Новая Ветвь

Утро начинается с рассветом. Утро раннее, утро свадьбы. Сокджин и не спал толком, так только, дремал. Волновался, и до сих пор волнуется. Испуганно глядит на друзей, что пришли его готовить. Те только улыбаются ободряюще и за плечи приобнимают, успокаивая. Им хорошо, они ещё незамужние, даже не засватанные никому, а вот ему уже сегодня придётся в новую жизнь перейти. В новый дом хозяином войти. Ложе с мужем разделить. Первым делом в баню идут, которую отец уж давно натопил. Там Сокджина Тэхён с Чимином омывают отварами разными травяными, что с собой от жрицы принесли. Волосы промывают, да гребнем осторожно причёсывают. Завернув в покрывало, ведут обратно в светлицу — там уж папа ждёт, с убором свадебным, что бусинами переливается, да лентами шелестит. А у Сокджина то дыхание сбивается, правда не от красоты, а от страха. Да кто бы не боялся то, каждый день он, что ли, замуж собирается, родной дом оставляет и жизнь прежнюю. Друзья щебечут на все голоса над нарядом праздничным, восхищаются, какую красоту Сокджин наденет. Самым красивым омегой будет. А сам жених на месте топчется, да на папу поглядывает, что с улыбкой наблюдает за восхищёнными омегами. Тот видит всё же, что сердце у сына не на месте, да к себе в объятия тянет и по голове гладит. — Сыночек мой любимый, — воркует старший омега. — Не бойся, я всегда с тобой буду, в любой момент приду, да с любой бедой справиться помогу. Ты всегда желанный в этом доме. Всегда наш с отцом ребёнок. Всё будет хорошо, родной. И альфа у тебя вон, какой хороший, на руках носить будет, как за стеной каменной с ним, — и шёпотом, на ушко. — А глазищи то, как у него сверкают, когда на тебя глядит, знать любит крепко, уж мне-то можешь верить. Сокджин вспыхивает, маковым цветом становясь, полыхая и щеками, и ушами. Альфа у него и правда, хороший. Сильный и крепкий, работящий да умный, все омеги о таком мечтают. А вот Джин не мечтал, но Намджун его сам выбрал. Всегда выбирал, как альфы их омежий хоровод, где в лесу заметят, да распугают, хохоча и пускаясь догонять каждый своего омегу, себе запримеченного. Намджун всегда Сокджина догонял, как бы тот зайцем не петлял. Догонял и в дерево вжимал. Глядел так, что душа в пятки уходила, а сердце и того ниже, куда-то прочь из тела. По румяной щёчке гладил, да нежно в шею целовал. Речи сладкие шептал в ушко покрасневшее, да только Сокджин и не вспомнит сейчас ни словечка — все мысли в те моменты прочь, и сил только, чтобы на ногах держаться. Потом его, всего разморенного, Намджун до дома провожал, да у калитки оставлял, уходя не прощаясь. А омегу то в жар, то в холод ещё весь оставшийся день бросает, стоит только вспомнить, то в грусть, то в радость сам себя целый день вгоняет. Глупый он, не понимает, почему такой альфа его выбрал, есть омеги лучше, чем он, и красивые, и пригожие. Хоть бы те же Тэхён и Чимин — красивущие жуть, а какие руки у них золотые, как шить да готовить умеют, как поют красиво, точно русалки, а не люди. Только вот другие их из хоровода догоняют, а Намджун за Сокджином всё равно. Ветра в головах у них боится, али с другими альфами спорить не хочет? За Сокджином то кроме него никто и не бегал никогда. Знать не любит он его, а просто склок ни с кем не хочет. Понимает, что Джин от него никуда не денется, потому что не нужен больше никому. И вот так омега целый день думает, а под ночь слезами подушки мочит. Дурной, ничего не понимает, надумывает себе всякое, а на деле то всё, ой, не так, но разве ж его переубедить, коль в голову себе втемяшил. Вот и сейчас, когда в одежды праздничные его облачают, думает только о том, что не любят его на самом то деле. Зубы сжал, слезинки глотает. Накрутил себя, нечего сказать. Он-то любит, сильно любит. Как мог не влюбиться в эти взгляды, в эти речи, в эти руки, что крепко обнимают да гладят нежно. В цветы на кухонном подоконнике, которые Намджун оставлял каждое утро для него, зная, что омега просыпается раньше всех. Влюбился, а потому и замуж пошёл, когда альфа позвал. Сам себя дураком зовёт за это, да только не понимает, что таков он не поэтому. У старшего омеги сердце болит, видеть, как его сын не уверен, как боится и волнуется. Не может он перестать видеть в нём того малыша, которого качал на руках и которому дул на разбитые коленки. Это всё ещё его маленький мальчик, который станет сегодня мужчиной. У них семейное, доводить себя до слёз, поэтому сейчас старший омега роняет слёзы сыну на макушку, вновь прижимая к себе. Сокджин охватывает его руками и прижимается ближе, отчаянно желая, чтобы папенька никуда не пустил от себя. Чимин с Тэхёном тоже начинают хлюпать носами, на них глядя. В дверь стучат, и в комнату заглядывает отец Сокджина. — Однако потоп сейчас будет, — говорит он, видя, что все омеги как один ревут. — Выходить уж пора, а они развели тут мокроту. — Иди уже, — махнул на него рукой старший омега. — Сейчас будем мы. Отец скрывается за дверью, а омеги споро заканчивают приготовления Сокджина. И верно, уж идти пора, а у них тут только лужа из слёз и готова. Отходят немного назад, любуются Джином, как диковинкой заморской — до того красивый, страсть прям. Папа слезинки утирает, да на сына наглядеться не может. Настало время проводить птенчика из гнезда. До калитки родители Сокджина с друзьями провожают — те с ним пойдут, до самого места встречи, через всю деревню, навстречу жениху, чтобы там их вновь родителям передать, да те повели их к алтарю. Родители же позже пойдут, другой дорогой, как раз подоспеют, к приходу женихов. Напоследок папа осторожно надевает на Сокджина пышный венок — символ юности, незрелости. После этого, омеги, в пояс поклонившись, отправляются. Солнце только поднялось целиком в небо, вокруг по-утреннему прохладно, свежо. Джин немного ёжится, пряча руки глубже в рукава. Позади него идут Тэхён с Чимином, поглядывая, чтобы шлейф наряда ни за что не зацепился. А у Сокджина всё думы думные в голове, мысли невесёлые, о том, как жить он будет, да как Намджун к нему после свадьбы относиться будет — он-то не любит, ему то и дела до этого нет, а Сокджин как же будет. Всю жизнь несчастным. У омеги опять слёзы из глаз катятся, и ничего поделать не может — сам знает, что глупый, да только почему на самом деле — не знает. Долго ли, коротко ли, а почти пришли они к месту встречи — Сокджин вдалеке видит трёх всадников и в груди у него ёкает. Намджун это, также как и он с сопровождающими. Скоро лицом к лицу будут, в глаза друг другу заглянут. Сокджин этого-то и боится больше всего — что он в тех глазах увидит. Но всё-таки идёт, не деться никуда, а Намджун с провожатыми уж ждут их стоят, коней под уздцы держат. Вокруг народ собирается, все на свадьбу пришли, вся деревня, ещё и из соседних даже, чтобы молодым счастья, да благополучия желать, за их здоровье есть да пить. Намджун смотрит, глаз отвести не может, сам себе не верит, что ему такое счастье досталось, а счастье глаза покрасневшие отводит, смотреть на него не желает. Уж не пожалел ли. И всё волнение на лице, сразу вся радость схлынула. Он-то любит, а Сокджин? Намджун поводья сжимает в руке крепко, беспокоится. Он ведь не принуждал, ухаживал, как мог да умел. Зачем соглашался, коль не люб жених. От него коня вороного отводят — следующая часть обряда началась — забирают у него друзья юность его, горячность, себе неженатым оставляют, а он уж не юноша больше. С Сокджина его друзья венок снимают — себе берут его незрелость, он муж почти. К молодым родители идут, встают по обе стороны около сыновей своих. Ведут они их в жизнь взрослую, замужнюю. Люди все следом тянутся, гомонят весело, молодых поздравляют. А они то и не рады уже ничему, два сапога пара, надумали себе, что попало, в голову вбили, и идут, как на казнь теперь. Родители ведут их за околицу, к Древу — к тому, которое посадили первые жители этой деревни, основатели. Древо всех видело и всех помнит, каждого жителя своей деревни, и каждую пару, что сочетает браком под собственными ветвями. Вокруг него уже стоят столы накрытые, ломящиеся от яств, а под ним ждёт жрица, что будет проводником между людским желанием и природным благословением. Жрица у них молоденькая, красивая, глазищами зелёными сверкает, да пышной гривой волос с лентами трясёт. Улыбается во весь рот, видя приближающуюся процессию. Это первая её свадьба, первая пара, которую она обручит. Босыми ногами по мягкой траве топчется, волнуется ещё больше молодых. И видит она, как все жрицы видит, что счастье будет в этой семье. Древо листьями шелестит, подтверждает, а оно точно ошибаться не может. Жрица гладит нижнюю ветку его, цепляя пальцами кору жёсткую. Скоро на нём появится новая ветвь. Шествие к Древу подходит, родители подводят молодых под самые ветви и вновь оставляют напротив, а женихи то даже не глядят друг на друга, оба смурные. Жрица вздрагивает, чувствуя разлад меж ними. Нехорошо это, ой, нехорошо, да прямо в день свадьбы. Смотрит она на них с тревогой, медлит начинать обряд. До ветви дотрагивается, у Древа спрашивает, как же быть, и говорит оно ей, что браку этому быть, не ошиблись они друг в друге, просто запутались малость. Успокаивается жрица, не соврёт никогда Древо, можно ему верить, а потому снова улыбается, и руки молодых вместе соединяет, да назад немного отходит. Нежным голосом тянет напев обрядовый, руки вверх, к кроне возносит, и глаза прикрывает, ловя меж пальцев струйки ветра. Да будет счастье в этом союзе, да минуют беды эту семью, да будет мир царить в паре. Жрица ленту длинную с волос своих тянет, шёлком руки молодых связывает. Объединяет их в одно целое. Народ напев подхватывает, за семью новую у Древа благополучия просит. Жрица пятками босыми в землю ударяет, да танец-змейку выводит вокруг женихов, руками, как крыльями, взмахивая. Выводит нить, жизни молодых вместе сплетает, а те только смотрят на руки на свои вместе связанные, и у обоих камень на сердце лежит теперь, что делать не знают даже. Сокджину грудь так сдавило, что и не продохнуть даже, а на Намджуна и смотреть больно, зубы сжал, да брови хмурит так, что кажется и убить сможет, но на деле то всё иначе — если кого и убьёт, то только себя, лишь бы Сокджин рядом с ним не мучился. Жрица последние шаги выводит, да напротив молодых снова становится. Песня заканчивается, последний узел завязать на ленте нужно — и всё, завершён обряд, молодые супругами станут, одной семьёй. Волнуется жрица, первый это её узел брачный, но потому и крепкий самый будет. Намджун впервые с момента встречи глаза на Сокджина переводит, и взглядом с ним встречается. И видит Намджун в глазах его страх, а причину тут же в себе находит — и так внутри погано делается, ещё пуще прежнего. Сокджин же в глазах напротив боль видит, и тоже в себе причину выискивает — не хочет Намджун себе его, жалеет о том, что замуж позвал тогда, и снова слёзы глаза застилают, ничего ему с этим не поделать. В то время жрица как раз узел заканчивает, руки поверх него кладёт, да поглядывает на них хитро. Посмеивается тихонько, видя, до чего довели себя глупые, но не волнуется о них ни капли, знает, что разберутся и всё у них хорошо будет, а потому громко объявляет о том, что приняло Древо союз их, и отныне супруги они. Гости ликуют, родители слёзы утирают, да молодых во главу стола ведут, усаживают. И тут уж гуляния начинаются, тут уж кто во что горазд. Незамужние омеги да альфы песни заводят, хвалу молодым возносят, в хороводы становятся, сама жрица от них не отстаёт. Все веселятся, едят, пьют, танцуют. Музыканты руки уж играть сбили, а гостям всё не уняться. Молодые руки связанные перед собой уложили и сидят, друг на друга не глядя, вино пьют. Гнетёт их всё, смотреть невыносимо, а деваться некуда. Так за танцами да песнями и день проходит, солнце к закату клонится, выводят коня Намджуна да венок Сокджина выносят, и крепят его к седлу конскому. Обращают вороного к солнцу закатному, да отправляют вскачь — уносит он с собой юность-незрелость. Время во взрослую жизнь вступать. Жрица песню заводит, народ подхватывает. Молодые из-за стола встают, оба на ногах деревянных идут. К дому их провожают — тот дом Намджун построил, сам, для мужа своего, чтобы хозяином в тот дом вошёл полноправным. У них ведь как, альфа только тогда омегу замуж звать может, только когда дом для него построит. Потому вокруг их дома очень много домов стоит новых, недостроенных ещё. Гости до самых ворот их доводят и замолкают. К молодым вновь жрица подходит, ленту с их рук снимает, да Сокджину её отдаёт — пелёнку с их первенцем он этой лентой перевязать должен будет. Омега принимает ленту непослушной рукой и на жрицу смотрит. Она улыбается ему ободряюще, одними глазами говорит, что всё хорошо будет, и подталкивает их обоих во двор. Народ начинает расходиться — кто домой, а кто продолжать веселиться, молодых чествовать. Теперь супруги один на один. Первым делом должны они в баню пойти, омыть друг друга, последнюю преграду меж собой стереть, и идут они, куда уж деться. Молчат оба, как воды в рот набрали, точно также как и весь день. Сокджин боится ужасно, стесняется. Намджун волнуется не меньше. Не знают они как себя вести друг с другом, оба уверенные в том, что один другому не нужен и не люб. Заходят в предбанник вместе и замирают, стоят, мнутся неуверенные. — Ты, если хочешь, мы можем отдельно сходить, — предлагает Намджун, и это первое, что он говорит за целый день. Сокджин не хочет, не хочет так просто отказываться от того, кого любит, от супруга своего. Наконец, ясно он понимает, что должен делать, что так просто не сдастся. Пусть не любит Намджун его сейчас, но Сокджин сделает так, чтобы однажды полюбил. Потому он решительно тянет с себя одежды, обнажаясь перед альфой. Тот только стоит оторопевший, отвернуться не в силах, такой Сокджин перед ним красивый. Омега поводит нагими плечами и оборачивается к нему. Смело ступает навстречу и тянет одежды уже с Намджуна. Он не сопротивляется, позволяя раздеть себя, да завести в баню, ранее уже протопленную. — Сокджин, если ты этого не хочешь, то не нужно, — вновь говорит альфа, не желая чтобы омега чувствовал себя обязанным. Чувствует, что себя сдерживать долго не сможет, Сокджину вредить не хочет. — Это ты не хочешь, Намджун, не я, — невесело говорит омега, оборачиваясь к нему. — Зачем замуж звал, коль не любишь? Опешил Намджун от слов таких. — А зачем ты согласился, если не нужен я тебе? — с горечью спросил альфа. В самое сердце его этот омега бьёт, поселился там, и творит, что хочет. Настал черёд Джина удивляться. Это что же получается, он Намджуну нужен? Люб ему? Как же это так, он ведь и подумать не мог, целый день сам себя накручивал, а на деле то всё совсем и не так оказалось. У Сокджина слёзы из глаз полились разом, не остановить не как. Смотрит на альфу растерянно, беспомощно. Как же так? Неужели он такой дурак, сам себя обманул, да Намджуна взбаламутил. — Ну, что же ты, — всполошился альфа, кидаясь слёзы чужие вытирать. — Нужен, — сквозь плач шепнул омега. — Ты мне очень нужен, я тебя люблю. А ты меня? У Намджуна сердце зашлось от этого признания. — И я тебя, — также шёпотом, прислонившись лбом ко лбу, ответил он. — Прости меня, я нам свадьбу испортил, — продолжал заливаться слезами омега. И всё так просто оказалось. — Не испортил, не плачь. Пойдём лучше, нам ещё омыться нужно, — у альфы камень с души упал, сразу легко так стало, и улыбка сама на губы просится. А до Сокджина только сейчас дошло, что они нагие друг перед другом стоят. Заревом щёчки зашлись, и спешно он личико ладонями закрыл. Намджун не мог не засмеяться, видя это. — Иди сюда, — Намджун усадил Джина на полок. Омега присел на самый краешек, больше наготу стараясь прикрыть. — Я тебя помою. — Давай вместе, — вскинулся Сокджин, и тут же до слёз смущаясь, увидев чужую наготу. — То есть, одновременно друг друга омывать будем. Смотреть на этого ужасно красивого, а сейчас ещё и обнажённого перед ним омегу было невыносимо. Намджун всё-таки не каменный, а потому сейчас чувствует, как жар к низу живота опускается. — Сокджин, — он приподнял его лицо за подбородок, чтобы посмотрел на него, и впился горячим поцелуем в такие желанные губы. Омега и ахнуть не успел, как его опустили спиной на полок, а альфа устроился между его ног, поцелуй углубляя. Намджун и мечтать об этом весь день не смел, думая, что никогда не будет допущен до этого прекрасного омеги, но вот он сейчас трогает, целует, и не может никак насытиться. У Сокджина уже голова кругом, он задыхаться начинает. Альфу от себя отталкивает, да глазами с поволокой смотрит, ничего сказать не может. — Давай, скорее омоемся и в дом пойдём, — дышит тяжело Намджун. Джин только кивает на это, и позволяет чужим рукам его быстро помыть, да в предбанник отвести. Он и в себя прийти не успевает, как из бани уже выходит Намджун, справившийся с омовением сам. Он бёдра простынёю прикрывает, и Сокджина нагого на руки подхватывает. Омега вскрикивает и к крепкому горячему телу прижимается. — А если увидит кто? — заполошно шепчет он Намджуну в шею. — Нам сегодня можно, — отвечает ему на это альфа и несёт в дом. Дом крепкий, добротный, свежим деревом пахнет. Сокджин сразу такое спокойствие чувствует, и понимает, что это его дом, он в нём хозяин. Намджун его в их спальню заносит, да на кровать опускает, и тут же собой сверху прижимает, вновь поцелуем в губы впиваясь. Омега его за шею обнимает, жмётся ближе, а альфа уже чувствует, как дуреть от их близости начинает, как сильно хочет по-настоящему единым целым с этим омегой стать. Быть для него всем, кого бы он только не пожелал. Дорожку поцелуев ниже ведёт, к груди. Бусины сосков ласкает под стоны сладкие. Сокджин навстречу ему выгибается, больше прося, поддаваясь ему. Всего себя отдать согласен, если Намджун попросит. С альфы уж простыня давно упала, потому омега плоть горячую бедром чувствует, в то время как сам смазкой истекает. Альфа от него отрывается, смотрит в лицо разморенное, довольное, а омега ножки шире разводит, да пальчиками волосы на затылке Намджуна перебирает. Альфа поцелуями живот его покрывает, а сам в горячее нутро палец вводит, растягивает осторожно. Джин охает и пальцами Намджуну в плечи впивается, цепляется за него. — Тише, маленький, тише, — шепчет тот, успокаивая. Омега скулит, чувствуя, как в него входит ещё палец. Его от ощущений разрывает, ему и хорошо, и плохо, и больно, и нравится сильно. — Намджун, поцелуй меня, — жалобно он просит. Намджун и подумать не может отказать, а потому целует, мягко губы лаская. Сокджина бы всего заласкать, зацеловать, да занежить, но мочи уж нет никакой терпеть. Он обязательно всё это сделает, но не сегодня, не в этот раз. — Можно? — только и спрашивает альфа, поцелуй прекращая. — Да, да, Намджун, — часто кивает Джин. Он уже извёлся весь, сил нет ждать боле. Медленно и бережно Намджун входит в омегу. Тот вскрикивает и дышит тяжело, альфу ногами обхватив. — Хорошо, так приятно, — шепчет сбивчиво. Намджун до конца входит, и также медленно назад движется, а Сокджин на кровати выгибается, пальцами постель комкая. У альфы больше нет удержу терпеть, и он движется, резко и рвано, омегу до дрожи доводя. В руку его плоть берёт и ласкает нежно, совсем не так, как движется. Джин скулит и бьётся, слёз сдержать не может. Намджун в этот момент чувствует, как у него клыки удлиняются, и припадает к нежной шее, ставя метку. Омега взвывает и семенем руку Намджуна заливает. Альфа тоже не может держаться больше, а потому выскальзывает из размякшего тела и изливается Сокджину на живот. Намджун рядом падает, дышит тяжело. Счастливее, чем сегодня, чем сейчас, он себя в жизни не чувствовал. Взгляд на омегу переводит, а тот уж уснул, сопит тихонько, измотал его день этот, оно и понятно. Им бы по-хорошему сейчас опять в баньку сходить, смыть с себя всё, да будить Сокджина совсем не хочется, потому альфа просто их банной простынёй обтирает. Рядом с омегой укладывается, к себе его поближе притягивая, и смотрит на него, любуются, наглядеться не может, да так и засыпает, с улыбкой на губах, в мыслях о том, какое же счастье ему в этой жизни досталось. На небе уж рассвет занимается, последние гости со свадьбы их расходятся, и только жрица сидит на толстом суку Древа и видит, как занимается на нём новая ветвь.