Ты — человек

      На смену безвременно потерянному магнитофону в детдом пришло новое увлечение. Внезапно — шахматы. Они стояли на столе в комнате, где ребята делали уроки, и интерес к ним периодически то массово вспыхивал, то угасал. Развлечений в пределах детского дома было немного, поэтому каждый год местные обитатели проходили через круговорот зацикленности на каждом из них. Летом по несколько недель неотрывно рубились в футбол, выбирались с ночёвкой в ближайший лес на пару дней, плавали в речке или соревновались между собой в том, кто быстрее прополет колхозные овощи или утащит больше яблок с дач неподалёку; с наступлением осени, когда на улице становилось невыносимо мокро и воздух подмораживало, толпой заседали в библиотеке, брались за рисование стенгазет, пересказывали друг другу перед сном сюжеты прочитанных книг, изредка учили и читали вслух стихи, кто-то даже писал свои; зимой валялись в снегу, лепили крепости, кидались снежками, бегали на замёрзшее озеро с одной парой коньков на четверых-пятерых ребят, девочки вышивали крестиком или кроили себе юбки из обрезков ткани, купленной по дешёвке на местном рынке, а по вечерам все сбивались в кучку у стоящего в общей комнате телевизора, слушая новости; весной возвращались привычные уличные забавы, заканчивался учебный год, а там до лета не далеко, и снова всё сначала. Детдомовским мальчишкам и девчонкам необходимо было постоянно находить себе занятие, даже самое рутинное, чтобы не оставаться наедине с самими собой. Все они здесь, осознанно или не очень, от чего-то бегали: кто от воспоминаний, кто от их отсутствия.       В детский дом вообще попадали по разным причинам: были здесь и круглые сироты, и дети пьяниц и наркоманов; были те, чьи родители живы, здоровы, но по каким-то причинам предпочитали не обременять себя.       Взять ту же Машку из шестого класса — мама у неё два года назад замуж вышла за подполковника, очень удачно вышла, а он ей и говорит, мол, никаких чужих детей в доме не потерплю. Ну Машкина мама раз Машку под ручку — и в детский дом, а подполковнику своему ещё двоих нарожала. К Машке на дни рождения только приходит, подарки дарит, пирожные приносит, спрашивает, как дела, а Машенька стоит — глазки в пол — и молчит; у самóй глаза на мокром месте. Жалко её было, а впрочем, кого тут не жалко?       Жил в детдоме ещё один мальчишка, Пашкой звали. Пришёл он всего ничего, месяцев пять назад. Маленький, худенький — всё есть отказывался, завтраки и обеды в него чуть ли не силком впихивали. Родители его то ли на машине разбились, то ли переехал их кто, Роза уже не помнил. Пашка этот ни с кем не разговаривал, только к Розе приходил после отбоя и на кровать садился у него в ногах, большими зелёными глазами в темноте отсвечивал, словно фарами. Сидел, сидел, потом вдруг как попросит — Роза уж и забыть успевал, как его голос звучит: — Расскажи сказку.       Роза сонно и недовольно ворочался: — Как царь насрал в коляску, поставил в уголок, чтоб чёрт не уволок.       Но Пашка не смеялся. — Нет, другую.       И Роза, разлепив глаза, приподнимался на локтях, пялясь в прямоугольник окна на стене. Рассказывал, что помнил, половину придумывал. Выходило нечто среднее между русскими народными сказками, городскими легендами и детдомовскими байками, но Паша, кажется, был доволен. Его Роза тоже жалел. Не так, как это делали взрослые или ребята из школы, а как человек с наполовину общей судьбой; как детдомовец детдомовца. На равных.       Вообще Роза понимал, что ему, можно сказать, повезло. Ребят вроде него здесь было много. Эти дети не знали, кто их родители, где они, живы ли вообще, а нигде, кроме детского дома, себя и не помнили. Может, и слава богу — всё лучше, чем кошмары по ночам, однако такие дети постоянно жили в режиме ожидания: казалось, вот завтра зайдёт в приёмную высокая женщина с модной укладкой или усатый гражданин с добрым лицом и скажет: "Здравствуй, мальчик, я твоя мама". Ну или папа, в зависимости от густоты усов. Только время шло, а в приёмной по-прежнему было пусто. Очередное "завтра" сменялось следующим днем, но никто не спешил приходить. Десятки мальчишек и девчонок, таких же, как Роза, однажды переставали вскакивать с кроватей и подбегать к окну, когда малыши кричали, что видели у парадного входа незнакомого взрослого. Они неподвижно сидели на месте, занятые каким-то своим делом и не дёргались, несмотря на то, что крик в детском доме — оружие особого случая. Просто так здесь не кричали. Даже когда мелкими бесились в снегу или играли в "войнушку" и когда, повзрослев, дрались на заднем дворе. Всё было тихо, вполголоса, как будто местным детям недодали даже его.       Тишина висела и в комнате для занятий, где делали уроки. Кое-как расправившись с дурацкой задачкой про какие-то погонные метры и землекопов, которые эти самые метры рыли, Роза сидел, уперев локти в стол, и сонно наблюдал за игрой в шахматы между Родионом и Юркой. Сам он мало что в шахматах понимал, знал только, что конь ходит буквой "гэ", однако этой информации ему вполне хватало для того, чтобы смотреть на то, как играют другие. Болел он сегодня за Юрку, потому что тот на обеде отдал ему свой компот. — Ферзём ходи. Фер-зём, — настойчиво втолковывал Родиону Серый, пристроившись у его правого уха. Родион в ответ хмурил брови, продумывая варианты последствий хода.       Такую вопиющую несправедливость Роза, конечно, мимо ушей пропустить не мог. — Эй, ты чё подсказываешь! Нечестно, блин! — обиженно дёрнул он носом, позабыв о том, что Серый старше его на четыре года, а на "взрослых" возникать не принято. — О, Лед Зеппелин активизировался, — Серёга мимолётно ухмыльнулся и, игнорируя младшего, продолжил, — Родька, ты, блин, слепой что ли? Коня его съешь, говорю тебе.       Роза закономерно возмутился: — Да какой я Лед Зеппелин?.. — Всяко лучше, чем твоё имя, — парировал Серый.       Пацаны засмеялись, и Розе пришлось замолчать. Было обидно, но справедливо. — Да коня, дурак. Ферзём двигай. Во-от, раньше, что ли, додуматься не мог?       Родион, к великой радости Серёги, наконец-то переставил несчастного ферзя. А через полчаса выиграл — к великому огорчению Розы. Шахматы собрали в кучу и бросили внутрь сложенной пополам доски.       Старшие переглянулись: — Чё, дальше куда? — Юра.       Серёга посмотрел на Родиона и хитро подмигнул левым глазом: — Пáра нам сыграет, да?       Родька, явно не любивший, когда его так называли, поморщился: — А чё я сразу? — А чё, кто ещё-то?       Почувствовав, что намечается нечто весёлое, Роза пододвинулся ближе, вытягивая вверх свой любопытный курносый нос. — С вами можно?       Изучающе-оценивающий взгляд Серого прошёлся по Розиной физиономии. Парень склонил голову к плечу и почесал свою круглый год загорелую шею: — Чё, парни, возьмём Лед Зеппелина? — А чё б нет, — равнодушно пожал плечами Юрка. — Только если не скажет никому. — Не скажешь? — строго спросил Серёга. — Не скажу. Честное пионерское, — поклялся Роза, не будучи даже в курсе того, о чём ему наказали молчать.       Так он впервые попал "на пень", как это место называл Серый. Откуда-то из недр шкафа Родион по кличке Пара вытащил гитару, Юрка на пару с Серёгой неизвестным образом материализовали бутылку чего-то неопределённо-алкогольного, и все дружно двинулись в сторону леса, в то время как Роза едва успевал следить за развитием событий.       Вышеупомянутый пень располагался на полянке неподалёку от детского дома, надёжно скрытый от глаз наблюдателей полосой раскидистых кустов лещины. Для детдомовских пацанов он давно превратился в своеобразный банкетный зал, куда сбегали, чтобы опрокинуть в себя пару стаканов кислой низкокачественной бормотухи и поорать под гитару дворовый репертуар. Роза здесь был впервые, несмотря на то, что некоторые его ровесники уже имели привычку время от времени выбираться "на пень", если повезёт набиться в компанию к старшим. Алкоголь в детском доме водился, но не слишком: выпивали с оглядкой и немного, так, чтобы ещё можно было самостоятельно дойти до кровати. Ценили здесь не вкус и не отравленный смесью сока и спирта желудок, а лёгкую эйфорию, непослушные мышцы и возможность некоторое время поваляться в забытьи, отрекшись от этого мира в высокой лесной траве.       Первым пил Серый. Кружек у детдомовских не водилось, поэтому пили прямо из горла, перед глотком вытирая стекло бутылки о собственную футболку. Когда очередь дошла до Розы, он, стараясь не выглядеть на фоне старших дураком, сделал большой глоток. Внутренности неприятно полоснуло. "Подло-ягодное" на вкус было действительно каким-то гнусным, ещё и кислым к тому же, но, как объяснил позже Серёга, пить его надо было залпом, а на вкусовые качества чихать — гадость это действительно была та ещё. Главное, что накрывала бормотуха почти сразу, и эффект от одного выпитого стакана мог держаться часа полтора.       После первых глотков Пара достал гитару и неспешно затянул "Фантом". Юрка и Серый дружно, но не совсем музыкально ему подпевали, довольно недурно для людей, лишённых слуха и голоса. Роза слова знал плохо, поэтому не пел, а слушал, и песня вдруг открылась ему с новой стороны. Если раньше он слышал её где-то обрывками, не особо обращая внимание и не вслушиваясь, то сейчас переливы гитарных струн, смешанные с грубоватым надломанным голосом Родиона, поющего про Вьетнам и сбитого лётчика, создавали такую чудесную симфонию звуков, что внутри всё переворачивалось и, если откинуть голову, казалось, что именно в этом самом "небе голубом и чистом" быстрый Фантом набирал высоту и летел навстречу своей печально закончившейся судьбе. Родькины пальцы с завораживающей ловкостью гипнотизёра бегали по струнам, меняя аккорды и поворачивая мелодию в любое душе угодное русло. Это Розе, безусловно, нравилось. То что Пара мог вот так просто брать под контроль чужие сердца при помощи своей гитары. Ему тоже так хотелось, поэтому, решив, что для сегодняшнего дня он и так достаточно понаглел, чтобы понаглеть ещё немного, пододвинулся ближе и, едва не тычась носом в гриф, попросил: — Научи играть, а?       Родька к просьбе отнёсся равнодушно, а вот Серёга почему-то нахмурился: — У нас только Пара играет, — ультимативно заявил он. — Да ладно, пусть научит, — встрял Юра, — жалко что ли?       Все скосились на Родиона. Роза умоляюще вылупил зелёные глазёнки. Пара дёрнул плечами: — Да ладно, научу, что уж.       Гитара по сравнению с Розой казалась гротескно огромной. Пальцы левой руки, не привыкшие к тонкой работе, то и дело соскакивали со струн, зажимать аккорды правильно не получалось, запястье, выгнутое под каким-то невообразимым углом, упрямо болело. Полупьяный Родион то и дело сердился, переставляя Розины занозистые пальцы в правильное положение: — Да блин, ты внатуре тупой, что ли? Вот, смотри: "Я бегу по выжженой земле..."       В его руках всё выглядело очень просто.       Спустя час у Розы всё же получилось сыграть куплет, и, послушав, как новичок бряцает по струнам, Пара удовлетворённо кивнул, забирая гитару. — Всё, баста, — сообщил он. — Отдыхаем.       Роза потёр затёкшее запястье и облокотился на пень.       Когда бутылка опустела, ребята, уже порядком разморенные, осоловело смотрели глазами в небо, а Роза, прислонившись плечом к Родиону с гитарой, сонно цеплялся пальцами за гриф. Перед глазами слегка плыло, и земля казалась удивительно мягкой, как подушка. С другого бока к Паре привалился Серёга, притихнув у него на руке.       Роза им по-белому завидовал. Это были люди, которые сумели сдружиться по-настоящему, вопреки детдомовским реалиям. Здесь всем обычно было плевать друг на друга. Место работало на то, чтобы стирать личности: одинаковые майки, койки, пижамы, стрижки, зубной порошок, ботинки и одеяла. Все казались такими похожими, что не было никакой разницы, с кем сегодня перекинуться парой слов за обедом. А эти двое видели друг в друге что-то особенное, что отличало их от десятков других. "Здорово, наверное, когда есть товарищ", — думал Роза, и его тяжёлой хмельной голове отчего-то было грустно.

***

      Вопреки Родькиным ожиданиям, одним уроком импровизированные музыкальные занятия не ограничились. Поначалу прибегающий каждый вечер во "взрослую" комнату Роза его напрягал, но скоро Пара и сам втянулся в своеобразную преподавательскую деятельность, тем более что учился мелкий быстро, и проблем с ним особо не возникало. За шесть месяцев Роза освоил дворовый репертуар простеньких мелодий, а чуть больше чем за год выучил всё, что Родька знал сам. Оставалось только оттачивать мастерство на уже знакомых песнях или подсматривать аккорды новых у городских пацанов, которые иногда собирались с гитарой за гаражами. Практиковался Роза каждый день при любых обстоятельствах, будь на улице хоть война, хоть ураган в двенадцать баллов. Музыка стала отдушиной, местом, куда можно было прийти в любое время и остаться настолько, насколько нужно. Гитара всё понимала. Струны ничего не спрашивали, а гриф всегда был готов подставить плечо. Песни на все случаи жизни находились как-то сами собой, и с их помощью можно было говорить о том, о чём словами не получалось. А у детдомовских, известное дело, со словами беда — связывать язык с сердцем их никто не учил. Да и толку от этого сердца: оно ведь и заставляло всякую гадость пить. Роза старался этого не делать, но видел, как пьют другие, как Пара сидя "на пне" мутными глазами смотрел в частокол берёзовых стволов перед собой, как Серый молча хлопал его по плечу, как Машка опрокинула свою первую бормотуху в тринадцать, как пытались забыться другие, такие одинаковые, что не было сил их различать. Они проходили мёртвыми тенями через поляну в лесу с бутылкой плодово-ягодной гадости и через запутанные дебри одинокого взросления, пытаясь найти в них хотя бы один светлый лучик. Смотрели под ноги и не находили. Роза один из немногих знал, что солнце спускается с небес.