Бордовая водолазка

      Работа в субботнее утро — ненавистна даже спустя столько лет руководства. Жохань одевается медленно, тянет брюки, застёгивает ремень, опускается на колено поправить застёжку на монках, через плечо посматривает на Цижэня, которому слишком легко даётся каждое утро, даже субботнее.       Он туда-сюда ходит по дому, то с чашкой кофе, то с телефоном, ноутбуком. Это одновременно раздражает, где-то на уровне с завистью, а ещё провоцирует на любопытные мысли: отвлечь, перехватить, забрать себе.       У Цижэня лекции во второй половине дня, как этим не воспользоваться.       Жохань, не оборачиваясь, натягивает бордовую водолазку, когда замечает, что Цижэнь вернулся в зал за забытой чашкой. Смотрит в отражение, взглядом за ним следит, ладонями разглаживая ткань по торсу и груди.       Сначала ловит в зеркале отражение-очертание, то, как Цижэнь остановился, буквально чувствует, как тот взглядом проходится по его спине, и ведёт лопатками, которые в ярком дневном свете глубокими тенями выделяются на натянутой ткани.       Сам глаз от зеркала оторвать не может, ему нравится, когда Цижэнь на него так смотрит, когда от задумчивости ничего не остаётся, тень между бровей тает, а губы, обычно плотно сомкнутые, невольно приоткрываются.       Нет, его нельзя назвать голодным до восхищения собой, а комплименты за три десятка лет уже слишком приелись. Он знал, что он хорош, он был хорош. Но взгляд этого человека — он другой, он обжигает даже его горячую кожу, он липнет к контурам тела и плавится, впитываясь без остатка.       Такой взгляд, такое желание в глазах Цижэня, именно Цижэня — это больше, чем любые хвалебные слова.       Цижэнь холоден и сдержан, его мысли всегда заняты, даже если он полностью свободен. Потому та пустота с огоньком на дне зрачков, которую ловит Жохань, встретившись с ним взглядом в зеркале, стоит многого.       Всего. — Ты что-то забыл? — у Жоханя в уголках губ улыбка, он продолжает смотреть через зеркало, не оборачиваясь.       Главное — не спугнуть.       Разумеется, Лань Цижэнь не был ни пуглив, ни изнежен, не избегал прикосновений, вздрагивая от любой близости, нет.       Он не был мягок, но и не был бесконечно холоден, он отдавал себя очень избирательно, аккуратно.       Оттого каждое его действие, каждый собственный шаг вперёд — сокровище в памяти Жоханя. Ему нравилось это. Ему нравилось вновь и вновь, год за годом заново вызывать интерес, играть с ним, провоцировать. От этого невозможно устать, как и прочитать господина Лань, подобно книге, тоже совершенно невозможно.       Цижэнь не отвечает, он так же скользит взглядом по его спине обратно вниз — Жоханю кажется, что у него колет в икрах — облизывает губы, оставив едва поднятую чашку на столе, а после делает шаг.       Ещё два.       Они стоят вплотную, руки Цижэня проскальзывают по талии, торсу, вверх. Ладони мягко щекочет тёплая ткань, он утыкается лбом в плечо Жоханя.       Лань Цижэнь не любил водолазки на себе, они перетягивали шею, буквально душили, на теле были слишком тесны и жарки.       Но то, как они сидели на Жохане, он откровенно обожал. Ему даже произносить это вслух было не нужно, чтобы Вэнь Жохань всё понял, запомнил и с самодовольной улыбкой пользовался.       Цижэнь ладонью ведёт по позвоночнику, прижимаясь ближе грудью. Между ними нет пустого пространства. Носом утыкается в волосы под затылком, пальцами цепляет горловину водолазки, тянет вбок.       Медленными касаниями спускается от затылка вниз, короткие волосы покалывают губы. Тянет носом воздух: одеколон, тёплый запах кожи и волос. Трётся лбом о его затылок, фиксируя крепкими объятьями по груди, прижимая к себе ещё ближе. Кусает его загривок, языком по зажатой между зубами коже. — Господин Лань, если… — голос сбивается, хриплый, игривый. Ему нравится такой Цижэнь. Нравится комкающая ткань на груди рука, скользящий по контуру уха язык, следы зубов на коже. — Просто замолчи.       И он молчит, лишь наклоняет голову в бок, открывая шею. Этому человеку позволено всё.       Под оттянутым воротом не видно следов, их можно ставить столько, сколько хочется. Жохань предполагает, что это одна из причин, по которой водолазки так нравятся Цижэню.       Цижэню нравится многое. Он кусает его ещё, за мочку уха, тянет, так что кожа чуть белеет, следом наливается красным. Движется ладонями по телу вниз, соскальзывая с торса на бёдра, царапаясь короткими ногтями в ткань брюк. Ткань чуть ребристая, звук по ней кажется оглушительно звенящим.       Цижэнь кусает загривок через ткань, оставляя на ней тёплый тёмный след. Жохань тихо мычит, он всё ещё не хочет сбить, заставить его передумать или вспомнить о важных (к чертям их) делах.       Он подаётся вперёд грудью и руками, не прогибая поясницы, но создавая идеальный угол. Его руки крепко упираются в раму зеркала, пока бёдра проезжаются по паху Цижэня. Тот стонет ему в затылок, крепче сжимая пальцы на чужих бёдрах. «То, что нужно. Да, всё правильно», — Жохань щурится, едва улавливая свои мысли и ощущения колких мурашек под водолазкой. Они почти никогда не разговаривают во время секса, да и нужно ли это?       Тихое сдавленное дыхание сзади, оседающие на кожу стоны — всё это дороже слов.       Сгибая колени, перенаправив вес тела на руки и крепкую деревянную раму, он ближе притирается к паху Цижэня, улыбается, глядя искоса, через плечо, а после — прямо в зеркало.       Видит, как собственные брюки мнутся неровными складками поверх вставшего члена, видит, как рядом, совсем рядом пальцы Цижэня впиваются в его кожу через грубую ткань.       Он видит Цижэня, взгляд которого туманный, слепой. Тот жмурится, целуя ухо Жоханя, небольшое пространство кожи за ним, шею, открытую, краснеющую от частых касаний, поцелуев и укусов.       Жоханю кажется, что в этих движениях, почти что невинных поцелуях и прикосновениях, Лань Цижэнь имеет над ним бесконечную власть. Если бы он пожелал чего-то сейчас, чего угодно — он бы получил это. Вэнь Жохань вылез бы из собственной кожи, чтобы ему было хорошо.       Но господин Лань — благоразумно или нет — спустя столько лет хочет лишь его самого. И это бесконечно горячо. — Перестань издеваться надо мной, Цижэнь. Я не железный.       Голос Жоханя сиплый, сдавленный, он подаётся назад ещё, чувствуя жар чужой плоти через бельё и брюки, чувствует то, насколько его хотят, как сильно желают. Он отпускает руки, почти что теряя равновесие, но Цижэнь поддерживает его поперёк живота, от чего спина плотно впечатывается в его грудь. Жохань поворачивает голову, ловит губы, не то целуя, не то кусаясь в желании удержать чуть дольше, касаться чуть больше. Языком царапается о зубы, закрывая глаза.       Собственные пальцы уверенно, на ощупь скользят по брюкам, расправляются с ремнём и молнией, приспускают бельё… он не успевает обхватить свою плоть, на неё ложится другая, узкая прохладная ладонь, а в ухо — голос. Если бы он не знал этого человека так давно, решил бы, что тот весьма рассержен. — Руки на зеркало.       Цижэнь, любящий контроль — восторг. Цижэнь, позволяющий себе то, что и так сквозит в каждом его жесте, но сдерживается под оковами приличия, воспитания и собственных устоев. То, что сейчас струится между их телами, обжигая кожу под одеждой. То, что он вкладывает в каждое движение, двигая рукой по члену Жоханя.       Он не даёт больше, чем нужно, но и не скупится. Пережимает, пачкает пальцы, сначала обводя головку большим по контуру, надавливая без жалости к гулким утробным выдохам, скользит ладонью к мошонке, обхватывая, почти на грани боли. — Твою мать, Цижэнь. — Следи за языком.       Жоханю хочется сказать, что лучше бы он сам за своим последил, ведь Цижэнь с последним же звуком скользнул им по мочке и козелку, оставляя влажный, холодеющий от воздуха след. Но Цижэнь, будто в наказание, отпускает его член, поднимаясь ладонью выше, проходится ею ниже пупка, цепляя пах и жёсткие волоски лишь мизинцем. Он скользит по коже, горячо выдыхая ему в шею каждый раз, когда под пальцами рвано сокращаются мышцы живота.       Он касается бедренной кости, не так ярко выступающей из-за позы, впивается в кожу над ней, другой рукой проскальзывая под водолазку, следуя по торсу и груди почти лениво, играючи. Ловит сосок сначала пальцами, следом накрывает его ладонью, вдавливая ногти в кожу.       Толчок.       Движение бёдер Цижэня отзывается сдавленным рыком Жоханя. Вокруг ладоней, плотно прижатых к стеклу, расходятся запотевшие контуры. Следующее движение кажется смазанным, обжигает сильнее.       Жохань поднимает глаза, упираясь взглядом в собственное отражение, он видит себя разгорячённого, на лице и шее красные пятна, сливающиеся с горловиной водолазки, губы блестят от чужой и своей слюны. Он замкнут в чужих руках, он поддаётся чужим движениям.       Улыбается, безотрывно глядя на себя, на движение рук Цижэня, одна ладонь которого вновь ложится на член, обхватывая головку неплотным кольцом, так что от следующего его движения пальцы проходятся по всей длине до основания и откатом обратно.       Жохань видит себя, ему нравится то, что он видит.       В благодарность вслед новому движению, горячему укусу в плечо он позволяет себе стонать. Звук из-под рёбер, с мягким клокотом в горле.       Цижэнь движется сильно и быстро, его плоть, спрятанная за слоями ткани, плотно проходится по обтянутым строгими брюками ягодицам. И шелест этих соприкосновений ему кажется интимней звуков нагой плоти. Он кусает загривок Жоханя, лижет по той полоске кожи, виднеющейся между волосами и верхом высокого горла.       Лбом между лопаток, за своим дыханием и стонами едва слышно другие, такие же на грани, такие же гулкие и хриплые. Его рука на члене, опережает движение бёдер, доводя до оргазма раньше себя.       Жохань изливается ему в руку, пачкает зеркало, обувь и брюки, но от следующих быстрых, крепких, скользящих по его ягодицам толчков кажется, что он может кончить ещё раз.       Цижэнь весь приникает к нему, простанывая глухо и низко, целует его лопатки, трётся лбом, всем лицом о плечо, смещая руки так, чтобы обнимать поверх груди. Он утыкается ему в шею, тянет воздух, Жохань пахнет раскалённым солнцем и удовольствием. — Мне нужно переодеться, иначе не успею в университет, — голос Цижэня хриплый и тихий. — Нужно было раздеваться, — с тихой ухмылкой выдыхает Жохань, поворачивая голову, чтобы поймать ленивый поцелуй. Где-то в глубине дома звонит телефон. — Ты бы на себя сначала посмотрел, — Цижэнь отпускает его, ещё раз касается губами плеча, шеи, губ. — Мне пора. Когда он уходит, Жохань делает короткий шаг ближе к зеркалу, прижимаясь к его прохладной поверхности лбом, на губах его довольная улыбка. — Подожди меня, я тебя подброшу, — громкий голос растекается по комнатам, на зеркале запотевшие отпечатки дыхания. — Чтобы потом забрать, — глухо со стороны спальни. — Как вы только догадались, господин Лань.