Ты — человек

      Организовывать похороны Роза не умел, он даже толком не знал, как они должны выглядеть. Со страху Роза позвонил одновременно в милицию, в скорую и в "Ритуальные услуги". В последних спросили, какого роста и возраста была погибшая, на этих вопросах Роза растерялся и буквально провыл в трубку, что ничего не знает, не помнит и вообще запутался. Спокойный голос на том конце провода предложил услуги организатора торжественно-траурного ритуала. Юноша не согласился сразу, но обещал подумать и вернуться.       Тело покойной увезли в морг, а Роза отправился в похоронное бюро. Это было небольшое здание, потерянное в чудаковатом переплетении улиц и на первый взгляд не представляющее из себя ничего выдающегося. Внутри было темно и душно, воздух, пропитанный чем-то горьким, неприятно теснился в лёгких. По всему периметру заведения были расставлены деревянные с чёрной каймой гробы самых разных параметров и расцветок: красные — для стариков, белые — людям молодого и среднего возраста, розовые — детям. Над гробами, закреплённые на стенах, висели траурные венки с чёрными лентами. По радио, стоящему на столе рядом с кассовым аппаратом, передавали "Час русской классической музыки".       У прилавка стояли трое: первый, находящийся по одну сторону от кассы, был здесь главным, это сразу было заметно: в аккуратном костюме, волосы причёсаны и педантично зализаны назад, рубашка чистая и свежая; он свысока, даже немного брезгливо смотрел на своих гостей, которых Роза видел только со спины: молодой человек в мятного цвета олимпийке энергично махал руками, что-то доказывая, а рядом с ним флегматично привалился на стол его спутник в слегка полинялой, но всё ещё дорогой бордовой рубахе. Роза вдруг понял, что он их знает. — ...Алик, блин!.. — ругался Тончик, в нетерпении ударяя кулаком по прилавку. — Для вас Альберт Зурабович, молодые люди, — спокойно отвечал "главный". — Альберт, послушай, — встрял в диалог Лало, мягко успокаивая накаляющиеся страсти своим низким бархатным голосом, — Анатоль дело говорит. Мы могли бы... — Нет, не могли. Я не веду никаких дел с мелкими жуликами и рыночными барыгами. — С Малиновским же ведёшь. Да ебёна мать! — в сердцах воскликнул Тончик, кипитясь окончательно. — Да ты вообще сечёшь, что, пока Жила на зоне чалит, половина города подо мной с пацанами?       Алик усмехнулся: — Это ничего не меняет. — Да сука! — В моём заведении попрошу не выражаться. — Ой, блять... силь ву пле нахуй, — Тончик по-дурацки изогнулся в насмешливой пародии на джентльменский поклон.       Алик брезгливо фыркнул, Лало взял Тончика под локоть: — Анатоль, успокойся, мэ тут мангáв*. — Не, ну а чё он! — молодой человек дёрнулся, высвобождая свою руку из хватки.       Цыган нахмурился: — Выйдем.        Роза не видел его лица, однако вся фигура Лошало в тот момент являла собой крайнюю степень плохо скрываемого недовольства.       Тончик запротестовал, снова шагнул к кассе, принялся было что-то доказывать мужчине в костюме, но тот проигнорировал всяческое внимание в свою сторону и обратился вдруг к Розе, который, как зашёл, так и продолжал нелепо торчать посреди нагромождённых повсюду разнокалиберных гробов. — Молодой человек, вам что-то подсказать?       Лало и Анатоль тут же, как по команде, повернулись в сторону Розы, и цыган вдруг расплылся в сладкой панибратской улыбке. — О-о, это ты, гаджо, — сказал он, подходя ближе, — какими судьбами в таком... интересном месте? — Чё за пацан? Знаешь его? — встрял Тончик. — Знаю. Я говорил тебе про него, Анатоль. Года три назад дело было. Мы его в табор приглашали. — Ты бы, блять, ещё до войны чё вспомнил, — проворчал Тончик, но вслух добавил. — Эт чё, сирота твой с балалайкой?       Лошало кивнул, а после обратился уже непосредственно к Розе: — Ты чего не пришёл тогда, гаджо? Мы тебя ждали.       Неприятное воспоминание о подслушанном в лесу разговоре неприятно кольнуло Розе сердце, и обида, которую он испытал тогда, вдруг заново слабо колыхнулась в груди. — Знаю, блин, зачем ждали. Вы меня, блин, попрошайкой хотели сделать, я всё слышал, — недовольно буркнул пацан, чувствуя, что его глаз снова не на месте. По правде говоря, в последние несколько дней он редко возвращался в нормальное положение, и Роза почти привык к этому; сил на подобные мелкие переживания у него уже не осталось.       Лало усмехнулся, искренне не понимая проблему: — А ты кем хотел? — Я хотел человеком.       На пару секунд в воздухе повисла тишина, прерываемая только звуками "Лунной сонаты" из репродуктора. Лошало будто обдумывал чужие слова, закусив нижнюю губу. Роза при этом заметил у него во рту золотой зуб.       Вдруг Тончик резко хлопнул себя по колену и громко, по-уличному присвистнул: — Во даёт, а! Человеком ему подавай, ебать философ выискался. Не, ты себя слышал ваще? Чтоб человеком, это надо что-то иметь, сечёшь? — он помусолил пальцы, изображая купюры. — У тебя есть, а? А у тебя нихуя нет, я знаю, потому что ты — пёс; крыса детдомовская. Чё, думаешь, я тя не знаю, что ли? Я вас всех знаю. Ты никому не нужен, так что должен был ему, — Тончик кивнул на цыгана, — сапоги лизать, понял?       Роза болезненно скривился. — И ничё я... нихрена... никогда, блин... Я нужен! Был, — это "был" странным гулким эхом разнеслось по голове, но юноша предпочёл не думать о нём сейчас. — У меня бабулька, блин, появилась, она меня нашла, блин, ю ноу нахрен?       Тончик посмотрел на окружающие их траурные венки и хмыкнул, легко сложив в голове два и два. — А теперь померла твоя бабка и больше ты никому ни в пень не сдался, бля, — безжалостно отчеканил он и сплюнул на пол. — Пойдем отсюда, Лало.       Он потянул цыгана за руку к выходу, однако Лошало несколько притормозил, положив свою тяжёлую, всю в кольцах ладонь Розе на плечо: — Мои глубочайшие соболезнования, гаджо.       Роза кивнул.       Когда странная парочка наконец покинула помещение, Альберт Зурабович, повернувшись, чтобы поправить криво висящий венок, сказал, будто бы ни к кому не обращаясь: — Не имейте дел с цыганами, молодой человек. Я так понимаю, у вас уже имелись с ними некоторые контакты, так вот: вы ещё слишком молоды. Не связывайтесь, мой вам совет. — Да я и не собирался, блин. Это давно было, всё нахрен, ушла история. — Цыгане — противный народец, — не слушая Розу, продолжил Алик, — приходят на чужую землю и делают вид, будто имеют право жить на ней по своим законам. Старый барон хотя бы не лез в наши дела, а Лало решил, что ему всё можно.       Альберт Зурабович презрительно скривился, однако взял себя в руки и повернулся наконец к клиенту: — Впрочем, давайте к делу, молодой человек. Вряд ли вы пришли сюда посмотреть на цветы. — Да, точняк, блин. Я вам звонил, — сказал Роза.       Алик снисходительно улыбнулся: — А-а, так это вы не знаете даже роста покойницы? — Метр пятьдесят девять. — До смерти или после? Учтите, после смерти тела имеют особенность вытягиваться. — После... блин, жуть такая, ю ноу? — Сами измеряли? — Алик снова проигнорировал лишнюю информацию. — Не... мне из морга, блин, звонили с утра.       Мужчина удовлетворённо кивнул, что-то записывая в блокнот, который достал из нагрудного кармана пиджака. — Метр пятьдесят девять... округляем до метра шестидесяти... двадцать сантиметров сверху, значит, вам нужен гроб длиной метр восемьдесят. Это в том углу, пожалуйста, — Алик махнул рукой, не отрываясь от записей. — Кстати, вы подумали насчёт услуг организатора вашего ритуала? Он сделает за вас всю работу, вам же останется только позвать гостей и почтить память погибшей. Вам же не хочется утруждать себя ритуальными хлопотами? Поверьте, я давно занимаюсь этим делом: очень муторная и тонкая работа. Не все справляются, — он выдержал паузу. — У вас есть деньги, молодой человек?       Деньги у Розы были. От бабушки остались некоторые сбережения, которые она хранила в кошельке на верхней полке платяного шкафа. Часть этой суммы предназначалась для ежемесячного платежа хозяйке квартиры, ещё немного оставалось на каждодневные расходы вроде продуктов, и, наконец, отдельно, замотанные в бумагу, лежали купюры с пометкой "на похороны". Неизвестно, отложила их Лилия Марковна из-за свойственной всем старческой привычки заранее готовиться к собственной смерти или же она в действительности чувствовала, что не проживёт долго. В любом случае, один вид этого свёртка вызывал у Розы какое-то щемящее чувство безысходной грусти и сожаления, особенно когда приходило редкое, но яркое, как вспышка, осознание того, что деньги из него тратятся по указанному назначению. Подготовка к похоронам шла полным ходом. Роза всё же согласился обратиться к организатору, понимая, что один не справится: он совершенно не знал, что делать, а времени на изучение вопроса не оставалось совсем. Хоронили по христианским обычаям на третий день, и этот факт был единственным, что каким-то чудом задержалось в Розиной голове. Остальное пришлось доверить опытному человеку; Роза только успевал ему деньги отдавать. Гробы по тем временам стоили девятнадцать рублей, ещё некоторое количество денег ушло на аренду автобуса до кладбища и копку могилы (какие-то незнакомые люди согласились сделать это за двадцать рублей и две бутылки водки; это было полное обдиралово, однако Розе об этом никто не сказал). Потом озаботились проведением поминок. В это же время из морга привезли тело, вместе с ним в квартиру заявились три бабки-плакальщицы, которых до этого никто из местных не знал и не видел. Совершенно неизвестно было, кто они такие и откуда пришли, однако они с таким ультимативным видом распоряжались всем происходящим в квартире, что никто не смел их ослушаться. Бабки знали, как правильно завешивать зеркала, куда ставить крышку от гроба и как должен стоять сам гроб, чтобы душа покойницы была довольна. Роза позволял им делать то, что они считали нужным, но сам в комнату с гробом заходил редко. Его не пугал сам вид трупа, нет, если бы перед ним положили сейчас хоть десяток незнакомых мертвецов, он бы и бровью не повёл, однако именно этот труп служил ежедневным напоминанием о том, что всё хорошее и светлое в Розиной жизни безнадёжно умерло вместе с бабулей.       В сам день похорон выяснилось, что организатор торжественно-траурного ритуала, приставленный к Розе, нанял "оркестр", в действительности представляющий из себя сборную солянку из непонятных алкоголиков с помятыми латунными трубами. Мужики гудели и дудели на все лады, так что их музыка скорее походила на звяканье посуды в металлическом ящике, но они будто не замечали того, как безбожно фальшивят. Розе пришлось отвалить им приличную сумму денег на водку, лишь бы они перестали играть.       Покойницу выносили из квартиры ногами вперёд — старая традиция. Как объяснили бабки-плакальщицы, нужно это было для того, чтобы мертвец не увидел дороги назад и не смог вернуться. Когда гроб не получилось пронести по подъезду, и он застрял в проёме, тело пришлось ненадолго развернуть, и тогда Роза подумал, мол, пусть возвращается на здоровье, ему не жалко, тем более что Роза после похорон ещё два месяца в той же квартире жил. Странное дело, но он никак не мог уехать, хотя нахождение в этом месте вызывало в нём тупую боль и тоску. По всем правилам Розу, вылетевшего из училища и лишившегося единственного родственника, должны были забрать обратно в детдом, однако у него получилось уболтать директора, чтобы тот позволил Розе пожить самостоятельно хотя бы до осени. Директор согласился, делая вид, что нехотя идёт навстречу, но Роза видел в его глазах облегчение: минус один лишний сиротский рот на все каникулы это хорошо. Так Роза остался один. С поминок на кухне завалялось две бутылки какого-то сомнительного пойла, и пацан без промедлений употребил его по прямому назначению. На какое-то время стало хорошо, почти легко, а потом тяжесть собственных мыслей навалилась на Розу с новой силой. Он вышел на улицу и купил ещё. Доступность алкоголя обуславливалась постоянным наличием ошивающихся около гастрономов подозрительных мужчин за сорок, которые обещали достать всё что угодно, хоть с неба звезду, если подкинешь им немного денег на опохмел.       Роза не помнил, сколько он пил. Должно быть, долго, если за это время квартира успела так заместись пылью, что линолеум из бурого превратился в серо-коричневый. Тогда Роза, захватив с собой пол-литра плодово-ягодного и наугад сунув в карман сколько-то денег, хлопнул дверью и пошёл, куда глаза глядят. Глаза, неизвестно почему, глядели в противоположную от городских площадей и переулков сторону, и через полчаса прогулки Роза очутился "на пне". Странно: он не был здесь уже год, но в минуту душевных терзаний вспомнил именно эту дорогу.       На поляне всё было по-прежнему, даже трава как будто росла та же самая, что и пять лет назад. Роза вдруг вспомнил, как его, ещё совсем мелкого, притащил сюда Серый, и как он учился играть "Фантом" на первой в своей жизни гитаре. Наблюдая за другими детдомовцами, он тогда не понимал, зачем старшие пьют, и был до наивного прост, полагая, что в этом вопросе на него никогда не снизойдёт озарение. С тех пор многое изменилось, и сам Роза в том числе: он не совсем осознавал, но остро чувствовал, что теперь, повидав некоторые доселе неведомые ему грани собственной жизни, он неминуемо, бесконтрольно преображается и никогда уже не будет таким, каким был в двенадцать лет. На всё вокруг он смотрел уже несколько другими глазами, чем раньше, только это место, старый детдомовский "пень", оставалось нетронуто временем, словно живущее по своим, никому не разглашённым правилам и законам.       За спиной послышался треск веток, и "на пень" кубарем вывалилось нечто всклокоченное. Роза не сразу узнал в этом живого человека, но "нечто" поднялось на ноги, отряхнулось и удивлённо уставилось на Розу, точно не до конца доверяло собственным глазам и примеривалось, правду ли они видят перед собой. Роза, дабы развеять чужие сомнения, неопределённо, но вполне дружелюбно махнул рукой с зажатой в ней бутылкой навстречу незваному гостю, пытаясь выразить этим жестом приветствие. Он сощурился и не без труда разглядел, что "нечто" представляло собой всего-навсего мальчишку лет тринадцати, худого и чем-то смутно знакомого. — Зеппелин? Багровый Фантомас? — несколько неуверенно спросил мальчик, повнимательнее всматриваясь в Розину непрезентабельную после длительного запоя физиономию. — Это ты?       Старые детдомовские клички вызвали у Розы улыбку. Он кивнул. Мило, что его всё ещё кто-то помнит.       Тем временем мальчишка подошёл ближе и уселся рядом с ним на полусгнившее бревно. — Нифига себе! А я тебя сразу узнал. У тебя волосы, конечно, выросли, и выглядишь ты, ну... не очень, но в остальном вообще не изменился! — он вдруг спохватился, заметив, какими полными непонимания стеклянными глазами смотрит на него Роза, и запоздало представился. — Я Чиж, то есть Паша, помнишь меня?.. Ой, блин, Фантомас, у тебя с глазами фигня какая-то, ты знаешь?       Паша на всякий случай потрогал собственные веки — нет, всё хорошо, на месте, никуда не уехали. Роза отвернулся от него, пробормотав неразборчивую комбинацию из нагромождённых друг на друга "блин-нахрен".       Пашку он помнил. Это был тот самый мальчишка, которому он рассказывал сказки, ещё когда жил в "младшей" комнате. С тех пор Паша особо не поменялся, разве что вытянулся в силу возраста, так что кликуха Чиж подходила ему идеально: он был таким же худеньким и юрким, как птичка. Чирикал он тоже прилично, это даже казалось странным, потому что Роза помнил Пашку ужасным молчуном, а тут Чиж засыпал Розу вопросами о его новом житье-бытье, будто ему и впрямь было интересно. Когда он услышал о смерти бабули, сам тоже поник, стушевался и, не найдя, что сказать, вспомнил вдруг: — Слушай, Роза, помнишь, ты мне раньше сказки рассказывал?       Это было настолько невпопад, что Роза даже не успел опешить или удивиться, а только промычал в ответ что-то утвердительное и глотнул из бутылки. — Знаешь, я теперь сам тоже кое-что сочиняю. Хочешь, расскажу тебе? — и, не дожидаясь ответа, Чиж затянул длинную историю про чертей и старуху, которая жила в лесу и этими чертями командовала.       "Ладно, блин, — подумал Роза, с трудом перекатывая у себя в голове комочки мыслей, которые всё норовили удрать куда-то без ведома хозяина, — в конце концов, это, блин, интереснее, чем всякие похоронные нахрен нотации, ю ноу?" Иногда самые неожиданные слова оказываются самыми нужными. Вся прелесть кроется как раз в их нелепости и неуместности, которая будто выдёргивает страдающего человека из омута его переживаний, даря вместо ожидаемой и, благодаря окружающим и самому себе, уже привычной жалости и утешения внезапно грубое, но своевременное погружение в реальность, где ещё осталось множество вещей, помимо горя одной отдельно взятой души. Розе уже приходилось однажды испытать эту теорию на практике, разве что находясь по другую сторону этой странной стены из слов: "Вот тебе грустно, а мне совсем нет", — сказал он тогда; надо же было такое ляпнуть! Дурак он был, круглый, что ли? И тем не менее, сработало. Тогда сработало. А сейчас Розе самому требовалась отрезвляющая пощёчина. Он слушал странную сказку про чертей и думал, думал, думал... Как же всё перевернулось с ног на голову за эти несколько лет!       Пашин рассказ можно было даже назвать интересным. "На страшилки мелким пойдёт", — решил Роза. К концу повествования у него закончилась выпивка и он даже умудрился немного протрезветь. — Слы, Чиж, у тя точно эти есть, блин... способности нахрен, — вынес вердикт слушатель, — далеко, блин, пойдёшь. Ну или поедешь, я нахрен не знаю, ю ноу? Ты сам-то тут чё, блин, делаешь? — Да я это... — замялся Паша, немного смущённый похвалой и сбитый с толку внезапным вопросом, — наши на речку пошли, а я не хочу. — Чё так? — Да они задолбали, блин, топятся постоянно. В смысле, меня топят. Надоело. — Так ты ж, блин, это... Худющий нахрен, как палочка, блин, веточка, тростиночка нахрен... Нафиг тебя топить? — Пойди и спроси, — недовольно пробурчал Чиж, потом безнадёжно махнул рукой. — А, ладно! Знаешь, что лучше тебе расскажу? Кому-то из наших обещали кассету с нового концерта "Державы Темноты" подогнать, прикинь? — В смысле, блин? — не понял Роза. — У "Державы" концерт в августе, не знаешь, что ли? Ты ж фанат вроде всякого такого.       На Розу как ушат воды опрокинули. Вот, блин, алкашня тупая, больше месяца в отключке провалялся, пока в стране такие исторические события происходят! "Держава Темноты" — настоящий феномен, крутейшие музыканты, да сам Тони Флэш в этом коллективе начинал, пока не решил заняться сольной карьерой! И всё это собирается в маленький Розин город? Обалдеть просто! — Это чё, блин, прямо у нас? Нифига се, блин, коллапс ваще! — ахнул Розка, у него даже руки затряслись от предвкушения, но Паша несколько разочарованно помотал головой. — Не-не-не, ты чего, это в Москве. На нас скорее метеорит упадёт, чем "Держава".       Роза неудовлетворённо поджал губы, однако он всё ещё был пьяным, новая идея на удивление легко скользнула ему в голову, и пацан не хотел упускать её просто так. Мысль мелькнула в сознании, как высеченная искра, больно резанув по всем нервным окончаниям сразу. Он схватил Пашу за плечи, перекинул через него руку, и, заговорщически глядя ему в глаза, сбивчиво забормотал, таинственно понизив голос и с каждой секундой всё более отчаянно жестикулируя: — Слушай, Чиж, блин... ю ноу?.. если ты не совсем, блин, канарейка, блин тухлая, скажи нахрен: вот ты чё думаешь... моя любимая, блин, единственная нахрен, самая божественная, блин, бабуля, — тут ему пришлось сделать паузу, чтобы вытереть свободной рукой щёку и вдохнуть через рот, — как ты думаешь: она хотела, чтобы я типа, блин, счастлив был, ю ноу?       Он остановился, переводя дыхание. Посмотрел Пашке в глаза с такой надеждой, словно тот был единственным человеком во всём мире, способным дать ответ на этот вопрос. Чиж, не то удивлённый, не то испуганный, рефлекторно отшатнулся от него. Розины зелёные глаза, разъехавшиеся в разные стороны и нездорово, лихародочно мерцающие от поглотившего его желания услышать наконец ответ, выглядели дико. — Ну, если, — неуверенно начал Пашка, всё ещё не решаясь приблизиться, — если она тебя любила, то конечно... конечно хотела, чтобы ты счастлив, да.       На Розином лице отразилась странная гримаса горечи, непонимания и будто бы жалости к самому себе. Он сказал, помедлив: — Я, блин, не знаю вообще. Как можно любить человека, если ты его сначала типа, ну, блин, ю ноу нахрен, предал типа, ю ноу? Если, блин, ты раньше мог, блин, такой коллапс провернуть, то как, блин, через тыщу нахрен световых, блин, лет можно понять, что любишь нахрен?       Паша не знал. Роза не знал тоже. Они помолчали, пока Розина внутренняя борьба не поутихла, нарочно задавленная потоком других мыслей. — Ладно... ладно, блин... Я-то нахрен точно знаю, что я её любил, блин, очень, — Роза поднялся с места и, слегка пошатываясь, взял прямой курс на ближайший кустарник. — Ты куда? — спросил слегка опешивший Чиж. — Я, блин, придумал, кое-что. Такая идея, блин, просто пожарчик нахрен, ю ноу? — он ненадолго обернулся, подмигнул Пашке косящим глазом. — Слушай, Чиж, спасибо тебе, блин. Отдаю все свои должные нахрен.       Роза скрылся в шуршащей листве, оставив Пашу "на пне" недоумевать в одиночестве.

***

      Сколько Клещу лет и где он живёт, никто точно не знал. Обычно его можно было найти в маленькой гаражной каморке, больше напоминающей шкаф, но при этом относительно чистенькой и даже по-своему уютной; может, в ней Клещ и обитал. Впрочем, это был совершенно не важный вопрос, поскольку к Клещу чаще обращались по делу, а не за дружеской болтовнёй. Этот парень мог достать почти что угодно в любое время дня и ночи, причём было решительным образом неизвестно, как ему это удавалось.       Роза тоже пришёл со вполне себе определённой целью. В карманах у него лежало некоторое (довольно приличное) количество денег, и он надеялся, что этого хватит на его замысел, ибо сделать крюк и зайти на квартиру перед визитом к Клещу ему помешала банальная увлечённость моментом: казалось, помедли Роза хотя бы минуту, и всё — опоздает и больше ничего уже ему не будет нужно. Он ворвался в крошечную каморку, слегка запыхавшись, и скоро отыскал в причудливом нагромождении банок строительной краски лохматого Клеща. Тот смотрел на гостя в упор, не мигая и, видимо, не считая нужным соблюдать такие вещи, как этикет и обряд обмена приветствиями в частности. — Клещ, братан, блин, слушай... дело есть нахрен... метафизических, блин, масштабов, сечёшь? — Роза опустился на потрёпанный турецкий диванчик в углу. — Короче, у тебя билет на концерт "Державы" есть? Мне тут один орешек сказал, блин, что они концертик намутили в Москве, блин, ю ноу?       Клещ в своём углу загремел банками, вылез из-под них, с чем-то сверился, отряхнул о штаны перепачканные в невесть откуда взявшемся мазуте руки, посмотрел на Розу и кивнул, издав при этом звук, похожий на совиное уханье. Это означало, что билеты были. Позже он наполовину внятно объяснил, что их ещё требовалось достать, взял у Розы деньги и куда-то ушёл. Роза задремал в ожидании, а проснулся уже когда на улице затевалось утро. Небо порозовело, и редкие облака на его фоне расплывались причудливыми сахарными кляксами. На коленях у парня лежал один билет на "Державу Темноты", а в углу, всё так же посреди банок с краской, валялся задремавший Клещ. Роза вывернул карманы и подумал, что теперь у него вряд ли остались деньги даже на дорогу до Москвы, но тут же решил как-нибудь справиться с этой бедой: в руках таинственным прямоугольником чернел заветный билет на "Державу", и Роза бы уж скорее умер, чем отдал его обратно. Он мысленно передал благодарность вчерашнему пьяному себе и, жестом, чтобы не разбудить, изобразив благодарность Клещу, открыл скрипящую каморочную дверь.       Рассветное солнце жгло улицу, высветляя асфальт и близлежащие дома до канареечно-жёлтой расцветки. Голова у Розы слегка раскалывалась, так что шаги вылинявших кед по дороге иногда больно стучали в висках, но это почти не доставляло ему неудобств. Всё вокруг — весь мир, даже нелепо раскинувшееся посреди дороги тельце сбитого пару дней назад голубя, — показалось ему прекрасным и как будто обновлённым, умытым, свежим. Он сам себя таким чувствовал, хотя не заглядывал в ванную уже несколько суток. Какое-то совершенно иного толка очищение снизошло на него, и Роза впервые за месяц с лишним ощутил, буквально физически, что ему стало легче. Он шагал по чистому от солнечного света тротуару, стерильность всего вокруг, белая, как диск на небе, слепила ему глаза — приходилось щуриться, но Роза делал это с удовольствием. Единственное, что ему не совсем нравилось в тот момент, это потраченное зря время. "Вот, блин, алкоголик нахрен, — ругался он сам на себя, — ещё и все, блин, средства нахрен существования в трубу спустил, кисель ваще". Пришлось пообещать себе, что больше он так запоями бухать не будет. В квартире Роза незамедлительно отправил все оставшиеся бутылки кислой бормотухи в шкаф с мыслью, что если не хватит денег хозяйке в конце месяца, часть придётся отдать ими. Потом Роза собрал всю накопившуюся в доме стеклотару и унёс в пункт приёма. За одну полулитровую бутылку давали двенадцать копеек, это было неплохо. Ещё с детдомовских времён Роза помнил, что за ноль семь, например, платили на пять копеек больше, но таких у него с собой было всего две штуки. Получив деньги, Роза пересчитал их у себя на ладони и, поправив отросшие волосы, всё более настойчиво лезущие теперь в глаза, весело улыбнулся.       Всё в этой жизни нужно переболеть, а потом... потом полегчает, да. После закатов наступают рассветы, а после рассветов снова закаты, — Роза знал, и от этого закона природы, пожалуй, никуда нельзя было деться. Так ведь даже в любимом Розином мультфильме пели: "Ночь пройдёт, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждет. Ночь пройдёт, пройдет пора ненастная, Солнце взойдёт... Солнце взойдёт..."       Он был рад, что в его судьбу пришло очередное утро.