Bluebell

Я хочу оторвать тебе крыло… Он не бабочка и не мотылек, его нельзя посадить на иголку. Янтарные глаза, вороные волосы, фарфоровая кожа и тело, как на картинах эпохи Ренессанс — выточенное из мрамора. Он идеальная статуя, совершенство, в которое вдохнули жизнь. Но он чувствует себя по-прежнему мертвым. Тонкие пальцы — ловкие паучьи лапы, красивые слова — паучьи сети. В твоих васильковых глазах он не видит ничего человеческого тоже, поэтому тянется к тебе. Или оплетает невидимой паутиной и притягивает к себе ближе. Тебе раз за разом говорят, что он поглощает тебя, но ты не слушаешь, беспечно бросаясь на светящиеся огоньки его глаз, и если ты не обожжешь себе крылья, то обязательно застрянешь в заранее сплетенной паутине. В вашей игре мотылек только ты, и только твои крылья могут сгореть. — Не смей уходить, Клод! — он замирает в дверях. Высокий и стройный. Длинные ноги, изящные руки и широкие плечи. Едва заметно поворачивает голову вбок, но даже так он видит все, что происходит за его спиной. Ты — мальчишка, но твоим приказам он подчиняется ровно так же, как солдаты подчиняются команде — тотчас и без промедленья. За прозрачными стеклами его очков ты никогда не разберешь, как действительно он смотрит на тебя, а пока думай о том, что он верный покорный слуга. Дворецкий семьи Транси — мраморное совершенство, для которого нет ничего невозможного. Для тебя он заставит солнце взойти на западе, снег пойти летом, реки течь в обратном направлении. — Вернись сюда, — ты произносишь это сдержанней. Вместо должного удовольствия испытываешь раздражение, когда он беспрекословно разворачивается и спокойно пересекает комнату. — Почему ты слушаешь меня во всем… — Потому что я дворецкий семьи Транси. Янтари его глаз смотрят глубоко в тебя, словно рассматривая не внешность, а душу. Он оценивает каждую клеточку твоего тела, запоминает, медленно облизывает губы. Ты думаешь, он одержим тобой? Пожалуй. Какова на вкус начинка юного тела? — наверняка спрашивает он себя. А ты смотришь на него с доверием, хоть и надменно. Его глаза — янтари, твои — колокольчики. И только на него ты смотришь с наивностью, несвойственной тебе и свойственной твоему возрасту. Смотри, пока он не наматывает твою душу, как спагетти, на вилку. — День в ночь, да, Клод? — спрашиваешь, опуская глаза. — Белоснежное в кроваво-красное, — подтверждает бесстрастно он. В его груди сердце не бьется. Ограненный кусок мрамора, такого же, как и он сам. Течет ли в его венах кровь? Он и сам не помнит. Чувствует, что у тебя теплые ладони и мягкие щеки, ощущает запах твоих волос и знает, что у тебя васильковый открытый взгляд. В тебе, грязнокровке, он действительно видит господина поместья Транси. Хотя голубые в тебе совсем не протоки крови, а только глаза. — Почему, Клод… Твои пальцы сжимают до боли багровую ткань. Еще немного и ладони окрасятся в тот же темно-алый цвет, что и шелк, который ты мнешь. Его золотые глаза под тонкими линзами очков смотрят как всегда равнодушно. Почему? — Почему ты не хочешь меня?! — смятая в комок одежда ударяется о широкую грудь и падает на пол к ногам, расстилаясь кровавым покрывалом. Твое нагое тело желанно для него, но он не может себе позволить пробовать его сейчас, пока душа нетронута и цветет до назначенного дня. Ты еле сдерживаешь мальчишеские слезы от еще одной раны в твоем самолюбии. Не знаешь, что его выдержка безгранична, но желания — сильней с каждым разом. Он молчит и смотрит лишь в глаза — ниже не позволено. — Я приказываю тебе… Приказываю тебе, слышишь, Клод? — вскидываешь голову, стискивая челюсти. Даешь себе установку: что бы он ни сделал, никаких слез не будет. Он только дворецкий. Идеальный дворецкий, которого тебе слишком мало. — Я выполню любой приказ, Ваше Высочество, — заучено подтверждает он, и тебя это злит тоже. Если он когда-нибудь уйдет от тебя? Бестолковая горничная в саду сказала, что желает уберечь тебя от липкой паутины, из которой невозможно выпутаться самому. Но разве ты послушаешь ее? Кого ты послушаешь, кроме него, когда утопаешь в прохладной постели, а перед тобой только обнажающееся тело, давно желанное тобой. Твой личный мраморный «Давид». И ты никогда не подумаешь о том, что искусителю положено быть слишком прекрасным, совершенным. — Клод… — произносишь ты почти шепотом, как только твое тело избавляется от сорочки, в которой было так жарко. — Да, господин? — его руки без перчаток холодны, но кожа нежна. Ты дрожишь, когда чувствуешь бархат его ладоней на своей груди, боках, бедрах. — Если я оторву тебе крыло, ты не сможешь улететь от меня, — ты отворачиваешься к окну, поджимая губы. Луна серебристым диском повисла в слепом небе, а в твою комнату она проливает тусклый голубой свет. Колокольчики возле кровати дарят едва уловимый дурманящий аромат, а может, так пахнет твой демон, склоняющийся над тобой. На твои слова он ничего не отвечает, лишь губы его проходятся по бледной шее, и ты закрываешь глаза. Один поцелуй — одна нить, следующий — еще одна. Ты дрожишь под ним и безнадежно цепляешься пальцами за шелк простыни, пока все твое тело он не оплетет своей паутиной. В итоге ты будешь парализован, когда не сможешь двигаться. Когда он дышит в твою шею, ты думаешь, что ему хорошо. Когда он дышит в твою шею, он думает, что живет. Ты неуверенно пробегаешь пальцами по его плечам, робко скользишь по лопаткам и шее, а после зарываешься в смоль волос на затылке. Он делает то, чего ты так хотел, теперь ты счастлив? Таять под его ласками и думать, что по твоему приказу он захочет тебя — по меньшей мере глупо и бессмысленно. Только тебе не докажешь. Слепо тычешься носом в изгиб его шеи, когда тебе кажется, будто жар ваших тел стал общим. Не чувствуешь, что он холоден как обычно. Ты можешь ощущать только трение внутри, его иллюзорно нежные касания к тебе и хриплые выдохи на ухо. Ночной холод медленно укрывает твое обнаженное тело вместо одеяла, что смятым комом валяется в ногах. Еще даже не светает, ты продолжаешь смотреть в окно, куда и откуда тянется сквозняк. Его спина перед твоими затуманенными глазами, его белесое тепло внутри твоего ослабленного тела. Он не останется с тобой до утра, если ты не прикажешь, и тебе не оторвать его крыло. У него просто нет крыльев. — Будет гроза, — произносит он, не разворачиваясь лицом и не отходя от окна. Ты приказал ему не одеваться, и он не касался своей одежды. — Запах роз в саду слишком яркий. — Ты чувствуешь? — спрашиваешь, не двигаясь, и слышишь в ответ ровное «Да». Ты едва замечаешь, как в темноте на лунном свете сверкнули линзы его очков и как его рука соскользнула с ручки отворенной оконной рамы. — Мне холодно, Клод. Он подойдет к тебе и сделает так, чтобы тотчас стало тепло. Иначе он не может: день в ночь, белоснежное в кроваво-красное, ложь в правду, любовь в ненависть. Только греясь в его тепле, ты не заметишь, как дотла сгорят твои васильковые крылья.