Нагота

Франция. 1953 год. Конец октября.

Теплое свечение из огромных незанавешенных окон впереди радует до ярких покалываний в груди. За последние несколько часов Хосок так натрясся в поездах, что, шагая теперь по вымощенной камнем дорожке, до сих пор чувствовал легкое головокружение и ритмичное покачивание во всем теле. Хотелось поскорее прилечь на мягкую перину, зарыться лицом в воздушную подушку и провалиться в сладкий сон до самого утра, однако предвкушение долгожданной встречи еще теплило в нем остатки бодрости. Уже вечерело. Хосок заметил первые нотки сумрачной синевы в некогда голубом безоблачном небе еще по пути в шатó, но теперь в обширном саду перед домом виднелись лишь робкие очертания подстриженных шарообразных кустов и долина, каскадом скрывающаяся в наступающей ночной тьме где-то под горизонтом. Вокруг стояла тишина, разбавляемая стрекотом цикад и сверчков. В ближайших трех милях не было ни души — только леса, тускнеющие к середине осени поля и длинный серпантин, вьющийся средь ближних горных посадок змеей. Хосока столь глухое одиночество не пугало — он чувствовал лишь умиротворение от единения с природой, так благосклонно пустившей его в свои покои здесь, почти на самой окраине Европы. Дверь ему открывают быстро и улыбаются так чисто и приветливо, что он сам поневоле усмехается и отдает почтительный поклон швейцару в парадном костюме и с бабочкой у самой шеи. Мужчина (кажется, бета) с виду далеко не азиат — глаза его большие, круглые, и искренности в них отчего-то плескается так много, что Хосок шагает в прихожую будто дурманом плененный. — Добрый вечер, господин Чон, — низко приветствуют его и осторожно стягивают с плеч дорогое кашемировое пальто. — Я отнесу вашу верхнюю одежду в гардеробную. — Спасибо, — Хосок кивает уходящему прочь мужчине и скользит взглядом по убранству парадного, в котором стоит. Он ожидал горы золота, свисающего с потолка и обрамляющего высокие темные стены, но встречается с уютом и скромностью — здесь стоит лишь недлинный диванчик с бордовой жаккардовой обивкой и кованый столик с двумя рамками, в которых прячутся черно-белые снимки. Окружают его каменные стены, украшенные кое-где витиеватыми бра и небольшими картинами с натюрмортами. Дверь поодаль определенно ведет в просторную гостиную, но убранства ее Хосок не видит. Именно оттуда к нему почти выбегает молодой парень в лоснящемся на свету черном костюме и с будто выточенной укладкой на голове. — Пак Чимин, мажордом, — он кланяется. — Мы так ждали вас, господин Чон. Думали, вы приедете гораздо раньше. — Поезд задержали на станции. Пришлось отсидеться возле перрона, — Хосок забавно оглядывает яркий румянец, тронувший чужие пухлые щеки. Судя по совсем невесомому цветочному запаху, щекочущему ноздри, перед ним предстал омега. — Я распоряжусь, чтобы ваш багаж доставили в покои, — парень отходит к дверям позади. — Пройдемте в гостиную. Господин Мин спустится к вам с минуты на минуту. Хосок следует за мажордомом внутрь гостиной и безмолвно присвистывает, только оглядывая огромное помещение, поглощенное в приглушенное янтарное свечение от хрустальной люстры прямо под потолком. Стены вокруг по-прежнему каменные, нетронутые отделкой и украшениями, отчего у Хосока создается впечатление, что он вдруг попал в средневековый замок. Несмотря на это, однако, в комнате тепло и даже жарко — кажется, это обуславливается потрескивающими поленьями в камине в самом углу. В гостиной не много мебели и предметов интерьера: большой черный диван посредине, два кресла рядом, несколько шкафов с книгами и статуэтками, зеркала, обрамленные позолотой, старинные портреты и крутая резная лестница, ведущая, видимо, на второй этаж. Хосок невольно приоткрывает рот и прокручивается вокруг себя, чтобы завороженно осмотреть каждую мелочь. От высоких сводов потолка, мчащихся ввысь, куда-то к самому небу, у него мутится сознание, и он почти пошатывается в сторону, но его вовремя прихватывают за талию и удерживают на ногах. — Впечатляюще? — слышится сбоку. Хосок поворачивает голову на голос и звонко охает: — Юнги-я! — он лезет обниматься. — Сколько лет, сколько зим! — Боже, ты все такой же громкий, Хосок-а, — Юнги хрипло смеется, но от товарища не отстраняется. — Годы и вправду идут, а ты совсем не меняешься. — А вот и неправда, — Хосок отходит назад. — Смотри-ка, как у меня лицо постарело, — он страстно тычет пальцем себе в лоб. — Тридцать шесть лет, а одни морщины уже. — Все мы давно не молодые. Хосок понуро кивает, но с Юнги мысленно не соглашается. Юнги выглядит так, словно они и не расставались после выпуска из университета еще двенадцать лет назад — все те же хитрющие глаза с ярким огоньком в черных радужках, все та же бледная кожа без единой возрастной складочки, все тот же терпкий мускус и все то же властное альфье покровительство, исходящее от каждой клеточки его естества. Все тот же Мин Юнги, только чуть более живой и будто бы счастливый. Вампир, ей Богу. — Я попросил накрыть стол, — Юнги помещает руки в карманы брюк и мимолетно кивает за себя. — Пойдем в столовую. Ты наверняка проголодался с дороги. Заодно поговорим обо всем, да? Хосок радостно кивает ему в согласии, и они принимаются неторопливо шагать в сторону темного прохода, ведущего в столовую. По пути Хосок продолжает с нескрываемым интересом рассматривать коридоры, стены которых обвешаны дорогими картинами, и узорчатую плитку на полу. Его вкусу редко угождают такие богатые усадьбы, потому что обыкновенно они пестрят показной роскошью и педантичностью, но у Юнги в шатó находиться приятно. Хосок чувствует себя почти как дома. В самой столовой так же уютно и тепло. Комната маленькая и вмещает в себя длинный дубовый стол с двумя рядами стульев и шкаф, заполненный фарфоровой посудой. Они присаживаются друг напротив друга, и к ним тут же выходит улыбающийся омега — тот мажордом, пропустивший Хосока внутрь гостиной пару минут назад. — Вам подать все сразу, или начнете с закусок? — Принеси закуски и скажи кухне, чтобы не торопились с горячим. Парень кивает и собирается вновь выйти в дверь, соединяющую столовую с кухней, но Юнги его останавливает: — Чимин? — омега оборачивается через плечо. — Принеси вина. На свой выбор. Он легко улыбается, и Чимин, сдерживая ответную улыбку, скрывается в темноте коридора. Хосок щурится, но молчит. — Что ж, — Юнги упирается в край стола локтями, — рассказывай, какими судьбами к нам? Если честно, когда Чимин принес мне твое письмо, я подумал, что это шутка какая-то. Уж и не надеялся, что мы увидимся. — Я тоже, на самом деле. После окончания университета меня пригласили на стажировку на Западе, и отказаться от такой возможности, ты сам понимаешь, я не мог. Там жизнь закрутилась-завертелась в первый же месяц — ездили с коллегами на выставки, раскопки, нам даже подарили поездку в Иерусалим и позволили поприсутствовать на реставрации статуи века этак тринадцатого, представляешь? — Ты все так же работаешь в музее? — Нет, уволился оттуда еще три года назад и вместе со знакомыми ребятами вступил в американскую историческую ассоциацию. В основном служу им археологом на особенно масштабных раскопках, а после езжу вместе со специалистами на реставрацию и последующие аукционы. — Много получаешь? — Юнги отвлекается на вошедшего в столовую Чимина. Тот к чужому разговору не прислушивается и, быстро разлив вино по бокалам, ретируется прочь. — Достаточно, чтобы жить в скромном домике загородом и выращивать персики во дворе. — Ох, — Юнги по-доброму усмехается, — сколько тебя помню, ты всегда грезил об этих персиках. — Такая сласть, и на вкус как бархат, — Хосок довольно прикрывает глаза. — Тебе нужно будет как-нибудь приехать ко мне и попробовать их. Обязательно. — Посмотрим. Они звонко бьются фужерами под тихое «за встречу» от Юнги и, только получая закуски, голодно набрасываются на вяленое мясо и рыбу на широкой тарелке с серебряной каемкой. — Слушай, — вдруг говорит Хосок с набитым ртом, — я же слышал, ты жениться успел. Давно? — Давно, — Юнги коротко кивает и опускает взгляд вниз. — Чего-то у тебя лицо не особо радостное. — Все немного сложно. — Ну-ка, — Хосок серьезно хмурится, готовясь слушать. — Донхен, — Юнги старается подобрать слова, — стал странным в последние пару лет. Все начиналось хорошо — мы встретились, сблизились, встречались где-то полгода, потом поженились, переехали сюда, жили душа в душу, а после как-то резко отдалились. — Не знаешь причин? — Я предполагаю, но Донхен категорически отказывается обсуждать что-либо. Он пристрастился опустошать мой винный погреб и с каждым днем становится все более закрытым. — Может, у него что-то произошло? В семье, там, или со здоровьем? Где-то на Юге я слышал, что у омег бывает такой период после замужества, когда они сосредотачиваются на собственных чувствах и мыслях и пытаются понять, верный ли шаг совершили, выбрав того или иного альфу себе в мужья. — Ох, Хосок-а, — Юнги тяжело вздыхает, — у меня и так много проблем. На моих плечах сидят два предприятия, я должен управлять хозяйством, зарабатывать деньги, думать, куда их вкладывать, и эти их омежьи метания только отвлекают меня от дел. Когда мы с Донхеном только поженились, он был идеальным: не лез ко мне без повода, позволял расслабляться, помогал на работе, а теперь он будто повис на шее и мешает двигаться вперед. Иногда он так меня раздражает, но я не могу ему и слова сказать, потому что сразу начинаются плаксивые истерики, обвинения, крики. Он невыносим. — Развод? — спокойно предлагает Хосок. — Это невыгодно сейчас. Может, года через три-четыре. — Четыре года мучений! — Хосок недовольно взмывает руками. Он собирается сказать что-то еще, но его пыл мгновенно испаряется, стоит двери позади тихо щелкнуть. Чимин бесшумно шагает к ним и, не говоря ни слова, ставит на середину стола большое блюдо с запеченной индейкой и молодым картофелем, окружающим горячую тушу по краям. Оставляя им новый набор столовых приборов, тарелки и круглый поднос с овощами, он мимолетно желает «приятного аппетита» и скрывается в коридоре, ведущем в гостиную. — Юнги, это бессмысленно, — уже тише продолжает Хосок. — Хосок, бессмысленно обсуждать это сейчас, когда у нас остается так много не тронутых тем. Хосок снисходительно кивает и не лезет туда, куда его, кажется, совсем не просят. Юнги всегда был таким. Скрытным, тихим, не распространяющимся о собственных проблемах и делах человеком, успевающим, однако, уловить все сплетни и сдружиться с некоторыми однокурсниками, которые смогли пройти его негласный тест на доверие и прочность. Хосоку удалось приблизиться к Юнги только к третьему курсу, когда некоторые уже праздновали преждевременный выпуск (до него, собственно, оставалось совсем немного), и до самой защиты дипломов они просидели все пары и семинары вместе. Их отправляли на практику в одни и те же предприятия, давали совместные задания и проекты, позже позволили поселиться вместе в комнате в общежитии, так что отъезд в разные города стал для них одним из самых больных событий в жизни. Первое время они переписывались по почте — Юнги писал Хосоку о престижной работе и большой зарплате, Хосок о красоте Альпийских гор и вкусном берлинском пиве, — но, полностью погрузившись в новую, гораздо более яркую повседневность, о подобном общении позабыли и лишь свободными вечерами думали о том, как хорошо было бы наконец встретиться и пропустить по стаканчику сладкой газированной воды где-нибудь в забегаловке за университетом. Как в старые добрые. Шанс вновь увидеться представился только сейчас, спустя почти двенадцать лет. Хосок уже давно не зависел от рабочего графика, имел возможность свободно путешествовать и попутно вести записи с наблюдениями за природой и поведением животных, так что, поднакопив денег, решил отправиться в недолгое путешествие по Европе, чтобы повидать хоть часть многогранного мира и пополнить собственные сборники очерков новыми данными. Страна за страной, деревушки за деревушкой — он с превеликим удовольствием останавливался на ночь в затхлых домишках и мотелях, проникаясь местным колоритом, и отправлялся дальше, своим ходом, по лесам и золотым полям, минуя машины и поезда, если на то выпадал шанс. О Юнги Хосок услышал совершенно случайно. Остановился в очередном мотеле где-то на окраине Прованса и уловил разговор двух мужиков в пабе, располагавшемся на первом этаже, — оказалось, Юнги был довольно знаменитым в областях Франции, так что добыть его адрес у местных не составило труда. Он написал ему длинное письмо и напросился в гости, мол, не виделись давно, да и в местах тех, говорят, растительность хорошая, для гербария — самое то. Юнги, конечно же, отказать совсем не мог. Его шатó, стоявшее настоящим замком на присыпанном выступе средь поросших холмов, впечатлило Хосока еще на полпути — каменную усадьбу было видно аж с нескольких миль, и возвышалась она на пустыре гордо, подобно своему хозяину смотря на окрестности с неприкрытой горделивостью и чванством. Хосоку подобный разгул показался поначалу совершенно странным — Юнги никогда не горел желанием жить на широкую ногу (помнится, он даже не брал денег отца для покупки квартиры и принципиально ютился в общежитии все время учебы в университете), однако внутри его дом был простым и уютным. Ну, не считая дорогих картин и бархатных портьер на огромных окнах в пол. Хосоку здесь нравилось. Их дальнейший разговор волей-неволей заходит о личной жизни, и Хосок нехотя рассказывает о том, что времени на миловидных омег у него совсем нет. Юнги эмоционально удивляется — во времена молодости они вдвоем совсем не страдали от недостатка внимания к собственным персонам, — но Хосок объясняет: «Работа пока важнее». Юнги понятливо кивает. Будь у него возможность — жил бы так же, но возможности, к сожалению, больше нет. Брак повязал его так крепко и всесторонне, что он порой сомневается, своей ли жизнью вообще живет. Кажется, нет. Чимин приносит им десерт — горячий пудинг из горького шоколада, — когда они вновь начинают обсуждать путешествие Хосока. — Вы были в Англии? — вдруг мимолетно интересуется Чимин, пока осторожно раскладывает возле блюдец маленькие чайные ложечки. — Да. Дважды ночевал в Виндзоре, где-то в окраинах, посещал открытые государственные апартаменты с картинами, даже видел мельком королевских гончих. Какие собаки, Юнги-я, ты не представляешь! — Проходились по центру Лондона? Хосок с легкой улыбкой поглядывает на Юнги, безмолвно удивляясь подобной заинтересованности со стороны омеги. — Чимину очень нравится Англия, — поясняет альфа. — Точнее, — он исправляется, — одна английская писательница. — Дай угадаю, — Хосок пытливо смотрит на стоящего возле стола дворецкого. — Агата Кристи? Чимин скромно улыбается. Юнги снисходительно качает головой и, опуская взгляд на десерт перед собой, берется за ложку. — Знаешь, — продолжает Хосок, — а у меня есть знакомый в Англии, который добился однажды встречи с ней. — С Агатой Кристи? — Чимин округляет глаза. — Ну да. Он хороший знакомый ее мужа, поэтому ему удалось попасть на недолгий прием с чаепитием и коротким разговором. — Удивительно. Юнги смотрит на словно светящегося омегу из-под края фарфоровой чашки и улыбается уголком губ. Он видит, как Хосок хочет рассказать что-нибудь еще, видит, как Чимин отчаянно не желает упускать возможность послушать о жизни за пределами этого дома, а потому мимолетно указывает ложечкой на свободный стул во главе стола и тихо проговаривает: — Присаживайся, Чимин. Мне кажется, Хосок-а подготовил слишком много историй для меня одного. — Господин Мин. Чимин хочет отказаться, но Юнги непреклонно кивает на стул, и он неловко садится, складывая руки на бедрах. Хосок задумчиво следит за ними и за их короткими переглядками и разрывает только образовавшуюся тишину: — Так, — он бегло отпивает чуть остывшего чаю, — мне, наверное, стоит рассказать об Англии, раз у нас тут явился настоящий ее любитель, да? — Там правда всегда дождливая погода? — Чимин смелеет и сам задает вопрос. — Да, погода там в действительности паршивая — сырость стоит такая, что у меня волосы вились, словно на бараньей шкуре. Ни один гель для укладки не спасет. — Силикатный клей? — в шутку бросает Юнги. — Ну, это уж раз и навсегда, — Хосок усмехается. Чимин покорно сдерживает рвущийся из груди смешок и закусывает губу. — Вы вели какие-нибудь записи, пока путешествовали там? — Да. В основном описывал природу, состояние погоды, редко — животных. География и история априори интересуют меня больше фауны. В конце концов, я не учился на биолога и совсем не разбираюсь в живности. — Много музеев посетили? — Только Британский. Я редко бываю в центрах тех городов, в которых оказываюсь. Мне важнее походить по окраинам, посмотреть на настоящую жизнь за пределами богатых домов. Именно там находятся самые интересные музеи — на местных раскопках находят гораздо более ценные вещи и, не желая отправлять их в большие хранилища, оставляют у себя. — Вы находили кости динозавров? — Чимин двигается ближе, чтобы свободно уложить руки на край стола. — Нет, — Хосок улыбается и качает головой. — Раскопки — это не поиски останков прежней жизни на Земле. То есть, — он оговаривается, — да, кто-то намеренно ищет кости динозавров, но я предпочитаю динозаврам захороненные статуи и постройки. Их сложнее реставрировать. — У господина Мина никогда не было настолько интересных гостей. — Правда? Чимин согласно кивает. — Можно вас попросить? — скромно обращается он. — Да? — Вы можете показать мне ваши очерки из Англии до отъезда? Я бы хотел почитать их, пока есть такая возможность. — Конечно, — Хосок радостно подбирается на месте. — Конечно могу. Я даже могу оставить тебе пару книжек Агаты Кристи. Не знаю, читал ли ты что-то из того, что я купил в Англии, но ты сам посмотришь. Вдруг найдешь что-нибудь новенькое? — Господин Чон, — Чимин восхищенно подскакивает со стула и порывисто хватает Хосока за руку, — спасибо. Я не могу отказать вашей щедрости. — Да ладно тебе, — Хосок смущенно тушуется. — Если хочешь, сходим после ужина ко мне в комнату и поищем тебе какую-нибудь книжку на ночь? Мне кажется, Кристи лучше всего читать после захода солнца — напряжение будет рвать вены так рьяно, что не заметишь, как рассвет займется. — Не стоит, — томно, с нотками еле заметного льда прерывает их Юнги. — Чимин много работает днем, так что ему нужен хороший отдых ночью, верно? Он тяжело смотрит на словно замершего Чимина, и тот отрывисто кивает ему в ответ, спеша вновь сесть на место. — Ну, — Хосок пожимает плечами, — значит, утром. — Завтра я рано уеду в соседнее шатó на виноградники, — Юнги вытирает рот тканевой салфеткой и принимается бережно складывать ее. — Приеду ближе к полудню. — Тогда я поболтаю с Чимином об Англии с утра, а позже мы займемся с тобой библиотекой. — Не увлекайтесь Агатой Кристи без меня, — Юнги выходит из-за стола. — Чимин, проконтролируй, чтобы повар сделал заготовки на завтра, а также проследи за уборкой первого этажа перед тем, как все проснутся. На люстре скопилось слишком много пыли, и мне кажется, что ее уж больно беззаботно игнорируют. Мне надоело чихать, когда я читаю в гостиной. С этими словами он покидает столовую, оставляя друга и дворецкого наедине. Где-то в ближайшем коридоре слышится небрежное «доброе утро», произнесенное далеко не голосом Юнги, после чего в помещение плавно входит достаточно молодой парень в длинном шелковом халате с ювелирной вышивкой на широких рукавах. Лицо его бледное и осунувшееся, почти серое в приглушенном свете. Он выглядит больным и невыспавшимся, однако в противовес этому радостно лезет в дубовые шкафчики и вытаскивает из одного непочатую бутылку красного вина. — С каких пор прислуге позволено рассиживаться за хозяйским обеденным столом? — не поворачиваясь, тянет он. — Извините, господин Мин, — Чимин встает со стула и, молча кланяясь Хосоку, скрывается за дверью кухни. — Вы муж Юнги? — интересуется Хосок. От омеги поодаль пахнет терпким виноградом и не выветрившимся алкоголем. Он не кажется Хосоку неопрятным — в конце концов, у него сияющие уложенные волосы, ровная кожа и нежные руки с длинными, по-омежьи тонкими пальцами, — поэтому Хосок приветлив с ним, несмотря на то, что с милашкой дворецким тот обошелся довольно грубо. — Да, я омега Мин Юнги, — парень наконец оборачивается и шагает ближе; Хосок невольно замечает его босые ступни. — Мин Донхен. — Чон Хосок. Давний друг вашего мужа. Они вежливо кивают друг другу. — Когда мажордом вернется, — Донхен указывает бровью на дверь, за которой недавно скрылся Чимин, — прикажите ему подать мой ужин мне в комнату. Я бы с удовольствием поговорил с вами здесь, но сон морит меня еще с обеда. Составьте мне компанию на завтраке по утру, если пожелаете. — Непременно. Хосок коротко улыбается и следит за удаляющейся фигурой до момента, пока она не поглощается вечерней тьмой. Он выходит из столовой через минуту, после того, как допивает остывший чай и просит Чимина обслужить Донхена. После ему проводят короткую экскурсию по дому — Чимин оказывается непозволительно занятым, так что Хосок беспечно просит о помощи альфу в рабочем комбинезоне, копавшегося с резным плинтусом возле господской комнаты на втором этаже. Незнакомец представляется Намджуном и, хоть и выглядит поначалу серьезным и насупившимся, с широкой улыбкой рассказывает о каждом закутке, который только встречается им на пути. Ближе к одиннадцати Хосоку готовят ванну. Он сидит там недолго — омега-слуга сыплет в воду так много расслабляющих зловонных трав, что голова у него начинает кружиться после десяти минут нахождения в помещении. Когда он выходит в темный коридор, ступая на мягкий ворс цветастого коврового покрытия, вокруг стоит пугающая тишина. Видимо, в этом доме не являлось привычным засиживаться допоздна за чтением литературы или с долгими душевными беседами обо всем и ни о чем, и Хосоку подобный уклад чужд. Он — человек болтливый и излишне громкий, и утомить его чашечкой чая с мятой или мелиссой практически невозможно, однако вино, которое он пригубил еще в начале ужина, действует на него совсем легким снотворным и являет в голову желание поскорее прилечь на кровать. Хосок старается бесшумно дойти до своих покоев, но из-за наступившего мрака плутает. Все двери и повороты кажутся ему одинаковыми, картины на стенах становятся абсолютно идентичными, а потому он чувствует внутри липкий страх того, что, ему придется спать прямо здесь — на полу. Хосок уже собирается во второй раз обойти весь второй этаж, как вдруг случайно замечает приоткрытую дверь в самом тупике и, крадясь, идет к ней. Щель широкая. Хосок отлично видит то, что происходит внутри скромной комнаты, и охает, промаргиваясь, когда ненароком натыкается взглядом на знакомые силуэты — там Чимин, сидящий в свободном белом халате на постели, и Юнги, расположившийся в ногах омеги. До Хосока доносится обрывок чужого разговора, и он, мысленно проклиная вспыхнувшее любопытство, бессовестно прислушивается. — Устал сегодня? — Юнги аккуратно берет в руки тонкую ногу парня и приближается к ней губами. — Твой муж заставил меня идти за персиками в соседний сад, потому что ему не понравились те, что я принес с нашего. Цитата: «На них слишком много пушка, и мне неприятно жевать их». — Я поговорю с ним завтра вечером, — Юнги мокро целует выступающую круглую косточку на чужой стопе. — Он больше не будет тебя трогать. — Я надеюсь. — Чимин-а, я поговорю с ним, только если ты не будешь реагировать на альфу Хосока, когда вы уединитесь завтра в мое отсутствие. Хосок хмурится. — Не ревнуй, — омега, улыбаясь, шипит — Юнги больно кусается. — Мне просто интересно послушать об Англии. Ты же знаешь, как я хочу съездить туда как-нибудь. — Я отвезу тебя хоть на край света, только не бросай меня. — Я никогда не брошу тебя, Юнги-я. Никогда и ни за что. Чимин в наслаждении закидывает голову назад, когда его голень продолжают сладко выцеловывать, медленно поднимаясь выше к колену. Его волосы еще влажные после ванны — в них бликами сверкает лунный свет, льющийся из не зашторенных окон, — они чуть отросшие, завитые и едва касаются скул, оставляя на коже мерцающие следы воды. Юнги голодно лижет стройные бедра и распахивает полы халата так резко, что Хосок невольно краснеет и старается не смотреть на обнаженное тело. Его самого охватывает жар. Подсматривать за сторонними ласками — совершенное бесстыдство, но он, прикованный взглядом ко вьющемуся вокруг омеги Юнги, не может сделать и шагу прочь. Чимин тихо стонет, вплетается короткими пальцами в волосы альфы, когда тот мимолетно целует его полувозбужденный член, и тянет темную макушку к себе. Они целуются страстно, подобно двум языкам огня, соединяющимся в одном пламени. Юнги грубо подтягивает Чимина к краю кровати и снимает с него халат, отбрасывая его в сторону. Он нетерпеливо рвет нитки, на которых держатся пуговицы его рубашки, валится на парня, продолжая размашисто скользить по его пухлым губам собственными, и трется пахом о тонкое бедро рядом, чтобы хоть немного умерить тот пыл, накрывший их так мгновенно. Когда Чимин судорожно хватается за ремень на брюках Юнги, Хосок испуганно отшатывается в сторону и быстрым шагом мчится прочь. Он не готов утаить в себе еще больший порок — достаточно того, что он уже успел разглядеть, — так что все, что ему остается: беспокойно нащупать знакомый рисунок на двери, завернуться в одеяло и попытаться поскорее заснуть. Жар не отпускает Хосока до самой полуночи. Стоны вдали коридора затихают к рассвету.