Тонкий лед

Я остановилась у выхода снаружи и с удивлением вытянула руку. Моросил мелкий холодный дождь. Удивляться на самом деле было нечему, погода с утра предвещала осадки, но именно в этот момент падающая с неба жидкость меня изумляла. С каждой разбившейся о землю каплей что-то во мне менялось, откалывалось кусочками от моего сердца и разбившись о землю уходило вглубь. Что-то годами державшее меня на привязи, загоняющее страхом. Ричард исчез. Он наконец-то оставил меня и растворился в прошлом. Впервые за три года я могла вдохнуть полной грудь, не ощущая сдавливающей изнутри тяжести. Это было такое неописуемое облегчение, что со следующим вдохом мое тело не выдержало напряжения и я сложилась пополам, снова задыхаясь, но уже от рыданий. Всего пару минут я позволила себе раствориться в жалости к себе. Всего пару минут я наблюдала, как соленые капли, стекающие с моих щек, сплетаются с дождем и не делая различий между моей собственной печалью и осенней тоской всего человечества одним потоком растекаются во все стороны, утекают тоненькими ручьями, разносятся по городу. Я встала и медленно побрела в единственном известном мне направлении. Дождь барабанил по отяжелевшим от влаги плечам, и как-то совсем отстраненно я подумала, что зря не ношу всегда с собой зонт. Я шла и шла в густых сумерках осеннего дождливого дня, а в душе у меня было ничего. Расставание с прошлым опустошило и обессилело, разрушило все, на чем строилась моя жизнь последние годы. Разбивая до основания все мои убеждения, оставляя ни с чем. Отправляя пустую, жалкую оболочку в одинокое скитание по дождливому городу. Даже не вручив с собой зонт. Оставляя без защиты. Я поежилась и обхватила себя руками. Октябрьскому морозу меня было не сломить, я тряслась не от холода. Страшное одиночество и полная потеря ориентиров загнали меня в этот непроходимый лабиринт, не позволяли ни одному уличному фонарю осветить мне путь. Я шла и шла, содрогаясь от рыданий, которые никогда не будут услышаны безликими серыми домами. Я шла и шла, уже с трудом волочив ноги. Одежда, вымокшая до последней нитки, казалась мешками с цементом, тянула меня к земле. Дорога была нескончаемым адом, в котором единственный обитатель — я и это последний удар одиночества, от которого мне было не спастись. Я упала на колени, погребенная тяжестью всемирного потопа и какого-то несоразмерного горя. Мне было нечего оплакивать, но видимо наславший на меня эту тяжесть считал иначе, раз не позволял даже голову поднять. Дождь усилился и уже не печальные мелкие капли пронзали мою оставшуюся без прикрытия кожу, а неистовый ливень бил с такой силой, словно за все грехи человечества желал пригвоздить меня к земле. А что мне оставалось делать? Я из последних сил держалась, упираясь руками в асфальт, но стремительным потокам дождевой воды не нравилось мое упорство. Я чувствовала, что ненадолго хватит этого упрямства и, честно говоря, уже не особо хотелось сопротивляться. Все мое тело ощущалось как налитое свинцом и лишенную мыслей голову хотелось лишь склонить к самой земле и будь, что будет. Хотелось просто отдохнуть. Я почти позволила себе это, почти сдалась внутреннему голосу, твердившему «расслабься, отдохни», но стоящий над нами сжалился и послал мне голос гораздо громче, в миллионы раз сильнее, потому что был настоящим и принадлежал единственному ориентиру, еще крепко стоявшему во главе карты моей жизни. — Лайла! Боже мой, что случилось?! — он подбежал, едва удерживая зонт в подрагивающих руках. Он был напуган, ужасно напуган. Это без всяких разъяснений слышалось в его голосе. Он опустился на колени рядом со мной, и я потянулась к нему. Стоило моему спасителю оказаться рядом и у меня вдруг получилось оторвать ледяные руки от земли и прильнуть к нему, обхватить за шею и прижаться всем продрогшим телом. Гарретт подхватил меня свободной рукой за талию и осторожно, но с силой потянул вверх, помогая подняться. Встать крепко на ноги. — Давай, родная. Еще чуть-чуть. Вот так вот, держись за меня, — мне даже говорить не стоило, я без его рук на земле бы не устояла. Он словил такси прямо там. Оказывается, совсем близко была дорога, а я и не заметила. Вокруг меня словно непроглядная тьма кружилась и только Гарретт ее отгонял своим солнечным светом, волшебным сиянием, сопровождавшим его из другой далекой страны. Он аккуратно усадил меня на заднее сиденье остановившейся машины, тихо извиняясь за намокший салон. С меня стекал водопад, но, кажется, Гарретт просил прощения за свой собранный зонт, с которого разве что одинокие капли падали на пол. За меня он извиняться не желал, за меня нужно было благодарить. Он никогда бы не позволил себе даже намекнуть, что я доставляю неприятности. Откуда в моей голове были эти мысли? Кажется, меня била лихорадка. Всю дорогу парень прижимал меня к себе, не боясь промокнуть самому. Хотел отдать все свое тепло, согреть хоть немного мое оживающее тело, содрогающееся толи от жара, толи от холода. Я цеплялась за него только крепче. Казалось, стоит одеревеневшим пальцам отпустить кожу его куртки, и я сорвусь, камнем полечу туда, откуда спасения нет. Куда даже ангел с ореолом света над каштановыми кудрями не сможет дотянуться, откуда не вытащит никакая магия, ни одна волшебная трель всемогущего эльфийского короля. И Гарретт видел это отчаяние в моих глазах, чувствовал в стальной хватке и не отпускал. Держал крепко и ласково, как держат новорождённых детей. Со страхом и железными намерениями не дать в обиду, ни одному резкому ветру не позволить коснуться, как бетонной стеной своим телом защитить от бушующего шторма. Он гладил меня по слипшимся от влаги волосам, отводил их от лица и проводил нежными пальцами по прикрытым векам. Целовал в каждый открытый кусочек кожи, горящий под его губами. Успокаивал, укачивал, напевал свои волшебные колыбельные, шептал слова ласковые как весенние цветы. Согревал так, как только он один и умел. Словно он не человек вовсе, а чистый солнечный свет, крепко сотканный, в плоть и кровь заточенный. Я не заметила, как мы приехали. Не могла посчитать сколько заняла дорога. Время в салоне на заднем сидении такси для меня замерло, его просто не существовало. Там все жило и двигалось по совершенно иным правилам, подчиняясь только высшим силам, во главе которых стоял эльфийский король, архангел Михаил или сам господь бог в его нежнейшем воплощении. По скучным правилам физики, господствующей в реальном мире, все заработало только в тот момент, когда Гарретт внес меня на руках в квартиру с непрозрачными стеклянными дверьми и все еще стойким ароматом лучшего американо на свете. Он мягко отпустил меня на застеленную кровать в комнате, где из мебели больше ничего не было. А с белых стен на меня насмешливо глядели кумиры бунтующих подростков, крепко сжимающие в своих зататуированных руках электрогитары, бас гитары, а самые особенные даже барабанные палочки. Я бесцельным взглядом вела с одного плаката на другой, цепляясь за виниловые пластинки и даже наткнулась на ту самую кожаную куртку, которая видимо была настоящим раритетом, раз заслужила почетное место на белой стене. Я издала сдавленный смешок. «Стена почета Гарретта Борнса» во всей ее красе. Парень меня не услышал, он что-то суетливо искал на заднем плане. Шуршал, двигал, рылся. Меня его деятельность мало интересовала, я впитывала в себя блаженное тепло и аромат родного места. Потом видимо на какое-то время я провалилась в мир совершенно отличный от рационально-реального, который я всегда считала своим домом и конечно же далекий от волшебного королевства эльфов и фей, куда меня время от времени великодушно приводил их король. Новым пристанищем для меня стало царства абсолютной темноты, без чувств и ощущений. Мир спокойный, застывший и от этого умиротворяющий. В реальность я вернулась уже избавленная от многотонной вымокшей одежды, в тепле и сухости, туго завернутая в толстое одеяло. В комнате царил полумрак, разбавляемый мягким светом за стеклянной дверью. В квартире кипела жизнь, а в моем уютном убежище крепко обосновался покой и тишина. Волшебный эльф словно наколдовал свои чары, чтобы ни единый звук не смел потревожить мой сон. Но долго я там не задержалась. В сухой одежде и под тяжелым одеялом было гораздо приятнее, чем на холодном асфальте под проливным дождем, но полностью от уличного мороза избавиться не вышло. Мелкие крупицы осеннего льда я пронесла под кожей и растворяясь в горячей крови, они бросали меня то в жар, то в холод, насылая странные сны. Но сознание сейчас было яснее, чем когда-либо за последние пару часов. И я на периферии где-то отметила момент, когда дверь медленно приоткрылась, не издав ни звука, разве что тихий шелест. Чудесное наваждение проскользнуло внутрь вместе с ароматом лимонов и еще чего-то терпко-травяного. Ангел-спаситель примостился в углу кровати, бережно удерживая в руках кружку с этим самым ароматным, выпускающим в воздух красивые завитки пара. — Девочка моя, тебе надо выпить лекарство, — он перебрался ближе к моему кокону и свободной рукой потянулся, приоткрывая утонувшее в одеяле лицо. Я бросила на него недовольный взгляд, потому как вместе с его нежной ладонью в мое убежище проник прохладный ветерок, нарушая внутренний баланс тепла. Он помог мне приподняться и облокотив весь кокон из человека и одеяла на себя, поднес кружку к моему лицо, давая выбор: пить самой или из его рук. Я была самостоятельной гусеницей и взяла нагревшуюся посуду в свои ладони. Пока я медленно, чтобы не обжечься, потягивала напичканную химическими веществами жидкость с ароматом и привкусом лимона, парень одной рукой обнимал меня поперек одеяла, а второй перебирал полувысохшие волосы, время от времени ныряя носом в шоколадные пряди и оставляя невесомые поцелуи где-то в этих морях. — Я никогда не хотел учиться водить или иметь машину, но ради тебя, лягушка-путешественница, завтра же запишусь на курсы и буду за тобой ездить как телохранитель, пряча машину в кустах, чтоб ты не злилась. Никуда больше одну не отпущу, никому в обиду не дам, — на последних словах его голос чуть дрогнул, и рука, лежащая на одеяле, крепче к себе прижала. — Прости, — тихо пробормотала я в ответ. Снова сделала ему больно, как обычно только о себе и думала. — Не прощу. Ты себя наказывала, а мне в миллионы раз больнее. Не прощу никого, кто посмеет тебя обижать. И даже тебя саму не прощу. Будешь в наказание как принцесса сидеть в заточении в одинокой башне, а я буду твоим драконом. Хочешь или нет, а я теперь единственный твой посетитель, и принца можешь не ждать. Я никого и на километр к тебе не подпущу, придется тебе влюбиться в дракона, — несмотря на угрозы, он ласково обвил меня уже двумя руками и мягко покачивал в своих объятиях, словно убаюкивая под бархатные звуки своей сказки. — Какой из тебя дракон, — ворчливо пробубнила я в опустевшую кружку. — Самый грозный и самый сильный, — донесся в ответ шепот, горячей волной обдавая ухо. А в голосе улыбка. Я отложила посуду в сторону и вывернулась в своем коконе так, чтобы в глаза эти бесстыжие заглянуть. — Ты не дракон и не принц даже. Слишком мелко для тебя. Из этих глаз, — согретые горячей кружкой пальцы ласково очертили линию, спускающуюся со лба и по скуле, обводя коньячные озера, — смотрит Бог. А этим голосом, — пуская свои пальцы в дальнейшее странствие по самому любимому лицо, достигая наконец нервно-сухих, требовательно мягких и сладких как горячий шоколад губ, задерживаясь на мгновение, но и оно настоящая пытка, — говорит король. Какой из тебя дракон, любимый мой. Бери выше, ты единственный правитель целой вселенной. — Имя которой ты, — выдыхает в самые губы и обрывает пытку, ложась шоколадными на вкус губами на мои, отдающие горькими лекарствами и терпким лимоном. В идеальной гармонии, на самом-то деле.