Котята и не-котята

— Ты чо здесь делаешь? — хочется верить, что он мне мерещится с перепела: сидит напротив, смотрит, не моргая; как неживой. В голове что-то бухнуло и укололо, в горле всё пересохло, но подняться нет сил. Закрываю глаза. Открываю. Шаман не исчезает: так и сидит. Снова закрываю глаза. Если я умираю, то это зрелище — Шаман в моей комнате — явно предвестник того, что я отправлюсь прямиком в ад. Ещё бы. После того, что я сделал с Мышью — только туда и дорога. — Ты спи. Спи, — слышу наконец-то его голос, но открыть глаза — больше нет никаких сил. Ощущается какой-то странный запах гари: то ли трава, то ли снова его эфирные масла, которые Шаман так любит жечь в аромалампах по всему дому. Ну и пофиг. — Дом только не спали, — бурчу я, натягивая одеяло. — Спи, спи, — повторяет он. — Не мне суждено это сделать, — добавляет Шаман. — А кому? — не уверен, что произношу это вслух: сон утягивает из этой комнаты куда-то далеко, куда я вот-вот рвану, как на американской горке. Здесь вместо воздуха — мимо проносятся звёзды. Много звёзд, но темноты нет, есть только тёмно-синее небо… или что это? Всё проносится с нереальной скоростью, а я с такой же скоростью плыву вниз. — Попробуй исправить то, что сделал; как ты себе это представляешь, — далёкий голос Шамана звучит вверху, и я чувствую, как открываю глаза. Вокруг лес. Непролазная чаща, но солнца нет — небо хмурое, почти грозовое. Здесь сыро, тихо и холодно. Почему-то на мне только брюки и ботинки. Зелень — нереальная. Она и не зелёная будто, а чёрная, едва напоминает привычный цвет. Всё здесь будто замерло и остановилось. Пауки застыли в своих паутинах, мошкара зависла в воздухе, птицы неподвижны на деревьях, на одном из стволов замечаю ящерицу. «Я король ящериц!» — Шаман спёр эту фразу у Джима Моррисона, того самого, которого Эля иногда гоняет днями напролёт в своём старом двухкассетнике. Протягиваю руку, чтобы дотронуться до мерзкой твари, но почти под ногами проползает змея: вырывается крик и ругань, и тут же — несколько шагов назад. Она проползает, едва слышно шелестит трава. Чёрная, тонкая змея. Сколько этих тварей мы передавили и никогда их не боялись; но сейчас, в полной тишине, — это пугает как никогда. Замерло всё, кроме змеи, которая словно не подчинилась этому замиранию и продолжила идти своей дорогой; кажется, она и не заметила моего существования. Шумно выдыхаю, пытаясь прийти в себя, но за спиной что-то хрустит. — Шаман, ты?! — как можно громче; если это медведь — есть шанс его спугнуть криком. Тишина. Нужно выходить из этой чащи. Кроны деревьев… Кажется, что они вообще сплелись и не только вверху, а вся чаща, словно клетка, из которой невозможно выбраться. «Что я здесь делаю?» — внезапно проносится одна-единственная мысль, и не успев за неё ухватиться, чувствую, как по телу пробегает дрожь, и в голове внезапно ощущается необъяснимая пустота — словно из меня вырвали меня. — Вий, — кажется, что кто-то меня зовёт, но это не голос Эли и даже не голос Кити или Сабли: слишком тонкий голосок. — Кто здесь? — оборачиваюсь, но никого нет; только ветви деревьев плотно прижались друг к другу и скрывают от меня всё то, что за этой чащей. Во рту всё пересохло; как же хочется пить… Дома на столе есть бутылка с водой; вот бы дотянуться до неё. «Что я здесь делаю?» — снова проносится в голове, но за спиной вновь что-то хрустит, и это что-то заставляет развернуться вновь. — Вий, я здесь, — женский голос, и невозможно уловить — с какой он стороны. — Кто ты? — спрашиваю, глядя вверх. — Быстро же ты меня забыл, — протяжно говорит она; так обычно говорит Эля, но её голос я узнаю из тысячи. Хруст. Дятел застучал по дереву, ухнула сова, и вдруг — ветер. Деревья шумят, и чаща становится темнее. Что за хрень?! Бежать. Бежать. Бежать. Кочки, камни, трава путается под ногами… и пустота внутри — всё ожило, кроме меня. Ветер прекращается так же внезапно, как и начался. Останавливаюсь, чтобы оглядеться. Бор, вековые сосны со сломанными и старыми ветвями; несколько сломанных деревьев. Нужно быть осторожнее. Снова хруст, и так близко. Не оборачиваюсь и замираю, но так и не слышу ни стук своего сердца, ни шум крови в ушах. — Кто ты? — повторяю я свой вопрос и даже не знаю: есть ли здесь кто-нибудь или этот голос мне мерещится. Тишина. Прерывистый вдох-выдох; будто боюсь выдать себя дыханием. — Иди… — Иди… — Иди… Со всех сторон. Голова кружится, едва стою на ногах, но падать нельзя. Нельзя бояться, иначе — смерть. — Иди на мой голос, Вий! — впереди что-то мелькнуло, но я не успеваю рассмотреть, что именно, из-за своих попыток понять: кто и откуда со мной говорит. Ощущаю страх, но не чувствую собственного тела — какой-то шутер от первого лица. Нужно идти вперёд, а там — очередная чаща; но что мне ещё остаётся? Я даже не помню, как попал сюда. — Кто ты?! — требовательнее повторяю я, надеясь, что это даст мне хоть какую-то почву для воспоминаний. Она молчит. Трава путается и рвётся. Снова всё вокруг замерло; и даже тишина не звенит, как бы я ни пытался прислушаться. Надо выбираться отсюда; уходить. В какой стороне мой дом? Нет, дом — не мой. Дом Эли. Я живу с ней? Кто она? Только имя: Эля, Эля, Эля. А образ — не могу вспомнить. Кого я называл ещё? Было ещё несколько имён… Кошки. Это Кошки. Нас зовут котятами… В ноги что-то словно врастает. Меня подбрасывает вверх, и я даже не успеваю произнести хотя бы звук. Всё вдруг переворачивается, и наконец-то ощущается боль… Боль в голове. — Убил и забыл меня, Вий? — голос… «Это она. Это она. Это она», — застучало в голове, и стало ещё больнее. Невыносимо. Хочется закрыть глаза, но впереди мелькает силуэт. Закрыть глаза. Ремень на её шее, я тяну его; я вешаю её на дерево, перемазавшись в грязи и крови; мошкара готова нас сожрать обоих... Открываю глаза. Она выходит из-за дерева; в платье, что-то волочит в руке, но… нет лица. Я его словно не вижу, будто его размыли, скрыли. Может, это от того, что я внезапно повис вверх ногами? «Она. Мышь! Это Мышь!» — боль разрывает голову; кровь зашумела в ушах, сердце колотится. Мышь. Я попался в её ловушку? Как я здесь оказался? Она всё ближе и ближе. В руке у неё что-то увесистое, похоже на биту. Но я ведь убил её. Я душил её. Я отвёл её в лес и душил её. — Ты мне ничего не сделаешь: ты мертва, — говорю я уверенно, прикрыв глаза; в надежде, что она сейчас исчезнет. — Ты должен умереть или остаться со мной, — но она не исчезает и оказывается около меня. Нет лица. У неё нет лица, словно у меня всё расплывается перед глазами, и в то же время я чётко вижу, как она замахивается своим оружием, в которое вбиты гвозди. Мне конец? Нет! Не может всё закончиться вот так! — Я остаюсь! — кричу. Бита врезается в ствол дерева, на котором я повис. — Так-то лучше, — голос её доволен. — Проснись! Проснись, говорю! Нельзя оставаться! Всё исчезает. Всё растворяется. Мышь меня всё же ударила? — Я не виноват, — слышу свой голос. — Не виноват. — Виноват-не виноват! Просыпайся, давай! — передо мной Шаман. Что за хрень? Ноги на полу, сижу на кровати. — Пей, — он пихает мне кружку в руки. — Это чо? — кружка холодная; понимаю, что хочу пить, и ответ на вопрос уже малоинтересен. — Перепьют, потом орут на весь дом, — ворчит Шаман, закуривает и отходит к окну. Спазм от засухи едва проходит. Перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг. Дом Эли. Моя комната. Клянусь, несколько секунд назад я умирал и был в лесу. Приснилось? Руки трясутся. Ну да, я же бухал. — А сколько время? — спрашиваю первое, что пришло в голову. — Утро скоро, — бросает он, отвернувшись к окну. Утро. Да. Спать я упал уже вечером; но в голове каша, и если совсем честно — я ни черта не помню. — Я что, кричал? — спрашиваю его. — Да, — он явно чем-то недоволен; скорее всего, тем, что разбудил его своим криком. Но как? Наши комнаты далеко друг от друга, и единственные, кого я мог разбудить, — Китя или Сабля. По телу проносится дрожь, словно я вспомнил что-то важное, но тут же забыл. Нужен кофе, но шевелиться не хочется. Падаю головой на подушку, глядя в потолок. Снова ощущается пустота. Шаман хлопает форточкой. — Я на кухню, кофе сделаю. Спускайся, если что, — бросает он и выходит. Словно мысли мои прочёл. Пустота всё больше и больше. Боль отступает, жажды больше нет, и не хочется кофе, и не хочется вообще ничего. Будто бы я остался там, во сне, с Мышью.