Легион тьмы

Это чувствуется как падение, как осознание неминуемого, как неизбежная смерть. Как осколки стекла, летящие на пол — и ты смотришь на них неверящим взглядом. Фрей учили быть красивой вазой — но только ничего не говорили про то, что будет с ней, если она упадёт, вот и пришлось учиться собираться самой. Ей кажется, часть осколков она потеряла по пути — точно потеряла. Это неизбежно — терять части себя. Это неизбежно — терять свою хрупкость (она больше не могла себе позволить быть хрупкой). Но когда он смотрит на неё, Фрей думает: куда уж быть более хрупкой, как перестать быть девчонкой, где её осколки. Фрей думает: как же страшно стоять к нему спиной. Она бы воткнула нож, она бы точно воткнула. Почему он не?.. — Долго тебе ещё? — нетерпеливый рык звучит ей куда-то в макушку, и она отскакивает в немом желании раствориться. Ведёт плечом, пытаясь сбросить его тяжёлый взгляд. Как же трудно быть перед ним без тулупа — в рубашке, сквозь которую просвечивается вся её девчоночья костлявость и тонкость. Сквозь которую он точно видит все её уязвимости и ломкости. Может, она потому и хотела быть мальчишкой — в броне их не видно. Девчоночья кожа для неё слишком тонкая, она не справляется с защитой. Лес шумит весной, расцветает, и вроде должна быть радость в душе от пребывания рядом с богами, но Фрей почему-то никак не может проглотить ком, застрявший в горле. Она хочет найти название этому чувству. Злость? Боль? Нет, не то, всё не то. Она никак не может ответить ему — никак не может найти слов. С ним всегда говорить почти что невозможно, и молчание вязкой патокой ложится на плечи, паутиной, из которой не выбраться. Фрей — мушка, застрявшая в янтаре. Она ведёт пальцами по распустившимся бутонам подснежников — бархатные, апрельские, слегка влажные, немые, но почему тогда она слышит голос? Я слышала, что если вплести подснежники в волосы, ильярг сразу же влюбится. Где ты это слышала, Гвен, уж не от прялок ли? Вечно ты надо мной смеёшься! У тебя-то есть Ловфеин, а я что! Останусь старой девой! Нет, Фрей, это не смешно! Ну хватит, пойдём домой. Она — уже давно не хрупкая ваза, но почему когда он смотрит на её пальцы, ей кажется, что они словно крылья птицы — так легко их сломать, почему, почему, почему. Фрей хотела быть одна в этом лесу всего на пару минут, но он — всё тот же молчаливый надзиратель её души — пошёл за ней, словно привязанный. Она всегда слышит его дыхание за плечом, всегда чувствует его взгляд, и от этого ей так тошно, что дышать нечем. И ему — ему тоже нечем дышать, ему тоже тошно, она знает, тогда почему, почему. Им вдвоём вместе так тошно, что впору повеситься. Но он всё же идёт за ней как привязанный, когда она говорит, что хочет пару минут помолиться. Ты же знаешь, что я от тебя не сбегу. И чтобы совсем ей не разбиться, она натягивает улыбку на потрескавшиеся губы, отрывает цветок подснежника, кладёт за ухо и поворачивается к нему. Ей даже не нужно играть игривую нежность — она вдруг просыпается сама собой (она просто пытается не заплакать). — Красиво? Я больше не похожа на мальчишку? — Зачем это? — хрипло спрашивает он. Фрей избегает его взгляда — пронизывающего, мрачного. Улыбка едва не спадает с губ, а движения слишком угловатые и несмелые, чтобы им быть изящными. — Сестра говорила, что если так сделать, то ильярг в тебя влюбится. И тогда она поднимает на него глаза — проверяет реакцию. Ей приходится заставлять сердце снова биться, потому что он вжирается этим взглядом так, словно оголодавший хищник. И от этого — словно он никак не может оторвать взгляда ни от одного её движения, как приклеенный — ей вдруг хочется зарыдать. Ей вдруг хочется опустить взгляд и отвернуться, задрожав. — Селиос и Бралита, — шепчет она, глядя на подснежники, и прочищает горло. Снова оно — снова это чувство зудит под кожей, которое она никак не назовёт. Боги, она же совсем забыла, как молиться. В голове звучат лишь чужие молитвы и смех — смех всегда был в храме, когда их отправляли туда с сестрой. А о чём же они молились?.. Она не помнит. Она не помнит — и от этого ей почему-то становится ещё горше. Это бьёт сильнее, чем всё, что было до. Ей вдруг резко разворачивают, больно вцепившись в локти. Она едва успевает что-то понять, только может округлившимися глазами смотреть в его — злые почему-то, пугающие, блестящие как лезвие наточенного ножа. — Зачем тебе эти ваши боги? — спрашивает, будто собака вгрызается в кость. От Фрей и так не осталось ни кусочка. Она молчит, и он встряхивает её — специально, зная, что ей это больно. Желая сделать ей больно, будто мстит. — Зачем ты притворяешься? Вероломная женщина, зачем ты строишь святую невинность? Его воющий рык заедает в её голове. Он спрашивает её, чтобы добиться ответа, или потому что не может это — раненое и кровавое — сдержать? Фрей взмахивает ресницами, чувствуя его дрожащие пальцы на своих кистях, и ей становится невыносимо. Она не знает, что делать с поверженным легатом, который лежит у её ног. Который дышит так тяжело, словно бежал целую вечность. Он рычит лишь оттого, что не может её по-настоящему укусить и ему это не вынести — своего поражения. — Они напоминают мне о доме, — шепчет она. В следующую секунду он со злостью вгрызается в её губы — со своими любимыми укусами, с её любимым привкусом соли. Он стирает большими пальцами её слёзы так нежно, словно до этого это был и не он вовсе, и Фрей в судорожном вдохе раскрывает губы. Его на секунду словно коротит — он застывает, замирает в мгновении. И Фрей, заключая сделку со своими внутренними богами, разрешает себе сделать это — научить его нежности. Она едва-едва скользит своими губами по его, несмело касается его языка. Ей хочется коснуться его волос, но он всё ещё держит её запястья, сжимая её руки даже сильнее, словно боится того, что будет дальше. Он совсем не двигается и кажется ей каменной скалой. А потом Фрей почти слышит его заполошное сердце и то, как он задыхается. Она приручила зверя, и от этого ей всё ещё тошно. Только теперь почему-то становится ещё и больно, будто ей надрезали сердечную мышцу. Он смотрит на неё, и она наконец понимает, что это было за чувство. Тоска. * Фрей думала: она бежит так долго, она уже убежала так далеко, что встретить призраков — почти невозможно, они остались где-то там за спиной, а прятаться с ним по тавернам — это её новая жизнь (больше похожая на чью-то чужую), но. — Он тебя совсем не выпускает, да? Ты будешь моей женой, Фрейярд Мюррей? И Фрей снова бежит. Бежит так, что дыхание из лёгких спирает — бежит к конюшням, к домам, к лесу, надеясь там спрятаться, и ей бы лишь не упасть в кромешной ночной темноте, но чужая рука хватает её за волосы. Он валит её лицом на землю. Она покорно замирает. Дыхание доносится из грудной клетки почти беспомощным полувизгом, а лёгкие чешутся. Она никак не может надышаться. Земля набивается комьями в рот. Ей не хочется оборачиваться. И даже когда он переворачивает её к себе лицом, ей всё так же страшно открыть глаза. Призраков встречать всегда страшно. Его карие глаза смотрят на неё так холодно, словно он и вправду из загробного мира. Всё в том же крестьянском одеянии — забавно, что им пришла одна и та же мысль, как спрятаться. У тебя такие красивые волосы. У тебя красивее. Хотел бы я волосы цвета огня. Зато у тебя как золото. Она идёт за ним как преступница — со связанными руками. Ловфеин крутит её ножик в пальцах и презрительно отбрасывает в кусты. — Ты даже ходишь с их ножами, — говорит, будто сплёвывает. Отвращение к ней звучит в каждой ноте его голоса, слышится в каждом его вздохе — Он будет искать меня, — говорит она, на самом деле, не особо веря в это. Он не будет, но, если найдёт, то отрубит ей голову. Что собирался делать с ней Ловфеин — она не знала, хотя мысли у неё были. И когда он привёл её в военный лагерь, спрятанный глубоко в лесу, она поняла, что была права. Ловфеин шагал так уверенно, рассекая лагерь, что ей стало ясно: в войске повстанцев он, конечно, не последний человек. Перед ним расступались, ему кивали, а солдаты склоняли головы. Сын лорда в крестьянских одеждах — военнокомандующий. — Давно ты преступник против короны? — спросила Фрей только, чтобы не молчать. — Во время нашей помолвки ты тоже им был? Она оглянулась. Здесь всё было совсем по-другому — это больше походило на организованную армию, чем легион, который служил королю. Виднелись несколько знамён знатных домов. Видимо, Ловфеин был не единственный лорд здесь. Они пришли в его шатёр — она поняла это по куску ткани, на котором было нарисовано солнце вместе с красной буквой «А». — Нет, стал им после того, как ты пыталась меня убить, — сказал он, закрываясь. Кроме него, здесь никого не было. Он посмотрел ей прямо в глаза, и от огня в них ей стало невыносимо плохо. — Убийством моих брата и сестры ты тоже наслаждалась? Она никак не могла глотнуть воздуха — никак, никак, никак. Только открывала рот, словно рыба на суше, а в глазах всё темнело. Всё резко смазалось — лишь пламя из его пальцев виднелось ярким пятном. Он зажёг факел. Все его движения были резкими, а сам он отстранённым. Почти неживым. Его голос звучал будто эхо старой жизни. — Я не… Зачем ты соврал насчёт ягод? Ты знал? Он подлетел к ней в один миг, прижимая клинок к её груди. Кажется, вот-вот доберётся до костей. Фрей замерла. — Не. Ври. Мне, — от его голоса — тихого, стального, мёртвого — поднимались волосы дыбом. В спину словно снова подул ледяной воздух. Она почувствовала, как трясётся, когда клинок стал сильнее давить на грудную клетку. — Я видел, как ты шла к Эрану. С ножом, который он дал тебе. — Ты думаешь, я сбежала к ильяргам? — прошептала она. С каждой секундой всё происходящее всё больше напоминало сюрреалистичный сон — тот, где Ловфеин её ненавидит, где Ловфеин хочет её смерти, где он прижимает клинок ей к груди, трясясь от ярости. Где он смотрит на неё как червя, которого ему не терпится раздавить. Она вот-вот проснётся, и всё станет как прежде. — Я не знаю, зачем ты сбежала. Видимо, брак со мной был настолько невыносим, что легче было прибиться к королевскому легиону и лечь под легата, который убивает наших детей. Ты так искусно притворялась, что мне бы аплодировать, только руки заняты. Она всхлипнула, а он с отвращением поморщился. — Я любила тебя. Его лающий смех завибрировал в её груди. Он приблизился к ней, всё так же посмеиваясь и сильнее прижимая клинок. — Знаешь, что будет если я тебя проткну? Ничего, Фрей, потому что у тебя нет сердца. Тех, кого любят, не пытаются убить, — он всё ещё говорил так, словно ему невероятно смешно. — Поэтому для дела я и обратился к тебе. Ты ведь показываешь им дорогу, так? — она кивнула. — Король отправит его скоро к одному месту. А тебе нужно будет провести его туда, куда я скажу. Ты ведь хорошо врёшь, правда? Он глумился над ней, светя белозубой улыбкой. Фрей ясно видела: он всё-таки умер, когда она пыталась его убить. Сейчас она разговаривает с темнотой вместо его лица. С гнилью, которая в нём осталась. Она это заслужила. Конечно, заслужила. В кого она его превратила? Её сердце разбивалось снова и снова, а картинка смеющегося мальчика с золотыми волосами, который прячет её у себя в комнате от нянек, стиралась с каждой секундой. Они становились всё дальше от тех детей, которыми когда-то были. — И ты легко отдашь своего легата нам в руки, ведь так? Ей бы хотелось крикнуть «нет», ей бы хотелось не кивать, ей бы хотелось вцепиться ему в горло, но — это произошло бы в другой истории. Если бы у Фрей в груди вместо камня было сердце, а вместо железа — кожа. — Так и знал, — засмеявшись, он похлопал её по щеке. Она просто смотрела вдаль. И на этот раз глаза были полностью сухими. — Он уже сошёл с ума достаточно для того, чтобы лизать тебе ступни? Как сильно он расстроится, когда ты предашь его? Будет ли он страдать, как думаешь, а? — Что надо делать? — со скрипом выговорила она. Горло — словно несмазанный механизм. Так больно выдирать из себя слова. — Правильный выбор. Иначе бы я просто убил тебя, и ты, конечно, это знаешь, — легко проговорил он. Фрей вцепилась ногтями в ладони, поджав челюсти. — А так у тебя шанс начать всё сначала. Представляешь? Ты можешь снова стать моей невестой. Никто не знает, куда ты пропала и что с тобой стало. А мне нужна жена и твоя сила. Если справишься, получишь прощение и сможешь вернуться. И мы скажем, что тебя просто похитили ильярги. И меня пытались отравить. Тишина. А потом снова послышался смех — на этот раз засмеялась Фрей. — Ловфеин, ты такой придурок. Ты ещё не понял? — она смеялась, смеялась, не замечая, как начинает задыхаться и по щекам катится что-то мокрое. — Можешь сразу убить меня. Или потом — когда я выполню твоё задание. Потому что у меня нет никакой силы. По его лицу она увидела — он наконец-то понял. Молчание было такое, словно после грома, рассекшего небо. Фрей чувствовала, как его ударило осознание. — Мы не будем проводить ритуал. Или я что-нибудь придумаю. Или… — он замолчал, и в этой паузе было больше обречённости, чем во всей жизни Фрей до этого. Он ничего не говорил. Не говорил, что это не приговор, не спрашивал, почему она никому не говорила — всё лежало на поверхности. Все эти слова были бы смешнее, чем его «я что-нибудь придумаю». Наследница Мюрреев без магии солнца — не наследница. А ритуал в любом случае бы убил её — пусть бы его провести при бракосочетании, пусть при расторжении их связи. — Я что-нибудь придумаю, — снова сказал он. Фрей лишь устало закрыла глаза. В том, как он это сказал, она почти услышала того упрямого мальчишку, и её снова будто ударили. Это было бы глупо надеяться, что всё снова могло стать как прежде, поэтому она не надеялась. Но тихий отзвук прошлого сделал больнее, чем если бы эта надежда появилась, а потом её отрубили. Невозможность этой надежды сделала больнее. Они потеряли самих себя. Когда он отпустил её и она в последний раз обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, она поняла это яснее — теперь она всегда смотреть лишь на его бледную копию. И видеть такую же бледную копию себя в его глазах. Дом навсегда зарос сорняками и покрылся пылью. Она позволила себе зарыдать только когда оказалась вдали от лагеря. А в комнату легата она входила уже с полностью сухим лицом — лишь руки дрожали. Она надеялась, что он спал и не услышал её, но постель легко скрипнула, когда положила одежду на пол. Ей пришлось замереть. — Где ты была? — Прогуливалась. Его рука на её талии ощущалась так инородно. Его мирное молчание ощущалось так инородно. Он вот так просто поверил ей. Он просто дышал ей в волосы, пока она лежала под ним без движения. У Фрей нет сердца, но что тогда на его месте так дёрнулось? Она вдруг схватила клинок с прикроватного стола и резко прижала к его груди, садясь на него верхом. Он даже не сопротивлялся — лишь молча смотрел на неё снизу вверх. Воздух стал спёртым, тяжёлым, искрящимся. Она чувствовала под своими пальцами его напряжённые враз каменные мышцы. Его колючий волчий взгляд вцепился в неё. И всё это между ними такое колюче-трескучее — они до сих пор смотрели друг на друга как на врагов. Ты же знаешь, что я тебя ненавижу. Знаешь. — Скажи своё имя, — прошептала она в приоткрытые горячие губы. — Я больше не хочу быть узницей. «Поэтому хочу, чтобы ты им был». И он, разозлённый её попыткой установить власть, вгрызается в неё злым поцелуем — словно попытка причинить боль ощущается этот поцелуй. Он не дал ей ни секунды права на нежность — переворачивает её, больно бьёт спиной о кровать и прижимает запястья тяжёлой ладонью. Клинок выпадает из ослабевших пальцев. Это ощущается словно его обречённость. Словно падающие бастионы крепости — когда он, желая её убить, снова и снова целует, будто никак не может этому сопротивляться. Его губы такие твёрдые и с таким горьким привкусом. Это ощущается как отрава. Неужели ты не чувствуешь, что это отрава, почему ты не можешь остановиться? Она победила, но сейчас ей хочется закрыть глаза и спрыгнуть со скалы. «Ты умрёшь, ты скоро умрёшь, и я буду счастлива», — думает она, отвечая на его поцелуй. Этот внутренний голос звучит как вопль. — Ты думаешь, словно можешь меня одурачить? — шипит он между поцелуями, снова вгрызаясь ей в шею. Она выгибает спину. За это время она лучше научилась. С её губ слетает тихий стон, и он замирает. Она чувствует, как задрожали его пальцы. За это время она лучше научилась притворяться, но почему-то, когда он входит в неё, она плачет не от боли. Он отпускает её руки, и она вцепляется в его волосы, скользит руками по его спине. Прижимается к нему. Зная, что через секунду он слетит с катушек — она выучила его одержимость в каждой её стороне и проявлении. И он слетает. Словно обезумевший, он окидывает поцелуями её лицо, её шею, грудь. Его рык звучит словно рык дикого животного, пойманного в клетку. Во Фрей словно началось землетрясение, и она сдерживает свой настоящий стон. Сдерживает рыдание. Он убил всех её птиц, убил, убил, но почему тогда она чувствует, как их крылья трепещут внутри? — Модольв, — полурычит-полустонет он, а потом прижимается щекой к её шее, и она чувствует его мягкие волосы кожей. Она знает, что он зажмурился. Замер. Она должна быть счастлива, что поймала его в клетку, но почему-то она никак не может сглотнуть горький привкус. * Она знала, что он пойдёт, куда она скажет. Правда в том, что с каждым разом шаги давались ей всё тяжелее, будто она несла тяжёлые камни. Король скажет ему идти к деревне Греитланд. Но в трёх милях оттуда будет другое место — Разлом. Что такое Разлом? — Направо, — говорит она, глядя в звёзды. — Налево, — говорит она, глядя в звёзды. Он думает, что скоро они выйдут из леса. Он смотрит на то, как начинает идти снег, смотрит на примятую траву и не моргает. Потом смотрит на неё и ведёт своих людей туда, куда она скажет. Рядом с этим местом становится всё холоднее. Дни пролетают всё быстрее и быстрее, и Фрей кажется, что ей уже не поймать их за кончик хвоста. Она и не хочет. Она хочет, чтобы они скорее пролетели. Она хочет перестать чувствовать его прозрачные глаза на себе, она хочет, чтобы его больше рядом не было. — Валах, что-то не так! Мимо пролетает стрела и падает в снег рядом с легатом. Долгие секунды томительной тишины — и он смотрит прямо в неё. Фрей впервые видит на его лице страх. — Беги. Только она хочет пришпорить коня, как из леса доносится топот и вылетает отряд воинов. Она оборачивается в другую сторону — оттуда тоже доносятся крики, и они приближаются. Он инстинктивно встаёт перед ней спиной и достаёт из ножен меч. — Там есть тропа, направо! — выкрикивает она. — Нас окружают, — сцепив зубы, отвечает он. Он знает, что там Разлом. Конечно, он знает. Фрей кричит, когда чувствует прострелившую плечо боль. Стрела. Он резко оборачивается. Фрей кажется: его лицо белеет. — Направо, — говорит он легионерам, не оборачиваясь и всё так же смотря на её плечо. Она резко выдёргивает стрелу, сдерживая вопль и чувствуя, как рука отнимается, но кивает ему, будто всё в порядке. Он смотрит так, будто не верит, что она это делает, будто забыл, что вокруг ещё что-то происходит. — Отступайте, я за вами. Ей кажется, она сейчас упадёт в обморок. Лес вокруг кружится, его лицо тоже. Рука пылает от локтя до ключицы. Он всё так же не двигается. Его люди включаются в битву, отвечают стрелами, спрыгивают с коней, а потом, крича, отступают, и Фрей кажется, сейчас наступит Конец. Она никогда не видела такое большое войско — оно движется, движется, их длинному строю не виднеется конца. Им не выстоять. Придётся отступить. Им открывается широкий берег озера, и Фрей понимает, почему это место называется Разлом. Озеро — наполовину покрытое льдом, наполовину полное тёмно-красной воды, почти чёрной при отсутствии солнца и на фоне белого-белого леса вокруг, и она вспоминает, откуда она слышала про кровавое озеро, на которое вечно падает снег. И понимает, почему он вдруг напрягается, как натянутая тетива, почему так дико начинает оглядываться, когда они попадают сюда, будто ему действительно становится страшно. Есть место, где происходит разрыв завесы между живыми и мёртвыми. Из кровавой воды выходят души мёртвых, и горе тому, кто окажется рядом. Озеро крови? Озеро мёртвых. Легион останавливается прямо перед озером. С другого берега, по льду и сквозь красные воды к ним приближается войско. Многочисленные знамёна развеваются на ветру. Лошади переплывают кровавую воду, и когда они ступают на берег — их шерсть потемневшая, влажная. Дюжина легата молится Агнару, поднимает в небо мечи, выстраивается. Легат оборачивается к Фрей. И на этот раз ей не хочется стать меньше. Она отвечает ему уверенным взглядом, и на этот раз всё становится на свои места: они на разных сторонах. — Ты, — говорит он, и его голос набирает силу. — Ты! Он смотрит на неё, и вот тогда Фрей действительно чувствует: все птицы внутри мертвы. Когда-то Фрей говорили: миру придёт Конец, и он будет звучать раскатистым криком грома, но теперь она понимает: Конец чувствуется ударами мечей друг о друга. Как он умрёт? Он же не может. Всё сделают за нас. Едва войско выстраивается по берегу, из глубины красных вод выплывает чёрный волк. Пролетая над озером, он мчится прямо к нему — к легату. Ловфеин, кажется, снимает её с коня, кажется, говорит что-то, кричит про её руку, обматывает её тканью, но Фрей может смотреть только на то, как когти волка погружаются в грудь легата, как его зубы рвут его на части. Вот тогда Фрей чувствует: все птицы внутри мертвы. Отворачиваясь к Ловфеину, она слышит: нить, треснув, порвалась в её груди. Отворачиваясь к Ловфеину, она знает: она больше никогда не вспомнит имя Модольв. Теперь Фрей знает: Конец чувствуется полным забвением. И это правильно.