Он учился с тобой в одном классе

Он стоит за кафедрой на невысокой сцене перед аудиторией, освещенной лишь приглушенным светом ламп. Ряды стульев, начинающиеся в полуметре от него, уходят вглубь зала, теряясь в темноте неосвещенной ее части. Комнату наполняет тихий шепот и редкое шуршание листов бумаги. Волнуется. Опирается о поверхность стола, нервно сжимая и разжимая пальцы рук. Который раз осматривает ряды присутствующих, ища кого-то знакомого. Не находит. Волнуется еще больше. Снова чувствует себя тем испуганным мальчишкой, что в толпе незнакомцев ищет родителей, словно и не было последних двадцати лет. Он уже должен начать, но ком в горле не дает произнести и звука, когда губы приоткрываются в немом отчаянии. Но вот в воздухе мелькает металлический отблеск на чьей-то приподнятой вверх ладони. А потом Арсений видит знакомые зеленые глаза и добрую улыбку. Тревога отступает. Совсем как тогда. Давным-давно, как будто в прошлой жизни. Попов давно уже не испуганный мальчишка на линейке первого сентября. И даже не старшеклассник с разбитым сердцем. Он поступил в Петербург, но и студенческие годы уже позади. Даже окончил магистратуру, чтобы преподавать зарубежную литературу в любимом университете. Он уже давно читает лекции студентам, которые младше его буквально на пару лет, и дискомфорта от этого не испытывает. Наоборот, это — его среда, то, что ему доставляет удовольствие, то, что вдохновляет. Арсений всегда свои пары ведет весьма вальяжно, но при этом общается со студентами на равных, не упуская возможности скрасить время хорошими шутками. Но сейчас все по-другому. Эта аудитория собралась не для того, чтобы послушать рассуждения о писателях великого прошлого и более туманного настоящего. Они здесь, чтобы послушать его прозу. Литературные вечера для Попова не в новинку, но он еще ни разу не читал свое произведение. Поэтому так волнуется. Поэтому ждет поддержки. Испуганно ищет знакомое лицо среди десятков чужих. И, когда находит, успокаивается. Выдыхает. Начинает свой рассказ расслабленным, мягким голосом. С каждой последующей строчкой в теле прибавляется силы, а в легких – воздуха. И вот, доходит до финала. Благодарит аудиторию. Слышит аплодисменты. Будто охваченной эйфорией, вновь оглядывает присутствующих и вновь цепляется взглядом за героя, которому и был посвящён его рассказ. «Человек-солнце». Его солнце. Еще раз торопливо благодарит всех присутствующих, чуть не срывается на бег, сходя со сцены. Направляется в противоположную сторону зала, незаметно проскальзывает между рядами. Молча садится рядом с Антоном. Смущенно улыбается, когда Шастун, наклонившись к самому уху, шепчет: «ты потрясающий». Их пальцы рук переплетаются, теряясь где-то в приглушенном освещении этого вечера. Сердце у Попова стучит быстро-быстро, а щек касается едва уловимый румянец. Совсем как во время их первого поцелуя. Литературный вечер длится еще не более часа – последний выступающий подводит к логическому финалу, и слушатели, огласив зал последними аплодисментами, начинают понемногу собираться. Арсений с Антоном, развеселенные, словно старшеклассники, сбегающие с нудного урока, первыми покидают мероприятие, исчезая за темными массивными дверями входа в здание. Холодный воздух наполняет легкие свежестью. Шастун с улыбкой наблюдает за тем, как брюнет вдыхает полной грудью и жмурится, словно кот на солнце. Но вдруг улыбка на лице сменяется недовольно-претензионным выражением. — Арс, где твоя куртка? — слишком серьезным тоном. Попов сейчас настолько расслаблен, что даже не сразу реагирует на заданный вопрос. Через пару секунд все же поворачивает лицо, чтобы встретиться с обеспокоенным взглядом напротив. — Дома. А на мне пиджак. Который мне очень идет, между прочим, — тычет пальцем себе в бок и улыбается как сельский дурачок. Антон закатывает глаза. — Я же говорил тебе, что вечером холодно будет, нужно взять куртку. Вон, пар изо рта идет, околеешь сейчас. Легким движением руки расстегивает замок черной болоньевой куртки, снимает с себя и накидывает на чужие плечи. — Шаст, я в порядке, не нужно.. — теперь уже Попов с беспокойством оглядывает парня напротив, оставшегося в одной футболке. — Будешь меня слушаться в следующий раз. Ну или снова придется в моих шмотках ходить, — Антон все еще пытается казаться серьезным, но глядя на щенячье-виноватое лицо брюнета тяжело сдержать улыбку. Шастун сильнее укутывает его в куртку, наклоняется ближе, касаясь губами кончика носа, выносит неутешительный вердикт: — Холодный, — говорит со знанием дела, — пойдем скорее в машину. За их спинами хлопает входная дверь. Супружеская пара, неодобрительно покосившись, удаляется в противоположном направлении. Арсений растерянно замирает на месте, чувствую на себе прожигающий взгляд незнакомых людей, которые, кажется, готовы обвинить его во всех смертных грехах. — Эй, — рука Антона мягко ложится на его щеку, пальцами чуть оглаживая скулу. И Попов знает, что скрыто в этом движении. «Не беспокойся» «Мне без разницы, что думают другие» «Я рядом» «Я люблю тебя» Шастун вновь наклоняется к его лицу, касается его носа своим. И целует. Мягко. Аккуратно. Трепетно. Будто пытаясь выразить всю переполнявшую его изнутри нежность. Совсем как во время их первой ночи. Они доходят до машины, держась за руки. Шастун садится в авто и сразу же включает печку, чтобы отогреть околевшие пальцы, хотя он всеми правдами и неправдами пытается показать, что не замерз вовсе. Длинные пальцы ложатся на руль, поворачивают его, выводя машину с парковки на дорогу к их дому. И, прежде чем Арсений успевает задать изъедающий его вопрос «так как я смотрелся на сцене?», Шастун, улыбаясь, прерывает тишину. — Я горжусь тобой. Это было очень красиво. Голубые глаза широко распахнуты, а с приоткрытых губ слетает нервно-смущенный смешок. Антон оглядывает брюнета, продолжая улыбаться, явно довольный такой реакцией на его комплимент. А Арсений не знает, как даже после стольких лет у Шастуна получается учащать его пульс практически до неприличия всего парой слов. Зато точно знает, что он — его самый родной человек. Что его улыбка — это самое красивое, что он видел. Что он хочет идти с ним рука об руку всю жизнь. И как доказательство этому на пальце Антона блестит тонкая золотая полоска — одно из парных колец, которые Попов купил для них на пятилетнюю годовщину. Время идет, привычки и вкусы меняются, с рук Шастуна постепенно сходят, казалось бы, бесконечные браслеты и кольца. Остается только одно. Самое важное. То, что останется неизменным. Арсений, уставший, но переполненный теплотой и какой-то детской радостью, прикрывает глаза, откидывая голову на спинку кресла. Они едут домой.