Ты — человек

      Роза — очень странное имя для пацана. Никаких объективных причин для того, чтобы назвать так мальчика, в природе вообще не существует. Роза!.. Придумали тоже. Вот вам совет: если вы родили сына и решили сдать его в детдом, никогда (слышите? Никогда) не называйте его Розой. Ему там потом плохо будет. И вообще по жизни не очень.       А лучше знаете что? Называйте своего сына, как хотите, но не отдавайте его жизнь на попечение уставшим воспитательницам в серых платьях. Не относите маленький свёрток в белом байковом одеяле к порогу единственного дома малютки в городе, который сначала хотели назвать Катамарановском, но потом решили не называть никак.

***

      Роза беспокойно ворочался, скрючиваясь то так, то эдак, прижимая худые коленки к груди и обхватывая себя руками. Сон никак не шёл, хотя часы уже, наверное, давно отбили полночь, и все остальные мальчишки в комнате уже давным-давно сопели носами в подушки и мимо них. Скудный свет луны еле как проникал в комнату, продираясь через ветки растущего под окном дуба, оттого и ложился на холодный пол неровными рваными пятнами. Всё тут было скудное, даже лунный свет, хотя Роза другой жизни не знал, поэтому не жаловался. Хотя вот если бы кормили побольше, лучше бы стало, это и козе понятно. Только каша невкусная, но это не беда, для вечно голодных пацанят и такая сойдёт, водянистая и с комочками, лишь бы клали побольше. Вдогонку к мыслям о еде полупустой желудок предательски заурчал. Роза перевернулся на другой бок и попытался отвлечься счётом воображаемых овец, прыгающих через такой же воображаемый забор. На двести пятой он сбился и бросил затею, уставший от тщетных попыток заснуть. Задремал только под утро, когда на полу вместо белых лунных пятен разлились красивые розовато-персиковые, предрассветные.       Гомон вскочившего в шесть утра мужского отделения, жужжащего, как пчелиный рой, вывел Розу из состояния анабиоза. Мальчик сел на скрипящей кровати, опустив ноги на холодный пол в надежде, что это его хоть немного взбодрит, потёр глаза, тупо озираясь по сторонам. Вокруг летали одеяла, кто-то из малышей дрался подушками. Самое обыкновенное утро. Пятнадцать минут на проснуться и заправить кровать, а потом толпа полусонных мальчишек в одинаковых белых маечках, с одинаковыми жёсткими полотенцами и одинаковым набором, состоящим из зубного порошка и щётки, как обычно выдвинулась в сторону умывальников. Роза лениво топал позади всех, ощущая, как исходящий от зелёных стен холод проникает под кожу.       В детдоме было неуютно, и Роза только делал вид, что привык в нём жить, хоть и находился здесь с самого своего рождения. Может, все они чувствовали себя так — гостями. Казалось, поживут здесь ещё денёк, два, недельку максимум – и домой. Куда? Чёрт его знает, не было ни у кого из местных пацанов и девчонок настоящего дома, и жили они тут недельку за неделькой, и никуда не уходили, даже если ощущение собственной чуждости не покидало ни на минуту, как резиновый мячик отскакивая от стен и с каждым годом только нарастая. Роза уже двенадцать лет так жил.       Ополоснув лицо холодной водой и кое-как разлепив, наконец, глаза, вместе со всеми он пошёл на завтрак. Железных тарелок на всех не хватало, поэтому ели в два захода. Чтобы успеть в первый, нужно было изрядно потолкаться, но годы постоянной конкуренции за еду, одежду, сигареты и прочие радости жизни кое-чему Розу всё-таки научили, так что скоро он, даже сонный, уже оказался в первых рядах, носом тыкаясь в дверь столовой, из-за которой тянуло чем-то тёплым, но не очень аппетитным. Каша сегодня оказалась совсем уж пустая, поэтому пришлось нажраться хлеба, которого много не выдавали, конечно, но зато оставляли поднос с уже нарезанными маленькими кусочками у плиты, и если ты достаточно ловкий и умеешь быть незаметным, то когда первая волна голодных, но уже позавтракавших детдомовцев сменяется волной ещё не евших, ты можешь попытаться стянуть себе добавку, чтобы потом втихаря сожрать её в туалете, наглотавшись попутно холодной воды из-под крана. Таким образом получалось забыть об ощущении голода почти до обеда, но уроке на пятом живот снова начинал урчать.       Все воспитанники единственного в городе детского дома учились в школе через дорогу. Классы в ней представляли из себя сборную солянку, в которую наспех покрошили толпу рассеянных детдомовцев и детей из, как говорили обычно взрослые, опасливо понизив голос, нормальных семей. Если уж на то пошло, то из хоть каких-нибудь семей. Разницу между ними все чувствовали несомненно, она буквально резала нос и больно щипала глаза, но обычно предпочитали её игнорировать. Неприятной она была, эта разница.       Вот тут-то, в школе, Роза и познал все недостатки своего экзотического имени. Если в детском доме свою порцию насмешек он получил ещё в возрасте не особо осознанном, а потом всем либо надоело, либо привыкли окончательно, то одноклассники и не думали прекращать: Роза уже несколько лет стабильно именовался "девчонкой", "розой-мимозой" и ещё чем только не. Иногда дрался, но против большинства не попрёшь. Хотя после того, как Роза размазал в кровь нос главному задире, Сашке Гусеву, у него всё же перестали отбирать ранец и выкидывать в окно, кнопки на стул больше не подсовывали, а в открытую дразнились либо толпой, либо в присутствии учителя, при котором Роза из нежелания быть наказанным с кулаками ни на кого не лез, зато обидчикам всё сходило с рук: учителя ситуацию не трогали и по привычке игнорировали, надеясь, что ребята и без них как-нибудь разберутся. За детдомовских отпрысков никто не приходил заступаться, и ничья истеричная мамаша не визжала в телефонную трубку о том, что её Коленьку, Петеньку или Сашеньку (нужное подчеркнуть) обижают, поэтому можно было со спокойной совестью закрывать глаза, пока Роза кулаками выбивал себе право на ту степень комфорта, которая его устраивала. Тот факт, что бóльшую часть вопросов приходилось решать подобными методами, Розе не то чтобы нравился, но судьба "детдомовской крысы" ни к чему другому не готовила и не обещала простых путей. Дают — бери, бьют — бей в ответ посильнее, да так, чтобы у обидчика из глаз искры и всё что только можно другое посыпалось. Жизнь выглядела как бесконечный круговорот этих действий с перерывами на сон и еду. Матрасы были жёсткими, суп почти без мяса, но даже в такой жизни Роза видел что-то хорошее.       Всякие ништяки обычно можно было найти у старших. Однажды кто-то из них притащил в комнату японскую магнитолу, временно выменянную у друзей на несколько пачек сигарет, и пацаны всех возрастов тайком от воспитателей две недели слушали на ней самую разношёрстную музыку: репертуар напрямую зависел от того, что удавалось купить, стащить или обменять. Сначала были песни из фильмов, Алла Пугачёва и другая популярная эстрада, которую Роза, если честно, не оценил, но за неимением альтернативы переслушал тысячу раз.       Всё изменилось в субботу. День это определённо был хороший: найдя по пути из школы выпавшие у кого-то из кармана деньги, Роза все их спустил на пирожки в ближайшем киоске и, в кто-то веки сытый, благоразумно решил пропустить обед, дабы не перебивать оставшийся во рту приятный вкус пышного теста с картофельной начинкой водянистым детдомовским супом. Никаких больше дел у него не было, а на полный желудок хотелось только как следует поваляться в постели, и чтобы никто не трогал. Поэтому, прошмыгнув мимо столовой, Роза направился прямо по коридору в сторону жилой части корпуса, периодически скрываясь за поворотами от взглядов воспитательниц или уборщицы тёти Даши, упорно елозившей по полу мокрой тряпкой. Иногда мальчику казалось, что весь детский дом состоит из одних только коридоров: они все были очень длинные и очень одинаковые, так что при желании легко можно было в них заблудиться. Розе пришлось миновать целых три таких прежде чем добраться до конечной цели.       Мужское отделение тоже представляло из себя коридор с выкрашенными больничной зелёной краской стенами и высоким потолком. По обеим сторонам этого коридора были вырезаны две двери, ведущие в комнаты, в каждой из которых жило по двадцать мальчишек, а если сдвинуть кровати почти вплотную, то и все двадцать пять. Роза жил в комнате слева, негласно предназначенной для "малышни", но уже почти год как планировал переехать направо, ждал, когда выселятся те, кому этой весной исполняется восемнадцать. "Взрослая" комната, безусловно, казалась донельзя желанной, манящей и интересной, там постоянно что-то происходило, и шанс того, что тебе перепадёт от старших какая-нибудь полезная штука или что-нибудь съедобное, безусловно был выше. Даже сейчас, во время обеда, из-за заветной двери потоками лилась некая мешанина звуков, навскидку состоящая из гитары, барабанов и пронзительного мужского вокала. Звучало это всё настолько захватывающе, что Роза, мгновенно позабыв о послеобеденной дремоте, подошёл к двери и, прислонившись к ней ухом, долго стоял, вслушиваясь в волшебные переливы мелодии и в забытьи слегка поскрёбывая ногтями дверь. — Эй, — музыка вдруг прекратилась, перекрытая хрипловатым голосом одного из воспитанников — Серёги по кличке Серый, — это кто там ещё?       Роза толкнул обшарпанную белую дверь, заглянул в комнату. Серый валялся на кровати с магнитофоном на животе. — А-а, это ты, мелкий, — улыбнулся он, явно обрадованный тем, что в коридоре оказался всего лишь Роза, а не воспитатель или ещё кто похуже, — чё, нравится? — Серёга кивнул на прибор. — Ага, — охотно отозвался Роза, с ногами забираясь на соседнюю кровать. — Включи ещё.       Серый нажал на кнопку, и пустую комнату снова заполнили звуки гитары. Роза впитывал их как губка, и даже глаза прикрыл от удовольствия, медленно покачиваясь в такт песне. Мир перестал существовать, сжавшись до колебаний барабанной перепонки в ухе, а музыка текла по венам так необъяснимо спокойно, как будто всегда там была, и требовалось только разбудить её нужной композицией. Трек за треком. Кассета неспешно крутилась.       Когда в коридоре послышались шаги и какофония мальчишеских голосов заполнила пространство перед дверью, Серёга бегло спрятал магнитофон под кровать. Сейчас ещё придут и начнётся: этому дай послушать, тому дай... Не время. Роза с сожалением поглядел на то, как исчезает музыка, и решил напоследок хотя бы спросить: — А это чё вообще было, блин?       Серый полумечтательно улыбнулся, глядя куда-то сквозь мальчишку. — Это, брат, Led Zeppelin... — Во!.. — восхищённо протянул Роза, ещё не до конца вернувшийся в реальность из гипнотического мира мелодий.       До конца дня он проходил, как в полусне, пытаясь вслух воспроизвести запомнившийся мотив, а к вечеру не выдержал — подошёл к Серёге и попросил послушать ещё. Посидели, собрав вокруг себя всё мужское отделение детдома, но ни на кого, кроме Розы, хард-рок такого ошеломляющего эффекта не произвёл. Впрочем, его это никак не волновало. Обсуждать ни с кем эту музыку не хотелось, она внезапно стала чем-то очень личным и дорогим, забралась прямо в сердце, заполнив в нём вечно зудящую пустоту. По ходу недели, пока у Серого ещё был магнитофон, приносили и других исполнителей: ДДТ, Битлов, Землян, и они Розе тоже нравились, больше, чем Алла Пугачёва, но каждый раз в конце вечера он просил переслушать ту самую кассету Led Zeppelin. Всем надоел, но было плевать. Серёга даже пытался манипулировать, мол, ты мне свой обед, а я тебе послушать дам, но Роза и на такие условия удивительно быстро соглашался, остаток дня коротая с урчащим животом, зато с улыбкой до ушей.       Через семь дней пришли какие-то Серёгины друзья и забрали магнитофон. Кассеты было решено продать, чтобы зря место не занимали. Роза по вечерам лежал в кровати, свернувшись беспомощным калачиком и изнывал от тоски. Остатки музыки теплились в его горячо зажёгшемся сердце.