В переполненном концертном зале было не продохнуть. Жюри уже заняли свои места за длинным столом посреди третьего ряда и что-то обсуждали, зрители (по большей части родственники выступающих) вели беседы полушёпотом, а на выходе из зала кучковались эти самые выступающие. Свет был приглушён, организаторы носились туда-сюда, проверялась музыка.
Илья раньше часто бывал на подобных мероприятиях и, пусть последние полтора года виртуозно отмахивался от них, не видя смысла кому-то доказывать своё мастерство, сейчас не чувствовал ни капли забытого восторга или страха. Он сюда вообще как будто просто посмотреть зашёл — было абсолютно всё равно. Но чему он не переставал удивляться, так это тому, насколько тесен мир. Вон, девушка в платье, скорее всего певица, останавливает другую и с улыбкой как будто что-то напоминает ей. Они обнимаются и заводят милую беседу. А через пять минут разойдутся и наверняка не увидятся за стенами этого зала до следующей случайной встречи на конкурсе. Но сейчас всё равно болтают, как давние подружки. Лишь бы заглушить в груди клокочущее чувство страха и волнения перед выступлением.
Илья же не волновался. Вытянув ноги и рассматривая носки начищенных чёрных туфель, он сидел на лучшем месте в первом ряду — слева была стена, а справа проход. По ушам бил гвалт разговоров и распевок, доносившийся из закулисья и коридора. Нет смысла идти туда сейчас: Илья выступал последним. Лучше прошмыгнуть наружу ближе к своему номеру, да и риск встретить знакомых меньше.
До начала оставалось около пяти минут. Главный вход в зал уже закрыли. Илья обернулся, нашёл взглядом свою руководительницу и с улыбкой ей кивнул: всё будет хорошо, Светлана Изольдовна, не переживайте.
Вчера, на генеральной репетиции, он пообещал ей, что всё же сможет прочесть этот чёртов монолог так, что в груди у каждого слушателя разорвётся сердце от понимания. И особенно — у жюри. И что даже тот, кто не поймёт слов английской поэзии, интуитивно пропустит её через себя и услышит то, что хотел сказать автор и что чувствует чтец.
Но Илья не верил своим словам. На самом деле, он считал, что если в его собственной груди что-то да ёкнет, то это уже будет победой. И дело было не в стихотворении — отнюдь. Это был замечательный монолог британского поэта о жизни и её скоротечности. В нём был смысл и были чувства. И после первого прочтения Илья сразу понял их своим многострадальным сердцем, кажется, даже в уголках глаз выступили слёзы. Светлана Изольдовна тогда сказала: «Это твоё произведение, Илюш, не отказывайся».
И как же она ошиблась. Да, сперва всё было замечательно. Илья отдавался полностью. Казалось, что он стал в принципе учиться и играть лучше. Хотя это и «игрой» было бы грубо назвать. Потому что даже небольшие учебные этюды он пропускал через себя. И всегда становился живым и чувствительным на сцене, не то что вне её. Сильные тексты были его страстью, его мечом Артура. Он мог несколькими строками взрезать сердца слушателей, заставить трепетать и плакать. Он был чертовски хорош в этом и гордился собой. «Воистину чтец», — поговаривали о нём.
И как назло за два месяца до конкурса жизнь покатилась куда-то в бездну, и Илье уже действительно приходилось «притворяться» и «играть» чувства. И, самое отвратительное, некогда зажёгший в нём страсть монолог стал казаться насмешкой. Насмешкой над тем, какой Илья на самом деле жалкий. С каждой репетицией настоящие чувства всё больше прятались за игрой, а Светлана Изольдовна вздыхала всё горестнее — оттого, что не может расшевелить своего подопечного, ведь она отличала его чувства от игры, — но отступать было поздно. Как же пылко Илья раньше желал враз научить слушателей любить жизнь и разбить в пух и прах жюри, уверенных, что настолько молодой артист не умеет так живо передавать на сцене серьёзные темы. И плевать ему было, что то был обычный, пусть и республиканский, конкурс, а не отчётный концерт. Он горел этой целью.
Но не сейчас. Не когда сам не понимал, что делает здесь. Зачем сидит в этом зале среди нарядных певцов, чтецов и актёров? Среди этих волнующихся, но оттого светящихся, безумно талантливых ребят. Они все хотят показаться во всей красе — чтобы попасть на гала-концерт, чтобы там их заметили, чтобы пригласили куда-нибудь, чтобы помогли проложить путь в светлое будущее. Среди них он — мрачный, весь в чёрном, что смерть. Он — не ждущий от концерта ничего, кроме галочки об участии. Он, с такой ироничной сейчас фамилией, Илья Воронцов, окончательно утративший веру в то, что умеет по-настоящему чувствовать, а не изображать чувства. Ведь в его деле не терпят фальши. И на самом деле ему нечего делать среди актёров. Его настоящее место не здесь. Зря он в своё время погнался за юношеской вдохновляющей мечтой стать артистом.
И всё же какая-то подспудная мысль не покидала его, порой привлекая к себе излишнее внимание. Обезумевшим белым хорьком мелькала в голове, скребла по сердцу острыми коготками и отдавалась в ушах редким пищанием. Отчаянно пыталась расколупать на сердце окаменевшую корку, которая, по мнению Ильи, спасала и не давала окончательно разорваться чувствительному и уже не раз покалеченному внешним миром сердцу. И мысль эта настойчиво пищала и кряхтела, что Илья дурак, что сам хоронит свой талант, что раньше-то всё у него было. Но жалеть себя было гораздо легче, чем приложить хоть мало-мальское усилие, чтобы вырваться из порочного круга страданий и всё ещё болевших душевных ран.
Выступления начались. Илья впервые пожалел о том, куда сел: звук из колонок разрывал барабанные перепонки, и хотелось закрыть руками уши. Но, признаться, номера были стóящие. Не чета ему. Дамские вечерние платья сменялись костюмами, песни — стихами и постановками. Илья успел опустить себя ещё на уровень ниже и даже собирался уйти, чтобы не позориться. Но нельзя. Это слабость и минутное желание. Это пройдёт. И пускай чужие номера были восхитительными, он не чувствовал ничего, что должен был. Да, порой что-то вызывало улыбку или, наоборот, заставляло хмурить брови. Номера были не только на английском, но и на французском, немецком, итальянском и даже, кажется, польском языках. Но Илья был уверен, что дело отнюдь не в том, звучит ли привычный английский или причудливый итальянский — ты слушаешь такие вещи сердцем. И Илья надеялся, что это он просто таким сухарём стал, а другие зрители в восторге сидят.
Он на автомате отсчитывал выступления, подмечал ошибки актёров в миниатюрных сценках, проговаривал в голове самые сложные четверостишия монолога, рассматривал фрески на стенах. До него ещё два номера. Тоска.
… На сцену приглашается…
…Лауреат множества областных и республиканских конкурсов…
…Настоящий самородок…
Этот длинный список почестей когда-нибудь закончится? Илье даже интересно стало взглянуть на этого «самородка». Никого сегодня не объявляли с такой честью. Илья поёрзал в кресле, приподнимаясь. Ведущие в один голос объявили участника:
— Клим Сорокин…
Илья откровенно фыркнул: так себе сочетание. Которое он, впрочем, раньше никогда не слышал. Этот Сорокин что, настолько сильно засветился только в певческой среде, а театралов стороной обошло его имя? А, может, Илья и слышал о нём или даже видел, но просто не было ему дела никогда до других артистов. Он ведь тогда волновался — прямо трясся! — только о своём выступлении.
Ведущие покинули сцену, и где-то на полминуты воцарилась тишина. Казалось, что каждый в зале, кроме Ильи, знал имя певца и ждал, затаив дыхание. Даже жюри не переговаривались, а сверлили взглядом сцену (а, может, так было перед каждым номером, да Илья не заметил?). Замершее мгновение прервалось стуком каблуков по деревянному покрытию. Певец, уверенно улыбаясь, остановился на краю сцены.
Илья невольно хмыкнул, но в его глазах застыло восхищение. Впервые за вечер в груди колыхнулся интерес. Вышедший на сцену юноша и правда выглядел так, будто уже покорил всю эстраду и совершенно непонятно, что он забыл здесь — на каком-то молодёжном конкурсе.
Белоснежный костюм с чёрными лацканами и галстуком-бабочкой на фоне тёмно-бордового занавеса сцены, казалось, светился. Как и уверенная улыбка, очаровавшая жюри. «Ни дать ни взять сорока, — усмехнулся про себя Илья, оглядывая внешность певца, и тут же расправил плечи. — Ну, а я, вообще-то, тоже гордая птица семейства врановых, ничуть не хуже». Но стремительно ухнувшая куда-то в оркестровую яму у сцены самооценка так не считала.
Глупо было сравнивать белоснежный, идеально сидящий костюм и свою посеревшую от кошачьей шерсти водолазку. За которую Илью ещё на входе отругала Светлана Изольдовна — забавно было смотреть, как она, миниатюрная и суетливая, стоя на носочках, пытается стряхнуть шерстинки. «Илья-Илья, ну я же всегда тебе говорю, внешний вид артиста — уже пятьдесят процентов успеха! А ты… Бестолочь ты».
Также глупо было сравнивать идеально уложенные белокурые волосы Клима и свои тёмные патлы, сожжённые в подростковом возрасте множеством окрашиваний и завязанные сейчас в низкий хвост.
Глупо было думать, что Клим поёт хуже, чем производит первое впечатление одной внешностью.
Зазвучало вступление — музыка разлилась по залу, успокаивая и усыпляя нежным мотивом. Клим, всё ещё улыбаясь, поднял глаза на зрителей и — Илья узнал свой собственный трюк — стал искать «жертву». И его цепкий, и правда что у сороки, взгляд остановился на совсем незаметном юноше, пусть и сидевшем в первом ряду. На щеках Клима играли тени из-за висевших сверху софитов, но, очевидно, смотрел он прямо на Илью, если не в него. Даже неловко стало на мгновение, но Илья тут же выпрямил спину и открыто посмотрел в ответ. «Ну же, пташка, пой», — пронеслось в его голове привычно чужим ехидным голосом.
И Клим запел. Известную, наверняка, каждому в этом зале песню:
— Smile, though your heart is aching,
Smile, even though it's breaking.
When there are clouds in the sky, you'll get by…
Бархатный баритон, звучавший донельзя глубоко (из-за акустики, что ли?) тут же проник Илье куда-то в грудь, обласкал каждое ребро и вырвался наружу с тихим вздохом. Сердце пропустило удар и тут же забилось в бешеном ритме. Впервые за долгое время оно не хотело разорваться на части от давящей боли. Оно рвалось от накрывших с головой эмоций. Хотелось и правда улыбнуться, не искусственно — по-настоящему, по-живому. Но не выходило, пересохшие губы наоборот сжимались в тонкую полоску, а глаза всё пронзительнее рассматривали певца. Тот был прекрасен. Стоял всё так же, с идеально прямой спиной, приподнятым подбородком, но при этом вся его гордыня исчезла. Илья даже не поверил, что сперва принял этого человека за какого-то самовлюблённого выскочку. Сейчас Клим был живым, полностью растворившимся в музыке, пел не ртом, но сердцем и всё так же не спускал глаз со своего преданного слушателя.
— If you smile through your fear and sorrow.
Smile and maybe tomorrow
You'll see the sun come shining through for you.
Илья ловил каждый звук, каждый перелив этого магического голоса. Он не видел, какого цвета глаза у Клима, но знал, что они у него добрые, с заботливым блеском и бездонными зрачками. Илья чувствовал, что его тянет навстречу.
Чувствовал. Да, он определённо чувствовал, как живой человек. Как будто в зале больше никого нет. Как будто они здесь вдвоём, и каждая строчка поётся исключительно для него. Исключительно для того, чтобы он понял: какое бы несчастье и предательство на него ни свалилось, это не повод отказываться от своей мечты. И тем более не повод издеваться над своей собственной душой, которая так отчаянно кричит о том, что хочет продолжать жить, а не затыкаться и утопать в бездонном чёрном океане тоски.
— Light up your face with gladness,
Hide every trace of sadness,
Although a tear may be ever so near.
Илья выдохнул и вздрогнул, ощущая пробежавшие по спине мурашки. Ему пришлось зажмуриться на мгновение, чтобы отчаянно не застонать. Этот Клим определённо какой-то волшебник, маг. Своим голосом он передаёт каждую эмоцию, свои собственные тревоги и надежду. Боже, неужели каждый в зале сейчас переживает те же чувства? Неужели сейчас все тают от успокаивающего пения и тоже верят тому, что счастье бывает, стоит только улыбнуться? Илью тут же прострелило какой-то непонятной ревностью. Грубая корка отрывалась от сердца больно, кусками, а навязчивый белый зверёк в груди разросся до размеров настоящего монстра, только наравне с волнением он окутывал жгучим теплом. Илья стиснул зубы и снова посмотрел на Клима, что допевал последние строки.
— That's the time you must keep on trying.
Smile, what's the use of crying?
You'll find that life is still worthwhile.
If you
Just…
—…Smile… — на выдохе, едва слышно, но вместе с Климом шепнул Илья. И опустил глаза, не в силах больше сдерживать чужой проникающий в душу взгляд.
Музыка смолкла, зал пребывал в оцепенении, и Клим, казалось, не дышал, прижав микрофон к груди и глядя куда-то в стену. Спустя бесконечно долгое мгновение зал взорвался аплодисментами. Из дверей у сцены повысовывались любопытные артисты и тоже хлопали, так наивно и совсем без зависти глядя на кланяющегося Клима. Казалось, в эти сладостные мгновения все забыли, что это не его сольный концерт, и он ещё даже не объявлен победителем. Хотя теперь было очевидно, кто возьмёт гран-при.
Клим больше не смотрел на Илью, а того как будто враз отпустило. Его отвратительно больно швырнуло обратно в реальность.
В реальность, в которой ему ещё предстояло подняться на эту же сцену. Он вжался в кресло и до боли вцепился в деревянные подлокотники. В глазах щипало от непрошеных слёз. Что ж этот Сорокин с ним сотворил только что? Воскресил? Но что-то внутри всё сопротивлялось, не хотело отдавать Илью в тёплые объятия живого счастья. Это что-то продолжало дёргать за нервы, будто тонко натянутые струны. Это что-то настойчиво напоминало Илье, что он ничтожество.
Да и в самом деле. Глупо было надеяться произвести хоть сколько-то стоящее впечатление, пусть и в другой номинации, после такого-то выступления Клима.
Илья незаметной тенью юркнул за дверь. В коридоре всё толпился народ — уже выступившие полушёпотом обсуждали номера и явно не желали расходиться. Илья судорожно искал взглядом светлую макушку Клима, но тот будто испарился. Или как будто его вообще не было, а всё выступление — иллюзия, наваждение. Что вполне могло быть правдой: ну не может же быть так, чтобы среди всех безразлично одинаковых номеров именно этот настолько сильно зацепил. Илья, вздохнув, пробился к подъёму на сцену и завёл короткую беседу с парнями, отвечавшими за свет, выход артистов и микрофоны. О том, куда сбежал Клим, они не знали.
— Мы за уходящими со сцены не следим. Только за теми, кто уже на ней или готовится, — буркнул парень, переключавший софиты.
— Так, всё, тебя объявляют. Возьми этот и становись ближе к краю — звук будет лучше, — протараторил другой.
На автомате кивнув и взяв протянутый микрофон, Илья поднялся на сцену.
Отсюда весь зал казался как на ладони, а все взгляды были устремлены к артисту, пусть номер и последний. Неудивительно — объявили красиво, сделав целую подводку к теме монолога. Не как Клима, но тоже ничего. После такого Илья просто не имел права упасть в грязь лицом, исполняя финальный номер.
Буквально за секунду в его груди всколыхнулся и успокоился ураган эмоций. Как бы ни хотелось, он не мог сейчас дать волю прежнему — уже, казалось, умершему — себе. Но и просто «играть» теперь было непозволительно. Илья докажет, хотя бы самому себе, что всё ещё живой.
И что сможет выступить, даже не цепляясь ни за кого взглядом. Не рассказывая кому-то определённому. Потому что этот кто-то уже скорее всего ушёл. Но только…
«Кто-то» сидел в первом ряду, в том же самом кресле у стены, откуда сбежал Илья. Отсюда хорошо было видно сцепленные в замок руки, идеально ровную спину и тёплую, как и взгляд, улыбку.
Илья начал своё выступление, не отрывая глаз от Клима, чьё лицо тут же приняло сосредоточенное выражение.
Он слушал. То ли потому, что увидел такой же настойчивый взгляд чтеца, каким сам сверлил его ранее, то ли правда было не всё равно. Поправил выбившуюся прядь светлых волос и подался вперёд — словно хотел быть ещё ближе, словно его манило.
Илья всё рассказывал и рассказывал, не задумываясь о паузах или акцентах. Всё происходило по наитию. Благодаря внимательному ангелу-слушателю слова вылетали чётко и острыми пиками приковывали к месту. Он изредка скользил глазами по залу: его определённо слушали и другие. Те, кто мог осмыслить такой глубины текст, действительно вслушивались и понимали. Жюри пристально разглядывали, будто не понимали: откуда в этом юноше, с виду похожего на какого-то проходимца вообще, столько страсти.
Но Илья знал: он выступает неправильно. Да, лёд в душе треснул, но нельзя сломать все барьеры за три минуты. Эмоциональное потрясение достигло пика, голова загудела, и только поэтому он почувствовал себя живым. Но не получалось вот так сразу выплеснуть всё на сцене. Он плавно жестикулировал свободной рукой, даже грациозно расхаживать по сцене принялся. Никто бы не понял, что это лишь превосходная игра. Кроме, кажется, Клима, что всё так же сидел на месте и следил взглядом за Ильёй.
Раздались аплодисменты. Они оглушали, и хотелось поскорее скрыться со сцены. Илья поклонился и метнул быстрый взгляд на Светлану Изольдовну. Она улыбалась! Прямо светилась от счастья. А Клим… Клим тоже улыбался. И не своей напускной артистичной улыбкой, а по-настоящему. И Илья сам улыбнулся. Ведь Клим велел ему — не всему залу, а ему одному — улыбаться несмотря ни на что.
Концерт закончился, Илья весь на нервах стоял в холле, подпирая собой колонну, и надеялся перехватить Клима, чтобы сказать хотя бы простое «спасибо». Потому что сейчас действительно хотелось улыбаться. Не оттого, что хорошо выступил, а просто из-за того, что с ним щедро поделились жизненной силой. Но какое-то неприятное чувство в груди всё же свербило.
Оно предательски напоминало о том, что Клим, как и любой артист, как и сам Илья, умеет играть. Что он мог запросто, чтобы потешить своё самолюбие, очаровать весь зал и Илью в частности… Нет. Ерунда. Не мог же он в самом деле не быть собой на сцене? Он смотрел на Илью и пел как будто специально для него, с затаённой тревогой и интересом, а не просто как для очередной «жертвы». Все мысли путались, сердце верило, разум — нет. Но дождаться Клима точно надо. Илье просто необходимо посмотреть на него вблизи. Даже если в ответ тот бросит холодное «пожалуйста» и пройдёт мимо. Тогда Илья просто снова запечатает своё сердце в ещё более прочные кандалы и больше не поддастся слабости и чужой лжи. Никогда.
Клим вышел из главных дверей концертного зала. Илья, завидев его, рванулся вперёд, словно само сердце потянуло и готово было разорвать грудь, метнуться к объекту восхищения и вверить себя ему. Глупое доверчивое сердце, едва освободившееся от оков, снова трепетало и горело. Плевать ему было на болючие укусы здравого рассудка — оно хотело верить.
Правда, как и Илья, тут же замерло, стоило увидеть гордое выражение лица Клима, сцепленные за спиной руки и такую же строгую женщину рядом с ним. «Наставница», — тут же сообразил Илья. Они шли рядом, не обращая внимания на восхищённые возгласы других артистов. Хотя было видно, что Климу так и хочется рвануться и со всеми поговорить, поблагодарить. Илья же запоздало понял, что не попрощался со Светланой Изольдовной. Хотя всё равно искать её в толпе не было ни желания, ни сил. Вечерком позвонит ей, да. А сейчас домой, срочно, плевать на этого Сорокина.
Остолбенение спало, ноги снова стали слушаться, и Илья почти ринулся с места, но поймал ответный пронзительный взгляд. И снова пригвоздило к полу, кожа побледнела до оттенка мраморной колонны за спиной. Клим что-то коротко сказал женщине — Илья увидел, как она недовольно нахмурилась, но ушла — и направился прямо к нему.
Их разделяли всего пятнадцать шагов, но с каждым из них Клим всё больше превращался в абсолютно другого человека — живого и настоящего. «Или искусственно доброго, не наигрался ещё», — шептал настойчивый внутренний голос. Только Илья больше не слушал. Ему льстило, что Клим рискнул и пошёл именно к
нему. Юркий белый зверёк снова заносился в груди, запищал от восторга. И Илья безоговорочно верил тому, что видел. Щёки Клима тронул румянец, на губах заиграла светлая улыбка.
— Привет! Ты просто замечательно выступил! Я как раз хотел подойти, — стараясь не выдать волнение в голосе, сказал Илья, глядя на Клима снизу вверх и протягивая ладонь.
— Спасибо большое! — Слова прозвучали так, будто то была лучшая похвала за сегодня, и даже не от критика ведь, и не от восторженных девчат. Клим уверенно пожал протянутую руку, а Илья опять обругал себя, что обвинял его в надменности.
— Не за что. Честно говоря, ничьи выступления не слушал, тебя одного только, потому и благодарю, — всё же не без смущения признался Илья. — Ты меня очень вдохновил, на самом деле. Я даже не облажался, хотя сначала и не надеялся выступить по-человечески. И кто вздумал меня в конец ставить?
Илье показалось, будто он открывает какую-то сокровенную тайну. Знать которую Клим, впрочем, имел полное право. Тот выглядел смущённым и донельзя довольным. Созданный в первые секунды образ самовлюблённого артиста рассыпался на глазах. И окончательно растворился в воздухе, когда Клим не поскупился на ответный комплимент:
— О, твой монолог звучал очень впечатляюще! Меня прямо за живое задело, особенно последние строчки, хм-м, про то, что мы сотни раз перерождаемся, ведь…
—…Нет смысла жить одну такую короткую жизнь, — с задумчивой улыбкой, словно прямую цитату, закончил Илья, глядя куда-то в сторону. — Ну, тогда тебе тоже спасибо, что
слушал и услышал.
— Ты и правда очень талантливый.
— Спасибо и взаимно, Клим, — произносить это имя вслух оказалось до жути приятно и как будто даже сладко.
Повисло молчание. Казалось бы, всё: поблагодарили и разошлись. Но ведь самое главное-то до сих пор не сказали. Ловко, как те самые хорьки, извернулись, обошли тему и не произнесли ни слова о том, что ещё во время выступлений смотрели друг на друга в упор, что на расстоянии нескольких метров чувствовали друг друга и до боли хотели прикоснуться. Илья внезапно почувствовал острую нужду поделиться своими чувствами, но вываливать их вот так сразу на Клима было бы бессовестно. А может, и ни к чему ему знать, насколько он перевернул мир другого человека одной песней? Зазнается ещё.
Клим хотел что-то сказать, и Илья с плохо скрываемой надеждой посмотрел ему в глаза, ощущая, как сердце ухает куда-то вниз и тут же подскакивает к горлу. Вблизи получилось рассмотреть, какого цвета у Клима глаза — зелёно-голубые, слегка покрасневшие (плакал, что ли? или не высыпается?). Но вдруг Клима окликнула компания молодых людей, стоявшая у самого выхода.
— Да-да, сейчас! — вполоборота, слегка раздражённо крикнул он им. — Ладно, пора бежать. Спасибо тебе ещё раз! Ты супер-актёр! Пока.
И всё. Не дожидаясь ответа, он умчался, сверкнув напоследок натянутой улыбкой.
«Уж точно сорока-воровка, — подумал Илья, нахмурившись и пробравшись к гардеробам. — Не прошло и полчаса, как своё сердце на волю выпустил — уже украли».
***
Они встретились вновь через неделю на гала-концерте, который завершался награждением победителей конкурса.
Илья в тот день был простым зрителем, потому что к лучшим из лучших его номер не отнесли, судя по всему. Но раз он здесь, то чем-то да наградят. Даже приоделся по такому поводу: чёрная выглаженная рубашка вместо водолазки и брюки со стрелками вместо чёрных джинсов. «Лучше бы на конкурс так оделся», — с ласковой улыбкой пожурила Светлана Изольдовна, которую очень порадовали в своём ученике перемены к лучшему. Илья уселся на том же месте, что и неделю назад, и стал ждать, гадая, какие номера жюри посчитали достойными гала-концерта.
Не было сомнений, что должен выступать и Клим. Можно было бы сейчас рвануть за кулисы — в зале его видно не было — и искать, как сумасшедший. Но Илья отбрасывал такую мысль, не позволяя себе даже думать лишний раз о Климе Сорокине. Не вспоминать его чарующий голос и манящие глаза. Не касаться кончиками пальцев ладони, которую Клим пожал. Не надеяться, что получится снова с ним поговорить. Но всё равно каждый вечер перед сном Илья мысленно благодарил Клима за то, что вселил в него веру. Противный внутренний голос, к счастью, отступил, поэтому Илья мало-помалу возвращался в своё прежнее состояние и отчаянно пытался быть счастливым. Почему отчаянно? Потому что как бы он ни нагружал себя, лишь бы поскорее вернуться в норму, сердце продолжало трепыхаться из-за одного светленького, доброго, но отнюдь не обычного певца. К тому же, именно мысли о нём придавали сил и помогали не сдаться. Но Илья одёргивал себя каждый раз, когда хотел найти в интернете хоть что-то, связанное с Климом: соцсети, фото с конкурсов, сайт академии музыки, в которой учился (на концерте её, слава богу, назвали) и точно должен был засветиться. Отчего-то казалось, что Илья должен довольствоваться тем, что уже имел, а именно: короткий диалог, добрый взгляд и бесконечно нежное, незабываемое пение.
На гала-концерте он честно слушал все номера и с удивлением осознавал, сколько же упустил, не обращая внимания на других! Мало того, что знакомые произведения поднимали настроение, так ещё и можно было почерпнуть что-то полезное. Тем более, артисты выступали на отлично, многие и правда лучше Ильи. Которому, даже со своим чувствительным сердцем, не всегда было понятно: на самом ли деле артист переживает то, о чём говорит или поёт, или же просто играет. В общем, к концу концерта он чувствовал себя почти превосходно, пусть на лице, как обычно, не дрогнул ни один мускул. До того момента, пока не объявили Клима.
Сорокин вышел на сцену так же, как и в тот раз, уверенно, но без той дурацкой искусственной улыбки. Он в принципе не улыбался. Был нездорово бледен и как будто даже опечален. Что совсем не вязалось с тем, о чём он собирался петь. Илья вытянулся в струнку, вглядываясь. «Что-то точно случилось, волнуется, что ли? — подумал он. — Ой-ёй, ему сейчас нельзя оплошать, в зале куча важных шишек, которые пришли высматривать юные таланты. А он наверняка за этим и гнался».
Оглушительное вступление в уже знакомой аранжировке их обоих как будто отрезвило. Клим поднял глаза… И растерялся. Но лишь на мгновение, ведь затем тут же расцвёл и запел. Илья улыбнулся. Улыбнулся, несмотря на рвущееся на куски сердце, потому что был счастлив. Потому что Клим
растерялся, увидев его среди зрителей. Потому что искренне
улыбнулся, не сводя взгляда с чёрной тени в первом ряду. Потому что не сдержал счастливых слёз, допевая песню. Илья только догадываться мог, что творилось в чужой душе, пусть и такой же чувствительной, как и его собственная.
В этот раз Илью не бросало то в жар, то в холод. Он больше не умирал, тут же воскресая, под напором чужого взгляда и слов. Нет. Он расслабленно сидел в кресле, улыбаясь и боясь отвести глаза от певца. Сама песня в этот раз зазвучала иначе: ещё нежнее, как будто осторожнее, но всё ещё только для него. То было непередаваемое чувство, которое и в груди-то не помещалось, а всё хотело вырваться наружу…
Ожидаемо, Клим получил гран-при — главный приз в номинации. Илья же, к своему удивлению, кроме диплома лауреата второй степени, был награждён дипломом за артистизм, что несказанно пощекотало его гордость. Но от одного взгляда на светящегося, что божество, Клима, стоявшего на сцене, теряли значение все награды. Хотелось только смотреть, радоваться чужому счастью и греть свою душу мыслями о том, что они помогли друг другу пройти через нечто тяжёлое.
***
— Эй, постой, пожалуйста!
Выкрикнутые молящим тоном слова эхом отскочили от стен и зависли где-то в воздухе. Илья непонимающе обернулся. Клим, накинувший длинное серое пальто прямо поверх костюма, направлялся к нему скорым шагом. Неподалёку слышались голоса расходившихся гостей. Этот коридор был практически пуст и вёл к кабинетам, служившим сегодня подобием гримерок. Трое артистов, также проходивших мимо, странно-восхищённо покосились на Клима и поспешили ретироваться.
Илья так и замер вполоборота, ничего не понимая и не предпринимая. Он только что молился, чтобы успеть выловить Клима в толпе. А тот уже стоял перед ним и выглядел растерянным, едва ли не напуганным.
— Можно с тобой поговорить? — выпалил он, сжимая лямку сумки через плечо и останавливаясь за пару шагов.
Илья продолжал стоять истуканом, хотя глубоко внутри сердце уже плясало от счастья, буквально требовало сделать шаг навстречу. Но шок и привычка сохранять спокойный вид были сильнее. И Клим истрактовал это по-своему:
— Если ты не хочешь или спешишь, то ничего. Я пойду, извини! — он тараторил, сбиваясь и краснея. Это было чертовски умилительно, особенно по сравнению с той уверенной и гордой выдержкой рядом со своей наставницей и на сцене.
Илья, пока не стало поздно, всё же оттаял. Небольшие люстры окутывали их тёплым светом, откуда-то сверху даже слышалась приглушённая музыка — консерватория же.
— Нет-нет, не уходи, что ты. Я просто чуть сумку не забыл, надо вернуться. Пойдём со мной. — Он махнул рукой и улыбнулся.
Клим, кажется, наконец-то взял себя в руки и спокойно пошёл рядом.
— Поздравляю с победой, ты заслужил, — искренне похвалил Илья.
— Спасибо… И взаимно! — он замялся, видимо, собираясь сказать то, что изначально и хотел. — Я в тот раз так быстро сбежал, прости. Всю неделю мучился, каким заносчивым мог тебе показаться.
— Всё путём, правда, — Илья улыбнулся от осознания того, то Клим
помнил о нём. — Хотя, честно говоря, ты мне таким показался, но это было ещё когда ты впервые вышел на сцену и очень холодно держался потом.
Клим отвёл взгляд, негромко чертыхаясь.
— Но ты ведь понял, что я не такой на самом деле и…
— Конечно понял, я такие вещи чувствую, — Илья прервался, заглядывая в нужный кабинет и быстро хватая сумку. — Понял, когда ты запел. Ну, что ты себя именно во время песни показал.
О подозрениях насчёт Климовой «игры» он всё же умолчал. Нечего о том вспоминать, когда уже понял, что ошибся. Да уж, забавная птица этот Сорокин. Не разберёшь сперва, а потом своё сердце отдашь — не заметишь. Илье стоило больших трудов держаться рядом с достоинством, а не начать выдывать свои настоящие чувства и мысли, переполнявшие его. Хотя он и так уже сказал несвойственно много для себя искренних слов. Синхронный стук шагов вызывал внутри какое-то забавное чувство. Между тем они вышли в людный холл (пришлось немного помолчать), а оттуда — прямо на улицу. Уже стемнело, город оживлённо гудел, фонари жёлто-оранжевыми отблесками придавали спокойствия и уверенности в происходящем.
— Знаешь, — начал своё откровение Клим, когда они шли по протоптанной в сугробах дорожке к остановке, — нечасто в зале попадаются настоящие слушатели, которые понимают, почему ты выбрал именно эту песню и что сам чувствуешь. Многим важен только голос и внешность.
— Но твои чувства невозможно было не услышать! — удивился Илья.
— Тебе так кажется, — на удивление серьёзно ответил Клим, так что Илья решил соскочить на другую тему. На мучивший его всю неделю вопрос.
— Кстати, почему ты неделю назад вернулся в зал после своего выступления? Многие артисты слиняли, даже не дождавшись конца концерта.
Клим встал посреди дороги, резко повернувшись и посмотрев на Илью. У обоих во взгляде явно читалось: «Ты и так знаешь ответ». И почему-то эту мысль не нужно было облекать в слова, чтобы убедиться в её правдивости. Илья осторожно коснулся чужих пальцев, будто спрашивая разрешения. Ладонь Клима крепко сжала в ответ. Они шли дальше плечом к плечу, пряча переплетённые пальцы от любопытных глаз.
На остановке было многолюдно, поэтому с тихим вздохом пришлось отстраниться. Но ничто не могло заставить их перестать изучать друг друга взглядами. Илья откровенно рассматривал каждую родинку на чужом лице, румянец на замёрзших щеках и носу, каждую мелочь, за которую мог зацепиться. А Клим, в свою очередь, с лёгкой улыбкой блуждал взглядом по серьёзно сведённым бровям, острым скулам и не прикрытой воротником куртки шее.
Подъехавший автобус сверкнул фарами. Клим глянул на номер — его. Но обоим так очевидно не хотелось расставаться, что он остался на месте и спросил:
— Слушай, а на кой чёрт сейчас расходиться? Ты вот спешишь домой? Просто я — нет и с радостью бы поболтал с тобой ещё. Погода вон какая хорошая, а.
И Илья с радостью согласился, улыбнувшись надежде, что лазурными волнами плескалась в чужих глазах.
***
Они провели вместе весь вечер. Сперва засели в уютной недорогой кофейне, где белоснежный костюм Клима выглядел немного гротескно. Илье до дрожи в коленях приятно было вот так просто болтать с ним, будто знакомы уже сотню лет. Они обсуждали музыку и искусство, которыми на самом деле жили. Смеялись над спонтанно пришедшими в голову шутками. И ни на мгновение не отрывали друг от друга взгляд. Могли замолчать посредине разговора, всё понимая без слов по тому, как смущённо щурились или пронзительнее манили чужие глаза.
Илья пребывал в состоянии лёгкого шока. Ему было непривычно чувствовать себя столь свободным и раскованным в общении. Как будто Клим и правда отогрел его настолько, что застывшие чувства стали проявлять себя не только на сцене. И ему всё ещё льстило оказываемое таким красавцем и талантом внимание.
В какой-то момент Клим вообще, самозабвенно о чём-то рассказывая, невесомо рисовал пальцем узоры на тыльной стороне чужой ладони. Опомнившись, одёрнул было руку, но глянул на Илью и по светившимся теплотой глазам понял, что тот определённо не против такой нежности.
Около десяти вечера ударил по-настоящему зимний мороз, а чёрные тучи не дали насладиться звёздным небом. Скорее всего, ночью будет снегопад. По опустевшей улочке в сторону остановки двое шли до жути медленно. Потому что не хотелось, но надо было всё-таки разъехаться по разным концам города. Но обязательно всю ночь переписываться в сети, только бы чудо не кончалось. Пальцы нещадно мёрзли, но тут же согревались чужими, касаясь, прижимаясь, переплетаясь. Илья улыбался уголками губ, а Клим о чём-то рассказывал с присущей ему эмоциональностью. В какой-то момент они снова заговорили о прошедшем концерте. Илья решил осторожно поинтересоваться, в чём была причина резких перемен в поведении Клима. Тот смутился, но ответил честно:
— Мне всегда говорят, что я чересчур эмоционален, чересчур открыт. И это правда, я не отрицаю. Говорят, что я должен быть гордым. — Его голос просел, в нём зазвучали печальные нотки. — Я знаю, что так будет легче по жизни, но… Разве хороший артист гордый и самовлюблённый? Мне противно думать, что я произвожу такое впечатление.
Илья опешил. За всю эту неделю ему в голову ни разу не пришла мысль, что Климу в угоду другим приходится закапывать настоящего себя. В этом был бы прок, если бы Клим был уж совсем простачком — но это же совсем не так! Сердце Ильи затопило сочувствием, ведь он знал, что такое притворство. Только вот им никогда не управляли — он убивал себя сам.
— Как тебе это удаётся? — Клим закрыл лицо руками, отчего голос прозвучал приглушённо. — Ты такой спокойный. Я… я ведь видел тебя на сцене — ты другой. Ну, ты как я… Но вне сцены ты всегда такой сдержанный, мрачный, а сейчас как будто настоящий, но всё равно не выплёскиваешь кучу эмоций не раздумывая над…
— Придержи коней, — Илья резко прервал эти откровения, не успевая за потоком чужих мыслей. Остановился. Задумался.
— Извини, если я сказал что-то не то, наверное, не стоило на тебя всё это вываливать…
— Клим.
Тот всё же замолк, тревожно сжимая чужую ладонь и глядя в глаза.
— Откуда ты знаешь, какой я
всегда?
Клим прикусил губу, поняв, что действительно ляпнул лишнего.
— Клим?
Глубокий вздох, сжатые челюсти, честные глаза. И ответ:
— Я видел тебя раньше. Давно ещё. Года два назад, на конкурсе, ты тогда выступил в сто раз лучше меня… Я восхищался тобой. Только подойти не решался. Полгода тебя замечал, правда ни разу не видел в зале во время своего выхода. А потом ты пропал, а я так и не успел познакомиться. Но с тех пор стал вкалывать как проклятый не только над голосом, но и артистизмом. — Он нервно дёргал лямку сумки и смотрел в землю. — Я боялся искать тебя. Но, кажется, судьба дала мне второй шанс?
Он вновь поднял глаза, и в них было столько боли, смешанной с надеждой. Мол, вот, я весь перед тобой, делай со мной что хочешь. Илья смотрел в ответ нечитаемым взглядом, в его голове происходил тяжёлый мыслительный процесс. Вот оно как… Видел, значит. И узнал, спустя полтора года-то. Всё, сказанное Климом, до жути напоминало Илье его собственные переживания. Какая-то сказка, какой-то бред. Разве так хорошо бывает? Сердце рвалось навстречу, а где-то на краю сознания мелькало слово, за которое Илья никак не мог уцепиться, но, казалось, оно поставит всё на свои места.
Клим выглядел так, будто от одного неосторожного вздоха сбежит отсюда и поминай как звали. А этого совсем не хотелось. Хотелось снова взять чужие руки в свои, прижаться к груди, срастись сердцами и никогда не разлучаться, чтобы всегда чувствовать друг друга, чувствовать свою связь. И Илья так и сделал. Неосторожно уткнулся носом куда-то в воротник серого пальто, до боли сжал непривычно ледяные запястья. Хотелось что-то сказать. Хотелось признаться, о чём думал и что чувствовал, но, оказывается, свои собственные мысли искренне передать словами гораздо тяжелее, чем уже написанный кем-то текст. Хотелось укрыться в объятиях, закрыть глаза и вдыхать аромат необычного парфюма — сочетание мяты, ванили, корицы и чего-то ещё определённо подходило творческой, исключительной натуре Клима. Который всё шептал Илье в макушку:
— Так боялся, что снова тебя упустил. В зал сегодня не получилось заглянуть, а за кулисами тебя не было. Я жуть как распереживался. А ты был, на том же месте.
— Я ждал твоего выступления, — наконец-то совладал с речью Илья. — Ты не представляешь, какой у тебя дар очаровывать людей.
Размыкать объятия, греющие сердце, не хотелось, но ноги без движения начинали очевидно замерзать. Да и люди ходят — неудобно. Но, в принципе, Илья со своим невысоким ростом и длинными волосами вполне мог сойти за девушку, если не приглядываться в темноте.
Он отстранился и поднял голову, чтобы посмотреть Климу в глаза. Тот постарался отвернуться, но на щёку тут же легла тёплая ладонь, останавливая. И только тогда, ощущая пальцами влажную дорожку на скуле, глядя в покрасневшие глаза, Илья понял: Клим плакал. Совсем как ребёнок, хватаясь за чужие предплечья, отчаянно удерживая в себе эмоции, рвущиеся наружу потоком горячих, счастливых слёз.
Не сдержавшись, Илья привстал на носочки и коснулся чужих губ своими. Всего на мгновение, но этого хватило, чтобы Клим замер, удивлённо раскрыв глаза. И Илья, всё ещё поглаживая чужую щёку, прошептал:
— Всё хорошо, улыбнись.
И Клим, пряча заплаканные глаза, улыбнулся искренне и очень-очень счастливо. А Илья внезапно смог ухватиться за то слово, что всю неделю ловко ускользало от него, мелькая белым хвостиком.
Влюбился.
***
— Вот так хорошо. Улыбнитесь!
Рыжеволосая девушка-фотограф, свернувшись в форме буквы «зю», не то радовалась идеальному ракурсу, не то всё не могла налюбоваться на своих моделей.
Двумя неделями ранее Климу в голову залетела и не вылетела навязчивая идея: на год отношений захотелось ему фотосессию романтичную, вместе с Ильёй, разумеется. Благодаря силе интернета за пару дней удалось найти фотографа, который не против снимать однополую пару и, кроме того, знает замечательное безлюдное место. Чтобы снимки были живыми, без стеснения.
Место оказалось до жути символичным — заброшенный театр, затерявшийся среди современных построек в черте города. Благо, фотограф предупредила, что придётся полазить по кустам да старым доскам — так что костюмы для съёмки наделись уже на месте.
Но результат определённо того стоил. Илья — в дорогой сердцу чёрной водолазке, Клим — в излюбленном белом костюме. Левый чёрный лацкан украшала аккуратная брошь в виде сороки — подарок Ильи. Вручался он с таким смущением, что Клим не мог не влюбиться в это символичное украшение и таскал везде, где мог. А Илья оттого счастливее был, как будто брошь была обручальным кольцом и негласно давала понять, что сердце Клима уже занято.
Выбранное для съёмки место и костюмы откидывали их куда-то на год назад. Когда с первого взгляда потянуло с дикой силой, когда еле-еле получилось совладать с голосом разума и не рваться с места в карьер. Памятный поцелуй на краю пустой улицы берегли, что сокровище, но не рискнули сразу же начать отношения. Присматривались, притирались.
Благодаря Климу Илья стал более открытым по отношению к внешнему миру. Оказалось, что этот самый внешний мир и сам будет к тебе добрее, если перестанешь выставлять колючки буквально на всё, кроме своей «сороки любимой». Клим же, в свою очередь, учился совладать с эмоциями, не причиняя себе моральный вред. И только с Ильёй он всё ещё порой забывался и, как раньше, начинал захлёбываться в чувствах, наплевав на все рамки.
Они были счастливы вдвоём.
Как и сейчас, стоя на скрипучей, небезопасно сырой и пыльной сцене концертного зала, улыбаясь и обнимая друг друга. Прозвучал щелчок камеры.
— Так, ещё раз…
Без предупреждения Илья в эту же секунду потянулся вверх и поцеловал Клима в щёку. Фотограф издала невнятный писк и щёлкнула камерой два раза подряд.
Клим повернул голову, заглядывая Илье куда-то в душу и всё так же нежно улыбаясь. Не удержался, поднёс руку к лицу и погладил чужую щёку.
— А ну не двигайтесь! — Фотограф, что белочка, суетливо перебежала в другое место и сделала несколько кадров.
— Можно я поцелую его? — Клим продолжал всматриваться в лицо Ильи, который буквально таял, тоже не отводя карих глаз.
— Вы ещё спрашиваете! Только давайте не на сцене, а где-нибудь…
Снимки вышли просто космическими. Контраст чёрного и белого, необычные композиции и ракурсы, живые эмоции, разгоняющие мрачную атмосферу помещения. Илье больше всего полюбилась фотография, где они с Климом сидели в соседних зрительских креслах, отвернувшись в разные стороны, но крепко взявшись за руки. Клим же с трепетным блеском в глазах долго рассматривал и влюбился в самый последний сделанный снимок: когда целовались страстно, забывшись, запуская пальцы в чужие волосы (свой чудесный хвостик Илья, увы, отстриг ещё полгода назад).
С присущей Илье скрупулёзностью фотографии после распечатки (работница фотостудии их почти что швырнула на стол, отдавая) были оформлены в целый альбом. К ним присоединялись и другие, сделанные уже самостоятельно, но не менее чувственно. И доставался этот альбом в очень счастливые или, наоборот, тяжёлые дни.
Которые, кстати, неотвратимо наступали, нарушая почти что семейную идиллию. Илья всё ещё мог закрыться и уйти куда-то глубоко в себя, не говоря причин. Продолжал исправно учиться и играть, но дома был молчалив и печален. Климу приходилось насильно окутывать его объятиями, выводить на разговор, успокаивать. А потом тихо, почти шёпотом, напевать что-то, чтобы Илья, окончательно обессилевший после эмоциональной разгрузки, мог уснуть, слушая любимый голос.
И как бы ни менялись они, как бы ни выступал против них остальной мир, неизменным было одно: перед любым выступлением стоило услышать родное «улыбнись», увидеть любимые глаза — и тревога отступала. Даже находясь в разных городах, не нарушали этот ритуал, обязательно созваниваясь.
Они любили друг друга без памяти, считая ту случайную встречу не иначе как судьбой. Потому что как часто талантливые артисты бывают счастливы, имея рядом настолько преданного человека? И преданного не потому, что ухватил себе лучшего, а потому что выжил только благодаря нему. Благодаря нему смог окончательно сломать свои внутренний стены, мешавшие стать счастливым.
Илья каждый раз, засыпая в тёплых объятиях и получая невесомый поцелуй в висок, благодарил судьбу за столь щедрый подарок.
За своего личного ангела.
