Микст

— Алло, Оленька? Здравствуй, родная, это Иришка. Ага… Ага… В Катамарановске. Ой, потом расскажу! Очень, очень! Слу-ушай… У меня тут форс-мажор, девятый уровень. Ну, как у Диденко в том году… Ой, ну всё, потом поохаешь. Оль, мне нужны бумажки. Знаю, что не твой профиль, но звякни Вавилову… ага, ага… Да, пиши. Да, самая простая форма, нечего… Пишешь? На четвёртое число оформи, ага?.. Так… Да, разовый паралегал, но ты как-то по-человечески напиши, всё-таки… Пусть так. Так. Горький Фёдор Петрович, номер паспорта… … выдан Катамарановским ОВД… Записала? Да, меня, как было… Олька! Я ж сказала — даже если замуж выйду, фамилию не сменю! Ха-ха! Хватит… Всё? Ай, спасибо! Будет готово — вышли факсом… Нет. На номер… 01-09-86. Да, вот такой номер… Послезавтра будет? Ну, красота! Спасибо, Олюш. Дашке привет. Обнимаю, дорогая, пока. Нажав отбой, Карпенко выдохнула — разговор со столичной подругой дался с трудом, по крайней мере, этот жизнерадостный деловой тон, чтобы дражайшая Оленька ни в коем случае не догадалась, что её Иришка лежит в больничке с простреленной печенью и забинтованной головой. Стрельников и таксист, которого, как оказалось, звали Фёдором и чей паспорт до сих пор держала в руках Карпенко, почти не дыша смотрели на адвоката с разных сторон от кровати, как египетские сфинксы. Накануне вечером Грише пришлось потратить немало сил, чтобы объяснить таксисту, что от него требуется. Он готовился посулить мужику едва ли не золотые горы, но таксист неожиданно отказался помогать за вознаграждение. Гриша было напрягся, но Фёдор лишь уточнил, на какой день ему требуется взять выходной. Это показалось Грише вообще каким-то нереальным. Вопреки сопротивлению, Стрельников пообещал оплатить этот день, как рабочий. Таксист нехотя согласился, отказавшись от дополнительной платы. Ничего сверх оговоренного. Ну просто вторая Карпенко! Наутро двинули в больницу. Двинули прямо на такси, Стрельников не терпящим возражения тоном заявил, что оплатит время по счётчику, что Федя вроде как на работе. За определённое вознаграждение врач согласился пропустить их к Карпенко в неурочное время. Выглядела она всё ещё неважно, но при взгляде на таксиста глаза её вспыхнули. Ирина осторожно уселась на кровати и протянула тонкую руку мужчине. — Нам нужно побеседовать наедине, — заявила она, — Григорий Константинович, будьте любезны, подождите в коридоре, мы Вас пригласим. На миг Грише стало дико обидно. Он выполнил её сложное поручение, в одну ночь нашёл человечка, вообще столько для неё сделал, а она — подождите в коридоре! Да пожалуйста! Но, уже почти развернувшись, увидел восторженную полу-улыбку, бесенят в глазах и украдкой поднятый большой палец — и всё простил. Ладно. Ей можно. Ей вообще всё можно. Как Марку. А Гриша, так и быть, прикроет. Таксист и адвокат трепались минут сорок. Гриша весь извёлся в коридоре больницы, когда дверь палаты Карпенко наконец приоткрылась, и Фёдор смущённо пригласил его войти. Ирина, слегка разрумянившаяся, с азартно блестящими глазами, полусидела на койке с исписанным блокнотом в руках. — Гриш, дай телефон, я знаю, у тебя с собой, — скомандовала она, — Надо человечку звякнуть! «Человечек» Оленька оказалась на редкость оперативной — факс пришёл уже наутро. Гриша потащился в больницу — естественно, на такси и в компании Феди. — Интересное, как гриться, кино, — добродушно бубнил таксист, лихо крутя баранку, — Ездил себе, ездил, людей хороших возил, а тут — бац! — в суде выступать придётся… — Страшно? — скорее, из вежливости поинтересовался Гриша. — Ещё бы не страшно! — подхватил Фёдор, — Иришку… В смысле, Ирину Николаевну подвести не хочется. А ну как чего не того ляпну?.. Или речь забуду? Хотя, речь-то я вызубрил, от зубов, как гриться, отлетает… А как вопрос зададут заковыристый, прокурор там или судья? — Хорош, — остановил его Стрельников, которому, чем ближе было слушание, тем больше самому становилось не по себе, — Как говорят американцы, кто волка боится, тот… того ноги сами… кормить не будут… в лесу… — Это верно, — согласился Федя, — Как гриться, наше дело правое, враг будет разбит! Так, перекидываясь мыслимыми и не очень поговорками, добрались до больницы. Там их ждал неприятный сюрприз. — Ночью началось кровотечение, — объяснил врач с залёгшими под глазами фиолетово-чёрными тенями, — Соперировали… Как от наркоза отошла — сразу попросила вас пустить, как приедете… Так что… Пять минут у вас, не больше! Ирина выглядела ужасно, особенно по сравнению со вчерашним. Сил, чтобы шевелиться, у неё не было совсем. — Всё, ребятки, — прошелестела она, пытаясь улыбнуться, — Дальше без меня. Справитесь? Стрельников молча сжимал её безжизненную руку ледяными от страха пальцами. Перчатка сиротливо лежала поверх одеяла. Он видел — Ира понимает, что не выкарабкается, и мысленно клялся найти того, кто заказал её, и лично, голыми руками, вырвать ему печень… И смотреть, как он мучается, обливаясь кровью… Как сейчас Ирина Николаевна. Как Иришка. — Федь, блокнот забирай, под подушкой лежит, — продолжала Карпенко, — На суде ничего не бойся, ты всё знаешь. Гриш… — она помолчала, не то собираясь с силами, не то раздумывая, — Хотела тебя попросить свозить Федю к Марку… Его пустят, он же теперь его адвокат… Теперь думаю — не надо. — Он, наверное, переживает за тебя, — сипло произнёс Стрельников, — Я бы давно съездил… — Не надо, — повторила Ирина, — Опасно. Для Феди. Давай… За день до заседания, хорошо?.. — Пора, — заявил незаметно ввалившийся в палату врач. Гриша метнул на него взгляд и как-то панически стиснул руку Ирины. Ему почудилось, что он видит Карпенко в последний раз. — Нечего меня хоронить, — как-то равнодушно просипела Ирина, — Отдохну — и порядок… Идите, ребят, всё хорошо будет, да?.. — Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — безотчётно шептал Гриша по дороге домой. Всё будет хорошо — каждое утро, едва открыв глаза. Всё будет хорошо — ежедневная мантра, по пятьсот раз, беззвучным шёпотом. Всё будет хорошо — Лёша, Толя и Миша знают, сами пряча глаза, повторяют каждый раз, когда понимают, о чём он думает. Гриша звонил в больницу каждое утро — каждый божий день начинал с этого, и каждый божий день слышал неизменное: «Стабильно-тяжёлое. Нельзя к ней». Всё нутро скручивалось в болезненный узел, в нём всё: страх за Ирину, боязнь за Марка, переживания за Фёдора. Таксист приезжал раз в два дня — пересказывал речь — Гриша сам её выучил — от зубов отлетала, приносил какие-то новости, старался поддержать. Получалось не очень, но он старался. Постоянно посещала мысль о том, каково там бедному Марку, совсем одному, наедине с мыслями, что Ирина в больнице, а он снова без адвоката… Грише было очень интересно, какая из этих двух мыслей для Марка первична? Зная Багдасарова, логично было предположить, что вторая. Даже учитывая их связь с Карпенко. Если же предположить, что они равнозначны для бывшего президента, тогда… тогда получалось, что Марку сейчас даже хуже, чем Грише. Неведение убивает, Стрельников знал. Неведение и бессилие. Особенно беспокоила мысль, точнее воспоминание о том, что Марк может сделать… решиться… осмелиться… Гриша с ледяным холодком по спине вспоминал, как Багдасаров однажды уже чуть не вышел в окно… А потом чуть не выпросил пулю в затылок… От него, от Гриши… Нет, конечно, его стерегут, и двери закрыты, и окна, но галстуки, бритву, ванную никто не отменял. Стрельников терялся в догадках, хватит ли Марку решимости… Уже на второй день он не выдержал и кинулся к Жилину. Тот позвонил, куда надо, и уже на следующее утро Багдасарова вернули в СИЗО. Там-то Грише и удалось пересечься с ним на пару минут. — Слишком опасно, — нарочито спокойно втолковывал Стрельников, стараясь не смотреть на серое, осунувшееся лицо Марка с потухшими красными глазами, — Мало ли… Дом взорвут… — Не взорвут. — … В окно шмальнут… — Не шмальнут. — Сука, да что с тобой не так?! Не выдержал, взорвался. За все эти ненормальные перенапряжённые несколько дней — взорвался. И пожалел. Он и не заметил, что от прежнего Марка почти ничего не осталось. И дело не во внешних изменениях далеко не к лучшему. Прежний Марк непременно в ответ на подобное… э-э-э… замечание покраснел бы, выпустил бы струйку пара из ушей и завизжал бы так, что стёкла повыскакивали… в смысле, решётки на окнах погнулись бы… Возможно, полез бы на Гришу с кулаками, не пытаясь, впрочем, ударить, просто размахался бы, обязательно выкрикивая что-то о том, что он хоть и бывший, но президент, а Гриша, шавка этакая, что вообще себе позволяет, а Стрельников не стал бы долго терпеть истерику и влепил бы разошедшемуся Марку оплеуху, несильную, так, в себя привести… И чёрте чем бы это всё окончилось. Ничего даже не началось. Марк явно сломался. — Думал, я в петлю полезу? — холодно выдал Багдасаров. — Ты бы мог. — Мог, — согласился бывший президент, — Я всё могу. Она правда жива? — Правда, — Гришин голос предательски дрогнул. — По телевизору какую-то хрень передают, — пожаловался Марк, — Одно и то же. Я думал, если… если она… Ты же запретишь передавать, чтоб я не узнал! — нет, не сломался, работает Марк Владимирович, вопит, как резаный, — Что с ней?! Кто стрелял?! Кто это сделал?! Что ты с ним сделал?! Что будет дальше?! Почему я ничего не знаю?! Что ты молчишь?! У Гриши зазвенело в ушах. Сделав над собой огромное усилие, он отключился от всего, что орал Марк и выпалил на одном дыхании: — Ирина жива, слушание четвёртого, третьего приеду. И порывисто вышел. В спину ему ещё долго летели вопли и стук президентского кулачка по столешнице. Немного позже полковник, наливая куковавшему в его кабинете Багдасарову чай с чабрецом, дружелюбно ворковал: — Ну чего Вы, голубчик, так разнервничались? Ещё, не дай боже, сердечко прихватит… Что я, буду держать здесь, что ли, Вас? Сказано же — домашний арест, значит, где? Значит, дома, хороший мой, ху-ху-ху… Пейте чаёк, да отвезут Вас… Чего привозили… То в СИЗО, то ко мне… Задёргали человека. Как Ирина Николаевна? Ну всё, пейте, пейте… Марк стучал зубами о чашку. — … ведь, если пойти, как гриться, от противного, что получается? Допустим, Марк Владимирович, сам или кого попросил, подтасовал, прости Господи результаты этих выборов. Ну так сделай по-умному, ну процентиков пять накинь, ну десять… Но шестьдесят… сколько там? Шестьдесят три! Это ж полстраны! Больше, чем полстраны! Это ж, извиняйте, только сдуру нарисовать можно! Да кто ж в это поверит? А Марк Владимирович он человек-то умный, раз столько лет политикой занимается. У Гриши предательски горели щёки. Были бы они с Багдасаровым умными, не погорели бы так по-идиотски… — … опять же, не он — попросил кого-то, а они уже дров наваляли. Так неужели проконтролировать некому было? Некому, некому было, Фёдор Петрович. Стрельникову было невыносимо стыдно перед этим простым честным человеком, который, ничего не зная, искренне, мешая свои слова со словами Карпенко, защищал Марка. — … А главное — чего он с этого получил, как гриться? Понятно же, что, будь что-то нечисто, разбираться будут! И накажут! Вот вы и наказываете. Не знал? Не мог не знать и не понимать. Добро бы дилетант какой. А так — уважаемый человек, не первый год с политике… Мэр города, на минуточку. И хороший мэр! Гриша даже заслушался. Интересно, это таксист вроде как уже отсебятину понёс… Но душевно так, горячо! -…Собственно, я к чему. Раз подлог был, а Марку Владимировичу того, невыгодно, тогда кому выгодно? Фёдор откашлялся и продолжил. Марк не шевелился. — А кому-то точно выгодно, иначе не я бы сейчас перед вами речь читал. Кому-то выгодно, чтобы Марк Владимирович сидел в тюрьме, чтобы не было у него хорошего адвоката, который во всём разобраться может… А может и чтобы самого Марка Владимировича не было. Мешает он кому-то больно. Так мешает, что никого не пожалеют, ни его, ни… никого! Федя совсем смешался, но зал одобрительно погукивал. Судья кивала головой. — В общем, чего я… Кто доказал, что Марк Владимирович виноват — никто не доказал. Нашли, чтобы он кого об этом просил — не нашли. Выгодно ему это было — нет, не выгодно. Выгодно кому другому — выгодно! Вот кого искать надо! И ещё… Гриша снова напрягся. Что он ещё хочет добавить, этот хороший, но не на шутку разошедшийся человек? — Я за Багдасарова не голосовал, — выдал Федя, — На президентских не за него голосовал, за кого — неважно… А вот когда мы мэра выбирали — то голосовал, да, за Марка Владимировича. Как на духу! А потому что — за кого? За кого ни голосуй — всё плохо. А тут — молодой, энергичный, как гриться, всяко лучше будет… И ведь получилось! И завод заработал, и предприятия всяческие, и свалку наконец огородили, загородную. И рабочих мест столько появилось, да и не перечислить всего! Хороший мэр Багдасаров? Да, хороший, скажу! Хороший был бы президент — не знаю. Бог даст, узнаем ещё. Спасибо. Кто-то в зале даже скупо похлопал. Судья объявила перерыв и вышла. Гриша, если бы не сидел на стуле, обвалился бы без сил. В голове билась одна мысль — всё закончилось. Хорошо или нет — всё закончилось. Вся адвокатская эпопея… Или — нет? Наблюдая, как Федя что-то мягко втолковывает бледному Марку, Стрельников забрал у Лёши трубку и набрал номер больницы. Как вчера. Как каждый день. Позавчера врача к телефону не позвали. Ни в первый раз, ни в пятый, ни в десятый. Вчера тоже. Гриша отвёз Федю к Багдасарову знакомиться на день раньше, чем просила Ирина. В потёмках, как в фильме про шпионов. Утешал себя тем, что заставит таксиста дожить до суда в особняке «Рукавов», чтобы ничего не случилось, и ещё — чтобы не думать, что там происходит в больнице. Что бы там ни происходило. Не думать! Марк, нервный и неухоженный, встретил таксиста не слишком дружелюбно. Хоть и не в штыки принял, узнав, что Федя от Ирины, всё равно первые минут двадцать коробил неумерной ершистостью. Вопросы задавал провокационные, чушь молол несусветную — можно было подумать, что Марк либо напился, либо закинулся чёрте чем… Хоть содержимым аптечки… Это Гриша понял позже, со слов Фёдора. Конечно, тот выражался более чем деликатно, но… Слишком Гриша понимал сейчас Марка… Поговорить удалось только перед заседанием. Да и то, не поговорить, так, парой слов переброситься… — Марк. — Она жива? Это было первое, что Багдасаров спросил у Гриши лично за долгое время. Спросил отрывисто, немного грубо получилось, хотя, может, он так и планировал. Стрельников не понял. — За слушание не беспокойся, Федя своё дело знает, — как можно более медленно и спокойно произнёс он, стараясь не смотреть на лицо Марка, который, казалось, находился на грани срыва — не то нервного, не то… — Я спрашиваю — она жива? Голос — свистящий, негромкий, страшный. Как колючая проволока, как таёжная аффузия — по словам одного придурковатого телевизионщика — опасная тварь, как «царская водка», расплавленное железо в глотке… Гриша непроизвольно сглотнул. Всё-таки он был прав. Марк сломался окончательно. — Жива, — шепнул он. То ли соврал, то ли правду сказал — сам не знал. Но Марк ему нужен живым. Сейчас. До суда. И после суда. Дожить бы, пережить бы этот суд чёртов, а там они вместе Иринку вытащат. Хоть откуда. Дожить! … … Сегодня трубку вновь не сняли… Ехать, непременно ехать… Ещё одна попытка… — Алё! — неохотно буркнул сонный женский голос. — Алло, — от неожиданности Гриша забыл, что нужно говорить, — Кхм… Девушка… Насчёт Карпенко узнать… — Вы надоели со своей Карпенко! — в сердцах заявила тётка, — Щас врача дам! Врач шёл к телефону целую вечность. Стрельников слушал с каменным лицом, не замечая, как украдкой на него косится Миха, как сочувственно смотрит Лёша, вернувшийся на место… — … и самое главное — воздержитесь от распространения этой информации, — сухо, чересчур партикулярно закончил хмурый доктор, — Вы ведь меня понимаете. Забыв, что врач его не видит, Гриша кивнул. Он всё понимал. В горле было сухо и сильно пекло. Вернулась судья. Трубку Лёхе Стрельников отдать забыл, так и сжимал в руке. Марк воровато повернулся к нему — бледный, с дрожащими губами. Гриша опустил глаза. Лучше стол рассматривать, чем… Бухнул молоток. До Гриши, как издалека, долетали обрывки фраз судьи. — … в виду отсутствия состава преступления… на основании… а также… признать Багдасарова Марка Владимировича невиновным в… освободить из-под стражи в зале суда… Бух!