Тонкий лед

До ужаса неловкие прощания с Гарреттом уже вошли у меня в привычку, и я даже больше не проводила вечера за нервным прокручиванием своего поведения в голове и постоянными смущенными криками. Парень к моему странному поведению вообще привык с первой встречи, так что я научила себя больше не переживать по этому поводу. После того моего посещения мы больше не уславливались о встречах, но тем не менее практически каждый раз, когда я приходила к Эмили и Марку или еще в парке на пути туда Гарретт меня ждал. Он начал всюду таскать с собой гитару, что в принципе не было удивительным, учитывая, как сильно он был увлечен музыкой. Иногда вечера у ребят в кофейне превращались в импровизированные концерты, которые почти всегда начинались с того, что Гарретт просто что-то напевал или внезапно захотел наиграть. Его музыка трогала сердца всех, кому посчастливилось присутствовать на таком мероприятии. Он всегда пел и играл так, что не оставалось ни малейшего сомнения, что вся его музыка идет прямиком из сердца. Слушая его, ты словно разговаривал с близким другом или объяснялся в любви самому близкому человеку. Каждый раз я до глубины души была поражена тому, как легко и естественно у него получается творить эту магию, время от времени шутливо ссылаясь на его вторую профессиональную деятельность в качества фокусника. Так мирно прошел мимо нас удивительно нежный март, уступая место цветущему апрелю. Парк по-настоящему ожил. Все фруктовые и ягодные деревья вдоль главной аллеи расцвели, казалось, в едином порыве. И даже в моем черством и хмуром сердце, казалось, зацвела весна, прогоняя вечно недовольное и ворчливое настроение. На Гарретта же весна действовала так, как видимо должна действовать на чокнутых. Он стал менее болтливым чем прежде, но это не вызывало у меня беспокойств, потому что его молчаливость не сопровождалась мрачностью. Вовсе нет. Просто казалось, что он все больше витает в своих волшебных мирах, куда простым смертным хода нет. Все чаще он задумывался с мечтательным выражением лица так сильно, что практически переставал существовать в нашей реальности. Меня это более чем устраивало. Такое его расположение духа позволяло мне даже в его присутствии концентрироваться на учебе и делать свои дела без отвлекающих факторов. И в таком случае это значило, что мы могли проводить больше времени вместе. Он еще чаще начинал бренчать на гитаре всегда и везде. А когда не бренчал, то скорее всего что-то строчил в тетрадке. В общем, у него наступила, по-видимому, творческая весна, что меня немного успокаивало и даже радовало. В очередной день апреля я шла через парк по-своему уже рутинному маршруту по направлению к кофейне ребят, попутно оглядывая парк на предмет наличия Гарретта. Но в этот раз парень в парке меня не выжидал, что меня никак не встревожило. Более чем очевидно было в таком случае, что он уже у Марка и Эмили. Так оно и оказалось. Когда я зашла в заведение, которое мне стало вторым домом, Гарретт о чем-то очень оживленно беседовал с Марком. Общее настроение мне было непонятно. Вроде бы парень был взволнован, но не уверенна от радости или тревоги. С той самой посиделки в середине марта я больше никогда не колебалась перед дверями кофейни, поэтому и в этот раз я спокойно зашла и оказалась в самой гуще обсуждений. Меня даже не сразу заметили. — Парень, обдумай это получше. Это же просто чудесная возможность для тебя! Неужели ты не хочешь, чтобы твою музыку услышало больше людей, и чтобы все это происходило как-нибудь поорганизованнее, чем просто импровизированные концертики у нас, — я прислушалась внимательнее к Марку, который очень серьезно убеждал встревоженного Гарретта в чем-то, что звучало, как организация концерта. — Я же не профессионал, какой мне концерт. Это звучит как мошенничество, — неуверенно ответил парень. — Гарретт, музыка — это не профессия, а образ жизни, и ты под него более чем подходишь. И мошенничества в этом никакого нет, ты ведь исполняешь только свои собственные песни, которые люди хотят слушать, — слова мужчины звучали разумно и я, даже не зная точно сути разговора, уже была полностью с ним согласна, о чем и поспешила сообщить, заодно объявляя о своем присутствии. — Привет, не знаю, о чем вы говорите, но с Марком я полностью согласна, — оба мужчины обернулись на меня немного удивленно, даже не подозревая, что у их разговора был свидетель, но оба были рады меня видеть. — Привет, Лайла! Как хорошо, что ты здесь. Этот упрямый мальчишка только тебя и слушает, наверное. Скажи ему, что нет ничего плохого или постыдного в идее организовать концерт, — Марк ухватился за меня, как за единственного человека, который имеет влияние на музыканта, по его мнению. Я в это свое влияние не верила, но в высказывании мнения себя никогда не ограничивала. — По-моему, просто замечательная идея. Я каждый раз, когда вижу, как вокруг тебя собираются посетители или даже просто прохожие, думаю, как здорово было бы устроить настоящий концерт. Гарретт посмотрел на меня озадаченно и даже немного обиженно, словно не ожидая, что я встану на сторону Марка. — Лайла, ну почему и ты не понимаешь, что я не тот человек, который может позволить себе такую наглость. Собственный концерт? Кто я такой, чтобы посметь сделать что-то подобное? Во мне нет ничего особенного. Я всего лишь посредственный музыкантишка, который все никак не может повзрослеть и понять, что музыка не для всех. Просить у людей деньги, чтобы они пришли посмотреть, как я бренчу на гитарке и завываю свои бездарные, никому не нужные песенки? Да мне легче будет с моста спрыгнуть, — у меня, да и у Марка на секунду словно остановилось сердце от наполненной горечью речи кудрявого мальчика. Услышав подобное от кого-угодно другого, я бы ужасно разозлилась от уверенности, что человек занимается бессмысленным самобичеванием и нарывается на комплименты, но в случае с Гарреттом, у меня сперло дыхание и болезненно сжалось сердце. Парень действительно верил в каждое произнесённое слово. Я могла отчетливо слышать за ними голоса его родителей, которые твердили ему это на протяжение всей его жизни. Мы с Марком растерялись и не нашли, что ответить. В минуту назад оживленном разговоре воцарилась напряженная тишина. Гарретт вопросительно нас оглядел, видимо, совершенно не осознавая, как звучали для нас его слова. — Ребят, вы чего замерли? Не берите в голову, я не серьезно про мост, — он неловко рассмеялся, подумав, что нас напугали его суицидальные замашки. — Гарретт, я больше настаивать не буду. Это твоя жизнь и твое творчество. Только, пожалуйста, перестань считать, что ты бездарность. Для каждого, у кого есть уши, очевидно, что это не так. Ты прекрасный музыкант и певец. Не буду говорить за других людей, но я лично, даже не будь мы знакомы, просто услышав тебя на улице, с огромной радостью посетил бы концерт. А сейчас, зная тебя как доброго, талантливого, искреннего и просто замечательного парня, я не могу представить жизнь без твоих импровизированных концертов. Наше заведение потеряет всю свою привлекательность без тебя и твоего голоса, — Гарретт всегда реагировал на добрые честные слова так, словно только они и поддерживали в нем жизнь и дарили надежду. Вот и сейчас после признаний Марка, у парня глаза были на мокром месте. Теперь уже он не знал, что ответить, но Марку это было и не нужно. Он приобнял музыканта, потом с улыбкой потрепал его по мягким кудрям и исчез на кухне, оставляя нас наедине. Я неловко переминалась с ноги на ногу, не зная, что еще можно добавить к прекрасным словам мужчины. Я была готова подписаться под каждым, но выразить это в слух было для меня невозможно. — Дурак ты, — вот и все, что я смогла в итоге из себя выдавить. Очень мило с моей стороны, как всегда. — Да, ты абсолютно права. Я дурак, — Гарретт смущенно засмеялся, приглаживая неопрятные локоны. — Я знаю, что ты бы хотела сказать мне все то же, что и Марк. Я знаю это и мне достаточно, ты не должна ничего говорить. Спасибо тебе за поддержку. Я замерла. И вот опять. В очередной раз это недоразумение продемонстрировал удивительное понимание моих тревог. Каждый чертов раз он просто умудрялся находить именно те слова, которые могли меня утешить и успокоить. А ведь это я должна была утешать его и успокаивать! В этот раз была очевидно моя очередь! Меня так разозлило, что он опять все взял на себя и даже не позволил мне посокрушаться собственной эмоциональной глупости, что я не удержалась и вспылила. — Не смей мне указывать, что я делать должна, а что не должна! Я сама прекрасно знаю, что это моя очередь тебя успокаивать, так что будь так добр и держи свою замечательную, понимающую и заботливую задницу в руках! Если я веду себя как последняя зачерствелая идиотка, то ты не имеешь права улучшать мне ситуацию! Хватит быть таким чудесным засранцем! И слушай теперь меня. Ты самый волшебный и потрясающий человек, которого я когда-либо встречала в своей жизни. Ты настолько добрый и внимательный, что мне иногда хочется ударить тебя, потому что я не могу высказать тебе, насколько я благодарна за то, что ты каким-то образом появился в моей жизни. Я ненавижу музыку, терпеть не могу искусство и всей душой презираю артистов, но если бы мне кто-то в лицо сказал, что ты бездарность или твои песни не самое лучшее творение, на которое только способен человек, я бы подралась с этим человеком и мне было бы все равно, что после этого меня ждут исправительные работы. Я благодарна тебе, Гарретт. За то, что ты самая большая заноза в заднице, за то, что я могу видеть твое раздражающее лицо каждый день, за то, что своими «никому не нужными песенками» ты раз за разом вытаскиваешь меня из той глупой выгребной ямы, в которую я от страха загнала себя сама. Так что будь добр, не смей говорить такие вещи о себе, потому что я воспринимаю это как личное оскорбление. Не смей марать такими словами человека, которого я люблю! Разгорячившись, я сама не поняла, что ляпнула и резко замолчала, испуганно смотря на парня перед собой. Он выглядел не менее растерянно и смотрел на меня не верящим взглядом, словно прося объяснения только что произошедшему. Я этого объяснения дать не могла даже себе.