Микст

Самым счастливым выглядел почему-то Федя. Хотя известно, почему — думает, хорошее дело сделал, человеку невиновному помог… Пункт первый — повиниться перед Фёдором. В голове Гриши на фоне общего звона и гомона гулким стуком судейского молотка выстукивают слова «Напои, запри, выруби». Кто и зачем это говорил? Но это точно про Марка, Гриша помнил твёрдо. Пункт второй — напоить, запереть, вырубить Багдасарова. Одновременно. В конце концов — это победа. Они так долго к этому шли, не грех и отпраздновать… Хотя бы начать… Чисто символически… Лёша тревожно косился, Миша смотрел недоумённо, Толя выглядел озадаченно. Хорош же я сейчас, думал Стрельников, не имея ни малейшего представления, что с его внешним видом сейчас не так. Многие оглядывались, шептались как-то сочувственно, особенно выделялось абсолютно белое лицо Марка на фоне полуразмытых лиц-пятен других, резко контрастируя со счастливой румяной физиономией таксиста. Гриша недоумённо ощупал голову, поправил чёлку, зачем-то снял очки — плевать, что вокруг полно народу, к чёрту всех… Да, что-то не так… Снял перчатки — и только теперь понял. Под тёплыми подушечками пальцев обеих рук отчётливо ощущалась почти горячая влага, непрерывно стекающая из-под слипшихся ресниц. Федя после долгих уговоров всё-таки согласился поехать вместе с Марком Владимировичем и «Железными рукавами» в «Канарейку» праздновать. Кроме того, радушно предложил Михе вместе с синтезатором ехать на его «Жигулёнке». Лёша, которому Гриша так и не вернул «трубу», подумав, тактично присоединился к ним. На заднем сиденье «Мерса», мчавшего в сторону ресторана, Гриша и Марк остались вдвоём. Толя тактично врубил радио и сделал вид, что кроме дороги и песни «Наутилусов» его вообще ничего в этой жизни не волнует. Багдасаров сначала молчал и громко сопел, ёрзал на сидении, придвигаясь всё ближе к Стрельникову, индифферентно глядящему в окно, наконец притёрся вплотную, вжался лицом в плечо и что-то забормотал. Прикинув, через сколько минут (секунд?) у бывшего подследственного начнётся истерика, Гриша аккуратно просунул руку и приобнял Марка за плечи, положил ладонь на затылок. Бормотание стало чуть более внятным, дыхание бывшего арестанта (бывшего президента, бывшего мэра, бывшего…) выровнялось. В какой-то момент он всхлипнул и запричитал вдвое быстрее. Стрельникову даже интересно стало, что он там пытается выговорить… — М? — Спасибо. Багдасаров наконец отлепил лицо от Гришиного плеча — никогда ещё взгляд Марка не казался главарю более осмысленным. — Я ж обещал. — Ты обещал! Я знал, что ты меня спасёшь. — Ты, Марк Владимирович, поспи пока, — Грише показалось, что его голос дрогнул, потому что сказать Стрельников собирался что-то другое, — Путь неблизкий. Я разбужу. Уговаривать Марка не пришлось. Он не стал снова приваливаться к плечу главаря, просто откинулся на спинку сидения и мигом засопел. «Сколько ж ты нормально уже не спал?» — слегка рассеянно, со смесью нежности и жалости подумал Гриша, набирая знакомый номер. Пункт третий — поблагодарить. Спасибо, Марк, что напомнил. — Алё? Кто это? — Здорово, отец, — вполголоса, чтобы не разбудить господина президента (именно так, президента — и точка!). Улыбку слышно даже на расстоянии и сквозь помехи. — Здрасте… — Звоню спасибо сказать. Не знаю, что ты там опять нахимичил, но дело своё знаешь. Спасибо. — Ой, д-да Вы… ты что… — сбивчиво заговорили в трубке, — Я вообще чуть не перемен… перетуп… перепутал чуть… Хотел случайно вакцинку взять ну, которая… от которой кошечки закудрявились… А зачем, спрашивается, ещё сильней кудрявить, ну… Если есть препарат, чтобы на ноги пост… ставить, то можно и сделать, ну, чтоб заживало… зажили все… — Дело говоришь, — тихо одобрил Стрельников, косясь на похрапывающего Марка. — Только про это нельзя говорить совсем, — спохватились в трубке, — Это же… ну, непроверенный продукт… Там вообще о-очень рискованно было вкал… вводить… Потому что, если на крысках заживает, то на человеке, если он не крыска, неизвестно — заживёт или нет… И как он после этого заживёт… — Заживёт! — уверенно отрезал Гриша, — Ещё как! Спасибо, отец, на связи. — Спокойной ночи, — попрощались в трубке. Гриша нажал отбой и набрал другой номер. Естественно, там трубку не сняли. «Ладно», — сердито решил он. Автомобиль подъезжал к «Канарейке». За ним, не отставая, следовало такси, из которого неслась весёлая джазовая мелодия, наигрываемая на синтезаторе. Шумной весёлой вечеринки не получилось. Было ощущение, что вернулись по меньшей мере с войны — сидели и почти молча опрокидывали рюмку за рюмкой. Атмосферу немного разряжал Федя — умудрялся заговорить с каждым по очереди, совершенно непринуждённо, легко, на отвлечённые темы, элегантно вставляя в речь свои фирменные шутеечки и поговорки… Ребята из ОПГ даже начали улыбаться, расслабились. Грише показалось, что он наконец успокоился — в принципе всё пока шло по плану. Марк пил, как верблюд, но подозрительно не пьянел. Ничего, есть ещё два запасных варианта… В конце концов, уговорив в одиночку почти полную бутылку коньяка, Багдасаров танцующей походкой подшкандыбал к Грише, смолившему в окно «холостую» — Толину — сигарету и, ухватив его за рукав, начал признаваться в любви. К Ирине. Гриша слушал сбивчивую, проникновенную речь, долго не понимал, кто говорит — Марк или всё-таки коньяк. Но говорил он (они?) в любом случае красиво, складно, немного сбивчиво, но чувственно, проникновенно. Гриша аж заслушался. Вряд ли Иринка на такое клюнула бы… Хотя откуда Марку знать… А Грише откуда? — Хочу теперь ей самой всё это с-сказать! — заявил Багдасаров под занавес речи, делая глоток коньяка прямо из горлышка, — Поехали! — Куда? — В больницу… — Марк Владимирович, тебе, по ходу, хватит уже на сегодня… впечатлений, — кашлянул Стрельников, одной рукой мягко отбирая у политика бутылку, а другой — бережно обнимая его за плечи, — Какая тебе на ночь глядя больница? — Тогда завтра? — Марк слегка обмяк под Гришиной рукой и косился поблёскивающими глазами из-под ресниц. — Посмотрим, — уклончиво отозвался главарь, ненавязчиво подталкивая разомлевшего Багдасарова к лестнице на второй этаж, — Дай человеку отдохнуть, на неё и так свалилось столько… И суд, и это… Подожди. — Я жду… На меня… тоже свалилось… — Ничего, всё закончилось… — Угу… Настойчиво втолкнув политика в угловую комнату — ту самую, где кандидат, а после мэр Марк Багдасаров частенько оставался на ночь, иногда — не один, Гриша неизвестно зачем вошёл следом. Без какой-либо посторонней помощи Марк протанцевал на середину комнаты и начал выпутываться из пиджака. Гриша наблюдал. Кое-как справившись, Багдасаров скинул туфли и буквально кинулся на двуспальную кровать. Блаженно перевернулся на спину, раскинул руки, протянул с непередаваемым кайфом: — Свобооода… Тут же совершенно трезво вскинулся и с горящими глазами протянул Грише одну руку: — Иди сюда! И Гриша пошёл. Сам не понимал, зачем, но пошёл. Наверное, соскучился тоже… Кое-как усевшись, подогнув ногу, подоткнув под спину пышную подушку, Марк вцепился в руку Стрельникова, опустившегося на краешек кровати. — Ты такой молодец, — заявил он, пытаясь сфокусироваться на Гришином лице, — И она молодец… И все молодцы… Только я плохой… Но я ис-исправлюсь… Потом… — Исправишься, Марк Владимирович, — почти автоматически поддакнул главарь, даже не пытаясь выпростать руку из цепкой Багдасаровской хватки. Он знал — пьяному Марку нужно дать отбормотаться, и он спокойненько уснёт… — У тебя с ней что-то было? Это прозвучало так неожиданно, что Гриша вздрогнул и, как нашкодивший мальчишка, испуганно-воровато бросил взгляд прямо на лицо Марка. Зря, очень зря… Багдасаров, казалось, протрезвел за секунду, даже косить перестал. Взгляд серьёзный, печальный… У Гриши ёкнуло в груди. — Нет, — твёрдо отрезал он. — Врёшь, — тихо отрезал Багдасаров, отводя глаза, — Я видел, как ты смотришь на неё. — Если бы у неё что-то было со мной, то с тобой у неё уже ничего бы не было. Звучало это как глупое бахвальство, и даже немного оскорбительно, но другого аргумента Гриша не придумал. Отчего-то хотелось оправдываться. Правда ведь — не было… Марк невесело усмехнулся. — Да… да… Правда… Куда мне до тебя… И до неё. Вы друг друга стоите. Такие должны быть… вместе. А я вот не дотягиваю… Стрельникову почему-то захотелось стянуть перчатку и отвесить Марку Владимировичу лёгкую оплеуху — чисто чтобы в себя пришёл… Что у трезвого на уме, то у пьяного… — Я её не заслуживаю, наверное, — гнусаво продолжал гнать Марк, — Как тебя не заслуживал. Ты меня поэтому бросил? Грише стало жарко. — Я тебя не бросал, — скрипнул он. — Я не в этом смысле. Помолчали. Марк с усилием подтянулся повыше и уткнулся Грише куда-то чуть выше лопатки, под загривок, жарко дыша. — В этом смысле ты меня не бросил… Как обещал… Как ты думаешь… Стрельников уже никак не думал, он хотел просто уйти, но это было трудно. Тем более, что Марк просунул обе руки и обвил ими Гришу за пояс. Стрельников даже почти был уверен, что всё это представление не несёт никакого подтекста… Просто Марк, особенно оголодавший по близкому общению за время следствия, был невероятно жаден до тактильности… Всегда… — Как думаешь, — продолжил Багдасаров, — Если бы ты её поманил, она бы пошла за тобой?.. Гриша усмехнулся, вспомнив все свои попытки «поманить» Ирину. — Нет, — зато честно. — А ты пробовал? — в голосе Марка звучала знакомая жадность. Таким тоном Марк обычно говорил о деньгах, о власти, о президентском кресле, об очередном тендере… Главарь безапелляционно стряхнул с себя руки Марка и поднялся. Багдасаров стоял на кровати на четвереньках и сверлил Стрельникова горящими глазами. — Она тебе всё ещё нравится? — свистящим шёпотом спросил он. — С ней лучше дружить, чем… Неловко, путаясь в покрывале и собственных ногах, Марк быстро соскрёб своё тело с кровати и метнулся к не успевшему договорить Грише. С размаха почти что рухнул на него — Стрельников едва подхватить успел. Обхватил шею, носом уткнулся в ключицу, застыл. Гриша неуверенно поднял вторую руку, прижал крепче. Внутри точно лопнула натянутая струна. Пришло наконец ощущение, что теперь-то всё закончилось, и можно начинать всё налаживать. В то, что всё может наладиться само, Гриша никогда, кажется, не верил. — Ты самый лучший человек на свете, — услышал он хриплый голос Марка где-то в районе своей ключицы, — Самый-самый… Я так тебя люблю… Ты мой самый лучший друг… Багдасаров так неожиданно взглянул на него в упор, уже второй раз за несколько минут, что Грише впору было подумать, что он, как говорят американцы, «нюх потерял»… — Но я тебе её не отдам, — твёрдо закончил Марк, безбожно кося. Запас сил и трезвости у бывшего президента на этом иссяк. Ноги подогнулись, он бессовестно повис на шее Стрельникова. Грише пришлось повторно чуть ли не волоком тащить Багдасарова в кровать… …Помниться, перед тем, как они впервые… Всё было наоборот, в общем… Марк уснул, едва его растрёпанная голова коснулась подушки. В Гришиной груди вместо привычного раздрая разливались нежность и спокойствие. Отчего-то последнему заверению Марка он верил сильнее, чем всем его предвыборным обещаниям вместе взятым. — Отец, на минутку, разговор есть… Практически трезвый — бокал шампанского для по привычке малопьющего таксиста не в счёт — Фёдор с готовностью приблизился к смурному Грише. — Случилось чего? — догадался он, — Я не то что-то сказанул-таки? Ну так всё равно ж выпустили Марка Владимировича… — Да не в этом дело, — Гриша с досадой отмахнулся, — В общем… Ты… это… Извини, отец, обманули мы тебя. Марк и Ирина мне этого не простят, конечно, но… Такая тенденция, что… Стрельников с трудом подбирал слова, и Федя это видел — не перебивал, терпеливо ждал… — Ты так защищал его… нас, а на самом деле… Короче, это мы… Это я выборы сфальсифицировал, — храбро выдал Гриша и замолчал. Федя молчал тоже, словно ждал продолжения исповеди. — Марк ни при чём, конечно, — снова заговорил, хоть и с трудом, Стрельников, — Я предложил, я исполнил… Не в одиночку… Неважно. Ты знать должен. До суда не смог сознаться, ты нашей последней надеждой был… Извини, отец. Тёмно-карие Федины глаза смотрели с прежним беспокойством и вниманием. — Так Вы что — из-за этого? — уточнил он, — Так я знаю всё. Это было как удар под дых. Грише на то, чтобы переспросить, не хватило воздуха. — Мне Иришка… Ирина Николаевна, в смысле, сразу всё растолковала, — пояснил таксист, — Вот так же, как Вы, сказала, мол, негоже хорошего человека обманывать — и выложила, как на духу. Вы чего? Я ж от души… Нехорошо, конечно, сделали, но… Вы ж больше так, как гриться… Гриша шагнул к Фёдору и крепко сжал того в объятиях. — Спасибо, отец… Гришу хватило на два дня. Ровно. Никому ничего не сказав (особенно Марку, Боже упаси!), он рванул по выцыганенному у Жилина адресу. Жилин, к которому Стрельников наведался наутро после освобождения Марка, долго охал и ахал, но попросил племянницу найти адрес. Пока Ритка ковырялась в бумажках, Стрельников вполголоса поинтересовался насчёт расследования покушения на Ирину. — Уфуфу… Да, видимо, получается… глухарь, — сокрушённо вздохнул полковник, — Киллера, убившего киллера… ху-ху-ху… не взяли, оружие при этом… спортсмене краденое… Свидетелей нет… Нет, не найдём. — Ты, полковник, дело-то не списывай, — мрачно попросил Гриша, — Всплывёт ещё. Теперь, руля к дому на Шопенгауэра, Гриша всерьёз прикидывал, кому из конкурентов Багдасарова политик со своим освобождением насолил больше остальных. Впервые у него выдалась минутка поразмышлять об этом по-настоящему. Дверь не открывали долго и настойчиво. Стрельников давил на кнопку звонка, слушая, как в квартире раздаётся противная трель. Дожидаться на лестничной клетке не хотелось, но, видимо, придётся… Не успел он додумать эту мысль, как дверь распахнулась. Хозяйка стояла на пороге, скрестив руки на груди, склонив голову на бок. В глазах — раздражение и усталость. У Гриши в который раз за последние несколько суток зашлось сердце. — Пустишь? — хрипло спросил он. Ирина закатила глаза и зашагала в глубь квартиры. Гриша двинулся за ней, прикрыв дверь. Двигалась Карпенко странно, будто вздрагивая при каждом шаге. — Вот я так и знала, что ты домой ко мне заявишься, — сообщила она, плюхаясь на диван, — Жилин, небось, адрес дал? Знаю, что Жилин. Вот что ты за человек такой, а? Ни умереть спокойно не дашь, ни теперь в покое не оставляешь… Заняться, что ли, нечем? Ну всё же уже? Всё? Грише было совсем нехорошо. Не такого он ждал приёма, не такой отповеди. Впору было развернуться и уйти, но он не успел. Ирина, не замолкая, вскочила, и в следующую секунду он оказался в кольце её рук. — Ну, проехали уже, забыли, ну… Чего тебе неймётся? Ты бы себя пожалел! Хоть раз… Сколько уже можно?.. Руки убери, у меня дыра в печени… Ага… Нет, правой можно… Ох… Ирина отстранилась и с невыразимой жалостью в глазах потрепала его по волосам. — Ты ж не за тем приехал, чтоб я тебя чаем поила? — А может, именно за этим, — Стрельников криво улыбнулся, втайне радуясь, что он в очках. Когда Ирина дёрнула плечом и побрела в сторону кухни, Гриша воровато стянул очки на секунду и быстро провёл рукавом по глазам. — … Интересный вопрос. Я подумала — чего я лежать буду, так и помереть недолго. Короче… Помнишь, я Ольке звонила, насчёт бумаг? Так вот. У неё есть коллега Настя, она родом из Катамарановска. У неё тут брат, то ли двоюродный, то ли троюродный… Он в здешнем НИИ стажируется. Дальше объяснять? Гриша покачал головой. Связи, конечно, решают. — Пока дёргает, конечно, но ничего, заживёт, как на собаке, — грубовато закончила Карпенко. — Чего не позвонила? Ирина сразу как-то скуксилась, села, сжалась. Чай, хороший, крепкий, тихо остывал на столе. — Честно? Надеялась, что вы про меня забудете… Ну, не то, что забудете… Всё ведь уже закончилось… Ты Марку передай, что ли, поздравления мои, ну, с освобождением. У Гриши голова шла кругом — настолько женщина, сидящая перед ним, не была похожа на бравого адвоката Ирину Карпенко. — Марк там на стенку лезет, — сообщил он, — Он не знает, что тебя выписали, я до сих пор ему вру, что ты в больнице и к тебе не пускают… Ирина замялась. — Ну… Ты скажи, что меня выписали, и что я уже уехала… — Чтоб он мне разнёс полгорода? Спасибо… — Ничего. Побушует и успокоится. — Не стыдно? Карпенко вздрогнула, будто Стрельников огрел её кнутом. Щёки вспыхнули, глаза загорелись нехорошим огнём. — Сломала человечка, а теперь — в кусты? Звучало хлёстко и безжалостно, так, что глаза Ирины начали наполняться слезами. — Не смей… — Он спрашивал, было ли у нас с тобой что-то. Ревнует тебя… ко мне… — А может тебя ко мне? — свирепо отозвалась Ирина, — Я вам зачем? — Перестань. Между нами всё давно кончено, да и… это было так… игрушки… А ты его по-настоящему зацепила. — Игрушки, говоришь? — иронично повторила Карпенко, — Ты только ему это не говори. — Великодушно слиться решила? — Гриша закипал, — За нас решила — и в кусты? Мне Багдасаров заявил, что мне тебя не отдаст, ясно? Просёк, что я к тебе подкатывал. Только, что ты меня отбрила — не просёк. Смотри, Ирина Николаевна, не пожалей потом! — О чём? — Карпенко как-то незаметно пересела к нему и упёрлась лбом в Гришино плечо, — О том, что с Марком не хочу увидеться? Или что тебя отбрила? — Тебе виднее… Вроде, насчёт нас мы уже решили. Чёрт, о Марке, конечно! — Гриш, я не могу… Правда. Я знаю, что по-человечески надо поговорить, но не могу. Спорить Стрельников не стал. Осторожно обнял Ирину за плечи — и всё. Они так просидели довольно долго. Гриша глушил досаду — когда-то давно, сходясь с Натэллой, он в душе понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но сдался, потому что они оба этого хотели, потому что это обоим было нужно, потому что, если возможно, нужно быть, становиться счастливым здесь и сейчас, потому что «потом» уже может не быть. И лучше пожалеть после, что пошёл на поводу у своего сердца, если знаешь, что это важно. И не только для тебя. — Повезёт с тобой кому-то, — пробормотала Карпенко, нехотя отлипая от Гришиного плеча, — Я подумаю… Уезжать мне не скоро, я тут… реабилитируюсь… Ты только сам ему не говори ничего, ладно? Я сама… — Сама так сама, — согласился Гриша, — Думай, сестрёнка, реабилитируйся. Получив на прощание поцелуй в щёку, Гриша порулил домой. На душе было спокойно. В дверь барабанили сначала кулаком, потом с ноги. Ирина стояла в коридоре и боялась. Не того, кто бесновался за дверью, а того, что он притащит в её квартиру — раздрай, истерику и… и… кто его знает… Сама виновата, сама позвонила… Дверь пришлось открыть. Открыть — и отскочить в глубь прихожей. Марк ввалился в распахнутую дверь и замер. — Добрый день, Марк Владимирович, — чужим тоном завела Ирина, — Проходите. — Ты… — Проходите! — с нажимом, даже немного свирепо повторила Ирина, скрываясь в недрах квартиры. Медленно и тяжело, как пьяный, Багдасаров протопал в комнату. Карпенко маячила у окна, собираясь с духом. Марк был злой. Очень злой. — Почему ты не сказала, что тебя выписали? — угрожающе-негромко начал он. — Мне казалось, что у Вас, Марк Владимирович, после слушания будут более неотложные дела, чем беседы с адвокатом, — отчеканила Ирина, молясь про себя, чтобы Марк не подошёл ближе, — Адвокаты после суда обычно не нужны… — Ты мне нужна не как адвокат! — завизжал Марк («А Гриша говорил — сломался», — подумала Ирина со странным чувством облегчения) и кинулся к ней. Ирина едва успела выставить руку — Багдасаров грудью врезался в неё. Замерев на миг, Ирина отдёрнула руку — ладонь горела огнём. — Держите себя в руках… — с усилием произнесла она, не в силах оторвать мучительно-жадный взгляд от лица Марка, бледного, с лихорадочно блестящими глазами, — Пожалуйста. Багдасаров тяжело дышал. — Ты… — начал он дрожащим голосом, — И он… Вы с ним… Это правда? — Это неправда, — с отвращением отрезала Карпенко, — Это всё, что Вас интересует? По лицу Марка пробежалась целая вереница разнообразных эмоций, Ирина даже не все успела считать. — Нет, — решил он наконец. Губы его растянула глуповатая счастливая улыбка, глаза забегали, — Как ты… как чувствуешь себя? После того… Я слышал… Я знаю… Боже… Багдасаров спал с лица и побледнел. Руки его беспорядочно заходили, он снова попытался прикоснуться к Ирине, но та была начеку. К чёрту тактильность! — Благодарю Вас, со мной уже всё в порядке, — отчеканила она, — Боюсь только, заказчика найти будет трудно… А впрочем, это неважно… — Это всё из-за меня, — простонал Марк. Ирина переступила с одной ноги на другую — Багдасаров перекрыл ей дорогу в другую часть комнаты. — Вы ни в чём не виноваты, — твёрдо сказала она, — Не стоит… — Прости меня, — в голосе Марка было такое страдание, что Ирине стало не по себе. Она испугалась, что может дрогнуть, и тогда… — Всё в порядке, — отрешённо повторила она, — Марк Владимирович… — Марк. — Марк… Пожалуйста… Я скоро уеду отсюда. — Зачем?! Ирина скользнула в сторону, пользуясь замешательством Багдасарова. — А как же я? — услышала она. Глубоко вздохнув и почти придя в себя, Ирина храбро повернулась к политику. — Обвинения сняты, Вам больше не нужен адвокат. Марк даже в СИЗО не выглядел таким потерянным и жалким. — Мне не нужен адвокат, — бесцветным голосом повторил он, — Мне нужна моя Ира… Только не поддаваться… Это уже совсем по-детски… Она выдержит… Только не смотреть… — Мне казалось… Мы с тобой… Я и ты… Мы же… Ты ведь… Всё красноречие Марка Багдасарова осталось в предвыборных роликах, агитационных заявлениях, ресторанном угаре и подвалах, в бочках, наполненных грязными деньгами, на крышуемых рынках и закрытых партсобраниях. Сломался Марк Владимирович, закончился, кто бы заново собрал? Но — некому, даже Гриша больше не вывезет… И тогда Марк достал из рукава последний — и единственный — свой козырь. Козырь, который он бережно хранил и прятал ото всех — даже от себя самого — наверное, с самой их первой встречи, сам не понимая, что такое ему выпало и что с этим делать. Козырь рухнул, оглушив их обоих. Ирина козыря испугалась и предпочла сделать вид, что ничего не слышала. Отчего-то ни он, ни она не решили сесть — так и торчали посреди комнаты, как неприкаянные. — Это была моя ошибка, — Ирина решила сделать последнюю попытку, — Не стоило выводить наши отношения за рамки деловых. Я знала, что ничем хорошим это не закончится… — Почему?! — в отчаянии закричал Марк, не двигаясь, впрочем, с места, — Почему ты мне даже шанса не хочешь дать?! Я для тебя просто игрушка?! И всё, что было… Всё, что… мы… я… Почему?! — Не кричи. Почему? Потому что всё это не имеет никакого смысла. Потому что рано или поздно всё закончится, и мы к этому моменту станем только хуже, друг для друга станем хуже. Мы устанем, мы, если не возненавидим друг друга, то по крайней мере, обрыднем друг другу невозможно, видеть не сможем… Ты этого хочешь? Я не хочу! Лучше уж сразу, пока есть в нас то, что мы увидели тогда… Пока мы ещё видим что-то хорошее друг в друге… Лучше сразу. Дальше будет только хуже. Руки тряслись, губы дрожали — Марку хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этих безумных речей, но он не мог пошевелиться. Она была так убедительна, словно знала это наверняка, словно много раз проверяла… А Багдасаров за несколько недель так привык ей верить… — Откуда ты… С чего ты это взяла? — прошептал он. Ему было жарко, чёрный костюм с белоснежной рубашкой и стильным галстуком показались сейчас невыносимыми орудиями пытки, созданными, чтобы медленно задушить его… — Я… — Ты не можешь этого знать! — крик помогал Марку дышать, становилось на миг, но легче, — Ты… Хорошо… Ты можешь гарантировать мне, что всё закончится? И я уйду! Сейчас же! Ирина с детства не любила, когда на неё повышали голос. А любила сказки о волшебниках. Её всегда интересовало, что чувствует человек, превращаясь в… Да во что угодно! С физической точки зрения — Ирочка всегда была умненькой и рациональной — тело распадалось на молекулы, чтобы пересобиратьсь в другом порядке. Всё просто. Только нужно знать нужное слово. Заклинание то есть. Марк не мог знать! Или мог?.. — Я тебе… гарантирую, — Ирине это слово далось с трудом. Точно она произносила его в первый раз. Лицо Марка озарилось торжествующей улыбкой. Он настолько осмелел, что сделал ма-аленький шаг вперёд. — Гарантии дают только шарлатаны, — сообщил он Карпенко её же идеологическую мантру. Ирина побледнела. — Бьёшь врагов их же оружием, — хрипло резюмировала она, — Далеко пойдёшь, Марк Владимирович. Получилось почему-то с Гришиными интонациями. Марк не стал прикапываться к «врагам». Если ей так… к слову пришлось… Пускай. Руку высоко поднимать тоже не стал. Так, еле в локте согнул — обозначил, чтобы совсем фальшиво, картинно не получилось, ладонью вверх только повернул. — Пойдём вместе? Ирина горела, облизывала губы, она давно — минуты две уже — не могла оторвать взгляд он его лица, глаз, губ… Воздуха в квартире оставалось всё меньше, и тот был горячим, совершенно бесполезным для того, чтобы дышать и спорить, будто Багдасаров, появившись в Ирининой крепости, выпил, вдохнул весь кислород — и стал единственным его источником. Ирина слабела, ей нужна была помощь, как никогда. Нужен был он. Ирина распадалась на молекулы, чтобы собраться в новом порядке. Всё просто. Рука Марка продолжала висеть в воздухе, вместе с его вопросом. — Куда… пойдём? Неуверенно дёрнул плечами. — Ну… далеко! Она сама не заметила, как вложила руку в ладонь Марка. Расстояние между ними сократилось в момент. Наконец Ирина могла припасть к источнику кислорода, не обращая внимание на то, что этот источник нервными руками задевает незажившие шрамы. Выбраться из его объятий было бы в сто крат болезненнее. Марк никогда в жизни, наверное, не был так счастлив избавиться от душащих его галстука, рубашки и костюма. Да ещё и Ириниными руками. Настолько счастлив, что в упоении чуть не забыл о самой Ирине и её домашнем платье. Кое-как вытряхнув Карпенко из одежды, он замер. Четыре белёсых плохо заживших шрама на её животе — как безмолвное напоминание о том, что бывает с теми, кто связывается с ним. С теми, кто за него впрягается… Марк, не в силах поднять наполненные ужасом глаза на Иру, медленно опустился на колени (никогда Марк Багдасаров ни перед кем не стоял на коленях!) и по очереди принялся целовать каждый шрам. — Прости… прости… прости… Это было невыносимо. Не больно — но невыносимо. А поднять Марка с колен оказалось невозможно, как и втолковать ему, что это не его вина. Ирина не нашла ничего лучше, чем тоже опуститься на ковёр и поймать его губы губами. Колючий палас неприятно обжигал колени. Когда впечатление от её шрамов было выцеловано и купировано, Ирина оторвалась от Марка и легла на ковёр, выгнувшись так, что у Багдасарова перед глазами всё поплыло. Всё, кроме неё… — У Вас, Марк Владимирович, какой-то культ занятий любовью на полу, — томно промурлыкала она, — Если что — спальня там… Дважды повторять не пришлось. Никакого особого культа у Марка не было. Зато было понимание, что палас колючий, а на полу холодно, и жгучее желание поднять Ирину, горячую, распалённую, полуобнажённую, на руки, прижать покрепче, отнести в спальню (где она там?) и по дороге… По дороге Марк вспомнил о своём козыре. Вспомнил — и Ирине напомнил, на всякий случай, чтобы убедиться, что она слышит, что понимает… Она слышала. Она всё поняла с первого раза. Марк Багдасаров никогда в жизни никому не признавался в любви. Но сейчас было самое время.