Он учился с тобой в одном классе

Он совсем не так представлял себе начало года. Ведь Антон решил-таки остаться и после поступать в ВУЗ, да и десятый класс обещал дать хоть небольшую, но передышку: экзамены сданы, а до следующих еще два года. У них было бы время привести нервы в порядок и осуществить давние планы. Сходить в поход, на который Антон уговаривал его последние несколько месяцев. Или затащить его, наконец, в театр, в котором они уже черт знает сколько времени не были. Но этого не случается. Шастун перестает отвечать на телефон спустя пару дней после отъезда к бабушке. Не возвращается к обозначенной дате, а мама его лишь разводит руками, говоря: «решил остаться до конца лета». Решил не возвращаться. Арсений не обижается, не злится. Беспокоится. Что такого произошло, чего он не может рассказать даже ему? Старается не нагнетать обстановку и не тратить собственные нервы: через пару дней начнется новый учебный год и все встанет на свои места. Не встает. Антон не приходит на линейку. А после два дня попросту избегает Попова, игнорирует приветствия и вопросы. Арсений не понимает. Попытки заговорить становятся все более неуверенными, робкими. Он возвращается домой, когда замечает его за углом школьного здания. — Куришь теперь? Ты ведь, вроде, спортсмен, — пытается сказать шутливым тоном, нервно сжимая в руке лямку рюкзака. — Опять ты? – поворачивается на звук, смотря как-то обреченно. — Шаст, что происходит? — Ничего не происходит. Я просто от тебя устал, — бросает недокуренную сигарету под ноги, растирает ее кроссовком, — хватит за мной таскаться. И уходит. А Попов остается на месте, отчетливо чувствуя, как что-то ломается внутри, оседая стеклянной крошкой. С того дня они не разговаривали. Арсений оставил попытки выяснить, что произошло, а Антон в его сторону даже не смотрел. Поначалу Попову кажется, что самое ужасное уже произошло: он потерял самого близкого и родного человека, которого, как ему казалось, он знал и понимал лучше, чем себя. Видимо, только казалось. Но ему не дали времени оправиться даже от этого. Команда школьных хулиганов вдруг начинает проявлять к нему особо агрессивный интерес. Арсения это никогда сильно не беспокоило, к чужой неприязни он всегда относился снисходительно и всегда мог постоять за себя. Но он замирает на месте, не в силах пошевелиться, когда в один день среди этой компании замечает такое родное лицо с зелеными глазами: человека, который всегда и оберегал его. Арсению не страшно и не обидно. Горько и немного смешно. Арсений себя защищать перестает. Не отвечает на оскорбления и издевательства, когда его начинают травить по любому удобному поводу: слишком хорошие оценки, слишком лояльное отношение учителей. За то, что он весь «слишком». За очки, за широкую улыбку, за участие в творческой жизни школы, за книгу в руках во время перемены. Не отвечает и не дает сдачи. Ни на легкие толчки в спину, ни на попытки подставить подножку, ни на откровенные удары по рукам и плечам. Арсений не отвечает и не жалуется. Не рассказывает никому: ни родителям, ни учителям. Антон в откровенной травле не участвует. Не оскорбляет. Не бьет. Но всегда находится рядом и молча смотрит. А в какой-то момент, кажется, вовсе начинает возглавлять группу ненавистников. Шастун всегда стоит в стороне и даже не заговаривает с ним. Единственным исключением стал случай, когда кто-то в особенно приподнятом настроении ударил Арсения в грудь так, что выбил весь воздух: он так и сполз спиной по стене, даже не в силах вздохнуть. Тонкие пальцы сжимали собственную рубашку, будто пытаясь унять жжение в сдавленных легких, когда чужая рука замахнулась для следующего удара. — Оставь его, — раздается резкий и холодный голос, который Попов уже с трудом узнает. Непонимающе поднимает синие глаза, все еще сжимая рубашку на груди. — Он не стоит того, чтобы об него марать руки, — добавляет Шастун, разворачиваясь и уходя. Вся компания с шумом и смехом удаляется за ним, выкрикивая оскорбления напоследок. Арсений роняет голову, накрывает ее руками, пальцами путается в темных волосах. Лучше бы ударил. За два года старших классов это была единственная фраза, брошенная им в адрес Попова. Порой кажется, что они даже в одной школе не учатся, не то, что в одном классе. Но ко всему привыкаешь. Даже к тому, к чему привыкать совсем не хочется. Арсений привыкает смотреть на него лишь украдкой во время урока. Всего лишь на несколько секунд поднимать глаза, скользить по знакомому профилю и возвращать взгляд в книгу. Как робкий пятиклассник, боящийся признаться самому себе в симпатии. Совсем не как человек, который смотрит на того, кто был самым близким больше десяти лет. Арсений свыкается и с тем, что его мир снова состоит только из книг одинокими вечерами. Прям как тогда, в детстве, до того, как в его жизни появился мальчик с широко распахнутыми зелеными глазами. Он с головой уходит в учебу: чтобы поступить в престижный университет Северной столицы на бюджет требуется немало усилий. Так и проходит полтора года. Кто-то может сказать, что это школьное время пролетело быстро и незаметно. Попов едва мог бы с этим согласиться: для него они тянулись душащей бесконечностью и одиночеством. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Как и плохое, к счастью. Поэтому и одиннадцатый класс для выпускников этого года подходит к концу. Середина мая, но робкая весна, по ощущениям длившаяся всего несколько недель, уже уступила место уверенному лету. Тепло и зелень, сонные уроки старшеклассников состоят только из прогонок шаблонных заданий ЕГЭ, уже делающихся только для виду. Кто-то нервничал, кто-то уже расслабился, но все понимали: ничему новому уже никто не научится, поэтому параллель старшеклассников лениво слоняется по кабинетам от одного урока к другому. В один из таких душных дней Арсений, как всегда один, сидел на подоконнике. В руках новая книга, а на лице – довольная улыбка. Длинные пальцы скользят по обложке, когда чья-то рука сжимает его ладонь и тянет на себя. — Оксан? – брюнет удивленно поднимает глаза на светловолосую девушку, стоящую возле него и держащую его за руку. — Привет, — заявляет воодушевленно, кокетливо наклоняя голову, - а я тут тебе пришла сказать спасибо. Привстает на цыпочки, обвивая его шею руками, и мягко касается губами щеки. — Спасибо за помощь с сочинением, — улыбается, продолжая виснуть на шее, с интересом рассматривает собственное отражение в голубых глазах. — Пожалуйста, — улыбается в ответ краешком губ. Арсения такое поведение не смущает давно, он и к этому привык. Внимание противоположного пола входило в список причин, по которым он так не нравился местным хулиганам. Хоть на подобное внимание он никогда не отвечал, каждый раз ему все же прилетало пару ласковых от особенно пылких и не пользующихся популярностью. Из одноклассников мужского пола с ним общаться никто не решался: все боялись попасть под ту же немилость и занять место мальчика для битья рядом с ним. Попова, впрочем, это не сильно волновало. Он больше не хотел ни с кем сближаться. Девичьи руки отпускают его только со звонком. — Увидимся? – Оксана поправляет задравшуюся юбку, вопросительно оглядывая парня. Молча кивает. Конечно. Не прятаться же ему от нее по всей школе. После уроков Попов задерживается в школьной библиотеке, возвращая очередную книгу. Выйдя в коридор слышит только звенящую тишину. Редкое явление для школы. Впрочем, ничего удивительного: последние недели мая, только что закончился последний урок. Арсений оглядывает опустевшее здание, неторопливо спускаясь по ступенькам. Он скоро покинет его и, скорее всего, не вернется больше никогда. Здесь останется его детство, часть его самого. И, может быть, какие-то наивные мечты о том, что ему по пути с человеком, который его из своей жизни уже вычеркнул. Он пересекает двор, погруженный в собственные мысли. Почти огибает здание, собирается выйти на тропу, выводящую с территории школы, когда слышит голоса сзади. Они окружают его раньше, чем он успевает что-то понять. «Ну конечно». Он точно знает, что сейчас будет. Оглядывает толпу. Пять человек. И Антона…Антона здесь нет. Секундное волнение мелькает в голове, но Попов тут же спохватывается: у него сейчас есть более серьезные причины беспокоиться о самом себе. — Че, ботан, опять в своей библиотеке отсидеться пытался? – Матвиенко хищно улыбается, подходя ближе. — Тебе бы тоже не мешало попробовать, - отвечает спокойным голосом, оглядывая коренастую фигуру напротив. — Я смотрю, ты сегодня больно дерзкий. Поцелуй на удачу воодушевил? – голос становится тише, а довольный оскал с лица исчезает, не предвещая ничего хорошего, - еще раз с Оксаной увижу, и ты зубы свои с асфальта собрать не сможешь, пидор. Вот оно что. — Если даже у пидора с ней больше шансов, чем у тебя, то у меня для тебя плохие новости, — говорит так же спокойно, чуть вздернув подбородок. — Ушлепок! – выкрикивает Сережа, в глазах которого начинает гореть бешенство, сжимает кулак и замахивается им, целясь в лицо. Он не знает, как он увернулся. Не знает, как успел, не осознает, как это вообще все произошло. И точно не знает, почему злоба закипает в нем самом, пальцы сжимаются до боли в костяшках, а рука будто сама делает рывок. Удар. Ошарашенный Матвиенко отшатывается, прикрывая ладонью место удара, который пришелся на скулу. Пару секунд смотрит то ли испуганно, то ли удивленно. Но потом выпрямляется, отводя руку от своего лица. — Сегодня Антоши нет, некому тебя защитить, — произносит медленно, пропитывая каждое слово таким ядом, на который только был способен, — мочи его. Команда дана. Остальные, как собаки, сорвавшиеся с цепи, кидаются на Попова. Подхватывают под руки, заводят их за спину. Держат, пока другие бьют в живот, по лицу, в грудь, выбивая воздух и хрипы. Валят на землю. Бьют ногами. Арсений не знает, сколько это длится, только прикрывает голову руками, свернувшись в клубок на траве. Он уже не чувствует отдельных ударов: боль по всему телу сливается в единый комок, и уже кажется, что ничего другого не существует. Он приходит в себя, когда рядом никого уже нет. Не уверен, сколько времени прошло. Не знает, был ли вообще в сознании в этот промежуток. Садится на траву, пытаясь оклематься, осматривает себя на предмет переломанных костей, но острая боль во всем теле мешает разобраться. Несколько минут собирается с силами и, наконец, встает и на подкашивающихся ногах направляется домой. Входная дверь захлопывается, и по коридору эхом разносится звон ключей, брошенных на тумбочку в прихожей. Дошел-таки. Родителей дома, слава богу, нет. Арсений проходит в ванную, открывает стеклянную дверцу шкафа, висящего над раковиной, и достает аптечку. Открыв ее, берет вату и перекись, чтобы обработать раны. Дверца захлопывается и взгляд падает на отражение в зеркале. Брюнет горько ухмыляется сам себе. Разбитая губа, рассеченная бровь, ссадины и кровоподтеки на острых скулах. Вряд ли рассказ о падении с лестницы в этом случае устроит родителей. Побитыми пальцами, на которых успела запечься кровь, медленно расстегивает пуговицы белой рубашки, оголяя торс. Где-то уже начинают проступать обширные гематомы, и завтра, он уверен, на бледном теле не будет живого места. Улыбается краешками губ, выходя из ванной. Но ему все равно. Еще буквально несколько месяцев и он вырвется из хватких лап жизни в душном городе среди этих людей. Вырвется в новую, лучшую жизнь, и, наконец, вздохнет полной грудью среди людей, разделяющих его увлечения. Увидит Петербург, поступит в университет, будет изучать зарубежную литературу и заниматься тем, что нравится. Садится за письменный стол, устало откидывается на спинку стула, пытаясь отвлечь себя мыслями от боли, сковывающей каждую мышцу в теле. Но взгляд падает на рамку с фотографией. Их с Антоном фото. Одно из последних. С того самого лагеря. Перемазанные гуашью, на нем они еще по-детски счастливые. Арсений, по крайней мере. Он не может теперь с уверенностью сказать, был ли счастлив тогда Шастун. Чуть откидывает голову назад, прикрывая уставшие глаза. Он скоро вырвется из этого города и уедет в Петербург. Будет приезжать сюда по редким праздникам, только чтобы навестить родителей. И, может быть, никогда больше Его не увидит. У Попова от этой мысли что-то в груди так болезненно сжимается, что недавние удары по ребрам кажутся легкой пощечиной. Он всегда знал, что у них разные пути. Хотя до последнего в это верить не хотел, даже когда несколько лет назад это стало слишком очевидно. Но вот время вышло. Уже не получится блуждать в собственных иллюзиях, надеясь, что все станет как прежде. Арсений кладет ладонь на грудь, будто пытаясь унять неприятное жжение. Вот так и начнется его взрослая жизнь? С потери любимого человека? По комнате разлетается звук дверного звонка, разрезающий застывшую тишину. Брюнет вздрагивает: родители должны были вернуться только поздним вечером. Трель звонка становится все настойчивее, и Арсений, наспех застегивая рубашку, направляется к двери. Голубые глаза распахиваются в изумлении, когда в дверной глазок он видит знакомый силуэт. Поворот затвора, щелчок, открытая дверь. А на пороге - высокий, худощавый парень. Дышит тяжело, смотря в пол. Попов замирает на месте, не зная, чего ему ожидать. — Арс, я только узнал, что они…я не хотел.. — поднимает, наконец, взгляд на лицо напротив. И за секунду в этом взгляде что-то меняется. Остается только горечь, переходящая в злобу. Тянет руку, увешанную тяжелыми браслетами, к израненному лицу. Чуть отшатнувшись назад, Попов непроизвольно зажмуривается. «Хочет ударить?» И совсем перестает дышать, когда знакомое тепло длинных пальцев мягко касается его щеки. Совсем запутался. Ряд темных ресниц дрожит, он медленно открывает глаза, боясь узнать, что это прикосновение – очередная издевка. Но видит лишь зеленые глаза и дрожащие губы. Арсений снова начинает дышать. Он уже начал забывать этот взгляд. Наполненный беспокойством, а не безразличием. Сердце пропускает удар, когда он вновь слышит металлический звон браслетов на тонких руках. И, прежде, чем успевает понять, оказывается в его объятьях. — Арс, прости, — прижимает к себе, мелко дрожа, — прости меня. Я испугался. Тогда, в лагере, когда понял, что чувствую к тебе, — так тихо, чтобы не было слышно, как ломается голос, - испугался и сбежал. Арсению больно. Сильные руки сдавливают измученное тело, и он практически готов застонать. Но чувствует его дрожь. Слышит его голос. И боль, кажется, отходит на задний план, оставляя место теплу, расходящемуся от сердца до самых кончиков пальцев. Попов обвивает спину Антона руками, ослабленными пальцами сжимая ткань толстовки. Утыкается носом в шею и вдыхает его запах. — Не пропадай так больше.