Мурена

      Йоло родился на шесть лет позже Нико, но фактически старшим был он. Нико, хоть и обладал силой, превосходящей человеческую, являлся, как и многие здоровяки, добрым по натуре. Между ними были еще братья и сестры, но все рождались чахлыми, больными и умирали, не прожив и года, потому и вышло так, что из всей семьи выжили только они двое — первенец, Нико, и последний ребенок, Йоло, которого отец хотел утопить в подземном озере. Из жалости, ведь никто и не надеялся, что он выживет.       Их семья оставалась одной из пяти последних — сахтсы почти вымерли, пришедший из Песков мор уничтожил почти все небольшое поселение в Пещерах. Возможно, они бы смогли оправиться, если бы после мора с тех же Песков не явились невиданные ранее чудовища, драконы в человеческом обличии — они вырезали оставшихся в живых, повезло лишь Нико с Йоло, бывшим на охоте, Этри, подруге Йоло, и ее брату Йоланди, которые уходили ловить рыбу к ближайшей реке.       Отец умер от ран сразу, мать протянула до вечера.       — Настало ваше время искать свой путь, не держитесь за старое, — сказала она, крепко, до синяков, ухватив Йоло за руку. — Береги брата. Без тебя он не выживет.       Нико плакал, пока не наступил рассвет, и Йоло не стал вмешиваться в его скорбь, не позволяя этого себе — до поры, а утром решено было отправляться в Мирамису. Однако никто из них, слышавших о прекрасном городе, где каждому найдется место, не знал, что такое «Воробьиная вотчина» и почему она так зовется. Гораздо позже Йоло выяснил, почему: в холодных, населенных дикими тварями землях, не пела ни одна птица. Только трещали воробьи и каркали вороны, предупреждая о треснувшей в чаще ветке.       Запасы еды и сил были на исходе, когда их настигли дикари, громадные, выше здоровяка Нико в десяток раз, людоеды.       — Вот, кажется, и все, — хмыкнул Йоланди, нащупывая у бедра нож.       Йоло посмотрел на него с уважением — роста они были одного, оба худые до невозможного — кожа да кости и запавшие глаза, — однако сил и ловкости, а еще больше жажды жизни в том всегда было больше. Будто мало было, что Йоланди был красив, на него любили смотреть все, ведь в сумраке пещер, у костра, его лицо чудилось единственным гармоничным элементом среди углов камня и физиономий вырождающегося народа. Не зря имя его переводилось как «фиалка», и именно смазливое личико его и сгубило, когда их нашли маги. Йоло не помнил, как это произошло — у схвативших их дикарей начали кровоточить глаза и уши, а потом они со страшным ревом падали на землю и бились в судорогах. Это случилось сразу после того, как Нико откинула на угли костра лапища одного из них. А потом — вспышка ярости, тьма, красное, черное, красное, черное… Его собственная голова пульсировала, грозя лопнуть, и очнулся он только с приходом магов, что искали в Вотчине одичавших лошадей — здесь их, на лугах в сердце леса, паслись целые стада, они были выносливее обычных и чуяли опасность задолго до ее появления. Но к магам шли сами, те умели приманить и внушить доверие.       — Вот так находка! — присвистнул один из замотанных в плащ путников, заканчивая выводить ногтем символы на затылке Йоло. — Одаренный мальчик! Раскидал как щенков, почти кишки на дерево намотал.       — Повезло нам, что ослаблен выплеском, — пробубнил другой, вздергивая за шиворот Йоланди и всматриваясь в его запачканное сажей лицо. — Глянь-ка, что тут у нас! Ты девочка или мальчик?       Все дети, воспитанные в пещерах, были немногословны, потому Йоланди, извернувшись змеей, вцепился в ухо мага зубами.       — Мразь! — орал тот, пиная его, упавшего на землю. — Он мне мочку откусил!       — По лицу только не бей, такого можно и подороже сбагрить, — посоветовал один из ржущих его товарищей.       Этри, закрывшись руками, беззвучно плакала, когда Йоланди, потерявшего сознание, перебросили через седло. Ей самой, Нико и Йоло повезло меньше, до самой Мирамисы они шли пешком, скованные заклинанием подчинения, что не давало отступить от группы дальше чем на несколько шагов.       С момента наложения печати подчинения Йоло не произнес ни звука, потому его посчитали немым и он был благодарен за это, ведь тот выплеск, едва не прикончивший его самого, будто высосал из него все желание говорить и думать. В Мирамисе их продали — Йоланди купил какой-то богач из Гредагона, Этри увезла в качестве прислуги дама с окраин, а Нико и Йоло еще переходили из рук в руки, побывав сначала рабами на скотном дворе, затем в местной харчевне, а немного позже их перекупил заезжий господин, путешествующий с ярмаркой и рассудивший, что в глубинке, в тех же «Скворечниках», за них можно будет запросить втрое больше названной цены. За время пребывания в городе они привыкли к шуму, людям и грязи, царившей как на улицах, так и в головах людей. Нико несколько раз порывались лупить только потому, что он терпеливо снес бы любое наказание, не в силах ответить человеку более слабому, тем более женщине, и Йоло всякий раз заступался за него, по-звериному сверкая глазами из-под челки и угрожающе поднимая руки с отросшими ногтями. Их обоих не трогали — Йоло боялись древним, подсознательным страхом, хтоническим, как сама Нанайя.       Собственно потому их и перепродавали, пока им не повезло очутиться в доме герцога. То, что именно повезло, стало понятно сразу: прислуга здесь чувствовала себя свободно и сыто, наказания не практиковались, жалование платили щедро и без задержек. Даже к рабам, какими они стали с Нико, отнеслись без пренебрежения, работать заставляли, но не больше необходимого, а кормили от пуза и разрешали заниматься своими делами. Йоло чувствовал себя здесь спокойно, единственное, что беспокоило — появившаяся симпатия Нико к будущей жене герцога.       — Она как камнеломка, — вздохнул Нико, расплетая на ночь косу волнистых волос. — Помнишь цветочки на скалах?       Йоло, укладываясь в кровать, кивнул.       — Такая яркая вроде, смелая, а на самом деле очень ранимая, — Нико, поймав его укоряющий взгляд, потупился. — Я понимаю, что мне нельзя в нее влюбляться, но, кажется, я уже…       Йоло было жаль его, такого большого и робкого, чье доброе сердце было таким же чутким и отзывчивым.       Он раздумывал над тем, чем могло обернуться это чувство, протирая рамы портретов у лестницы, когда из вазы, едва не опрокинув ее, выбралась белая крыса. Йоло любил крыс, у него даже было несколько ручных, когда он жил в чулане харчевни. Он протянул руку, и крыса, понюхав его пальцы, взобралась по ней на плечо.       — Вот она где, негодница! — появляясь рядом, произнес шут. — Значит, с ней все в порядке, обыскался ее везде!       Это был странный человек, как и все шуты, которые казались либо откровенно сумасшедшими, либо ужасающе сообразительными, и иногда одно не отменяло другого. В нем Йоло ощущал что-то такое же древнее, как кровь своего рода, и ему казалось, что судьба недаром свела их пути. Мужчины Йоло не нравились, да и шут на него смотрел всегда с опасливым уважением, но когда они оказывались в непосредственной близости друг от друга, взгляды их спаивались, как железо в горниле. Шут смотрел с интересом, не понимая его, будто видел перед собой диковинного вымершего зверя.       — Ты ей нравишься, — сказал он, наблюдая, как крыса, цепляясь за одежду, деловито обнюхивает его волосы. — Пусть побудет у тебя — дела не ждут. Кстати, не видал ли ты леди Розу? Нет? Какое счастье! Она, надеюсь, от меня отстала, я не готов к такому уровню самопожертвования.       Подмигнув, он двинулся дальше, звеня бубенцами на концах треххвостого колпака. Писаным красавцем он не казался, но мужчины и тем более женщины находили его очаровательным — в ленивой кошачьей грации, в стройности ног, в подвижности лица и звонком хохоте было что-то притягательное. С ним было легко, он умел вызвать симпатию к себе у любого, потому Йоло, когда леди Роза, проходя мимо, спросила, не видел ли он шута, замотал головой.

***

      Альбертино появился спустя пару дней после встречи у соседа, только в этот раз был выбрит налысо и носил пенсне. В доме герцога он поселился на правах дяди Весты, прибывшего на свадьбу, которого прежде считали пропавшим — Мурена только хмыкнул. Охраняя покой и благополучие будущих супругов, Альбертино показывался только на обедах-ужинах и обществом своим никого не утруждал, занимаясь делами поважнее. Ему даже удалось отыскать того, кто пытался герцога отравить — им оказался начальник стражи, подговоривший служанку, чтобы та заменила в спальне, где разместили Его Превосходительство, белье.       — Чего не сделаешь ради выгоды, — пожал плечами Альбертино, рассказывая Мурене подробности беседы с предателем.       Новая политика герцога, оставившая охрану без дохода в виде «дани» с магичек и продажных девиц, толкнула господина начальника на крайние меры, на которые был вынужден пойти и Альбертино.       — Это еще какие? — поинтересовался шут, но «дядюшка» Весты так выразительно поправил лацкан жакета, что в исходе встречи сомневаться не стоило — начальник стражи уже кормил рыб на дне канавы.       Он жил в особняке не меньше двух недель, когда лекарь сообщил, что леди Веста полностью здорова.       — Как же… А сыпь? — спросила она, закатывая рукав.       — Это от настоек, побочное действие. Смею вас поздравить со скорым замужеством и зачатием первенца!       Возможно, всем остальным это было не заметно, но Мурена на ее лице в этот миг прочитал тревогу, причину которой распознал только спустя пару дней, когда, забыв у фонтана жакет, вернулся за ним и сделался случайным свидетелем вполне логичной сцены: в темноте беседки на коленях ссутулившегося брата Йоло сидела леди Веста. И можно было подумать, что она упала на них случайным образом, споткнувшись, к примеру, если бы ее губы при этом не прижимались к его губам, а руки не обнимали мощную шею. Мурену они видеть не могли, а вот он их видел во всех подробностях, и понимал, что так жарко могут целоваться только очень влюбленные люди, считающие каждую встречу последней.       — Не хочу, не хочу! — всхлипывала Веста. — Давай сбежим!       — Догонят, — обреченно и спокойно при этом отвечал Нико. — Вы же знаете, Ваш отец сделает все, чтоб нас нашли. Да и куда я без Йоло? И герцог не заслужил такого отношения, он хороший человек…       — Он не любит меня!       — Редко кто женится по любви. Вы должны. А я всегда буду подле Вас, Вы уж не сомневайтесь…       Разговор не был предназначен для чужих ушей, и Мурена шагнул назад, отступая все дальше и затем отправляясь в комнату Леона. Леди Роза прекратила свои попытки сблизиться, потому Мурена мог передвигаться по дому без опасений нарваться на агрессивный флирт.       — Знаешь, твоя ведьма, похоже, схалтурила, — невесело усмехнулся Леон, когда он вошел к нему в спальню. — Выходит, что я женюсь в следующий понедельник, отец Брундо назначил исповедь на воскресенье.       — Шу никогда не халтурит, — произнес Мурена, правда, без прежней уверенности. — Идемте со мной. Сегодня самая темная ночь в году, какое-то там небесное знамение — Луны затеняются небесным камнем и видно все-все-все звезды.       — Лунное затмение? — фыркнул Леон.       — Вы так спрашиваете, будто я ученый, а не бедный безмозглый шут. Откуда мне знать? Небесные камни — это все, что я знаю.       На крышу башни, где располагалась его собственная комната, вела узкая винтовая лестница, и Леон по ней шел сопя громко и как-то осуждающе, будто миновал тысячи ступеней.       — Вот дерьмо! — протянул он, оступившись на последней и едва не свалившись в черноту провала лестницы, а оказавшись на крыше и уставившись на медленно поглощаемую гигантской тенью Луну, повторил: — Вот дерьмо!       — Вы в восхищении, я полагаю, — произнес Мурена, усаживаясь у края и следя, чтобы Леон не оступился и тут. — Смотрите, какие удивительные звезды — будто помытые родниковой водой.       Леон смотрел приоткрыв рот на явление, которое Мурена имел возможность лицезреть каждый год, но для человека из другого мира это, вероятно, было самым удивительным из увиденного прежде. Колючка, впившаяся занозой в вену, наконец дошла до сердца и расцвела розовым кустом, когда Мурена вспомнил слова той ободранной дикарки, что шла вместе с караваном, нашедшим его в Песках. — Если встретишь поздно ночью Ты упавшую звезду — Помоги порвать ей в клочья Путы времени в саду. Отпусти ее на волю, Ей не выжить среди нас. Тех, на чью скупую долю Выпал счастья скудный час. Пусть посмотрит с небосвода На огни в лесной глуши: Это встретились у кукловода Две заблудшие души.       Леон вздохнул — это он любил. Потянулся, оперся о его колено ладонью и поцеловал. И именно в этот миг, когда Мурена поверил в то, что нет ничего невозможного и Шу точно их не подведет, на границе с лесом прозвучал горн.       — Что это? — спросил Леон.       — А это, — Мурена провел языком по нижней губе. — Его Величество пожаловали в гости.