Погода в доме

Шаги в прихожей совсем тихие, и дверь скрипит самую малость, но Тёма всё равно просыпается, приподнимает голову над подушкой, рассматривает полоску света, тянущуюся из коридора. Слабый шорох — Валентин вешает форменное пальто, убирает в тумбочку ботинки. Тёма надеется, что едва слышное покашливание ему чудится: с утра же, вроде, всё было в норме, он уже надеялся, что и впрямь само прошло, как Валентин обещал. Но — вот опять. Долго, сипло и с надрывом. Кашель стихает за шумом включившейся воды, Тёма садится в постели. Голова тяжёлая, ватная, спать охота. Тёма ощупью тянет руку к тумбочке, проводит пальцем по экрану телефона — ноль-ноль-сорок три. За окном — длинный низкий гул, где-то тяжело хлопает рама. Тёма подползает к краю постели, смотрит, как в тускло-жёлтом свете фонаря вьётся позёмка, как голые чёрные ветки клонятся низко-низко. Ветер не успокаивается с самого утра, у Тёмы успевали руки заледенеть, пока он добирался от подъезда до тачки, от тачки до подъезда. К гулу ветра примешивается похожий звук, но свой, домашний, из кухни. Микроволновка. Тёме на ночь есть совсем не хотелось, но картошку он всё-таки пожарил, даже укропом посыпал. Пусть Валя хоть поест нормально, не на бегу. И когда у них закончатся эти проверки? Вроде, он говорил, до Нового года должны всё успеть, на праздниках уже не будут дёргать. А то, блин, взяли моду доёбываться: Валя только прилетел из-под Архангельска — даже домой заехать не успел, сразу в штаб. Там, на северах, по идее, ветер ещё злее. Особенно с моря. Тёма вытягивается на постели, накидывает одеяло. Валю очень хочется дождаться, хотя понятно, что тому сейчас не до разговоров — ляжет рядом и отрубится. Тёму самого клонит в сон дико, хотя он сегодня и близко так не пахал, как Валя. Тёма уже дремлет, слышит откуда-то издалека мягкие шаги рядом с кроватью, чувствует, как приминается под новым весом постель и ползёт одеяло. Но от кашля, негромкого, царапающего, сразу вскидывается, и Валентин недоумённо приподнимает голову: — Ты чего, Тём? Разбудил я тебя? — Всё норм, — зевок распирает рот. — Ты спи, Валь. Валентин угукает, переворачиваясь набок, зарываясь щекой в подушку. Тоже тянется к тумбочке — проверить будильник. Синева экрана заливает лицо Валентина, и в неестественном освещении оно кажется Тёме похудевшим, осунувшимся. — Тебе опять завтра к шести? — Не-а, планёрка у нас в девять, а до неё мне там нечего делать. — Хорошо… Слушай, Валь, а может, ты бы к врачу сходил? В темноте нетрудно различить, как Валентин под одеяло пожимает плечами. — Тём, мы об этом говорили. И не раз. — Ну, две недели уже прошло. Ты как вернулся из командировки, так и кашляешь. — Потому что я простыл на побережье, — с расстановкой, как неразумному ребёнку, поясняет Валентин. — Я пью таблетки. Сейчас у меня нет времени проверяться, но если до того, как мы закончим с инспекцией, моё состояние не улучшится, схожу. — Новый год, — бормочет в подушку Тёма, — не факт, что успеешь до праздников. — Значит, после праздников. Наша поликлиника, насколько я помню, с третьего работать начинает. Я думаю, мне и не понадобится. — А ты температуру меряешь? Короткий выразительный вздох. — Тридцать семь и два, Тём. Успокойся уже. Простуда — это не конец света. Тёма, конечно, соглашается. Сколько раз он сам с температурой в гараж к пацанам мотался. Тёма засыпает быстро и умудряется встать даже раньше Валентина: тот выходит из ванной, щуря заспанные глаза, когда Тёма уже деловито раскладывает по тарелкам наскоро наструганный салат. — Вот что бы я без тебя делал? — мягко усмехается Валентин, притягивая Тёму к себе, ероша его спутанные волосы. От тёплых прикосновений к макушке Тёма блаженно жмурится, приникает ближе. Губы легонько касаются виска, Тёма поворачивается лицом, приподнимает подбородок, напрашиваясь на поцелуй, но из комнаты прорывается требовательная трель Валиного телефона. Валя выразительно поднимает брови — Тёма без труда угадывает всё, что товарищ полковник думает о тех, кто решились побеспокоить его утром, которое он надеялся провести без суматошной спешки. Валя выходит из кухни, и до Тёмы, опустившегося за угол стола, доносится негромкий, сосредоточенный голос. — Здорово, Андрей. Сколько зим, ага… Не ожидал. Как ты? Ну, молодец… Да, не очень давно вернулся, недели две как. Да нормально. Сейчас нас имеют, конечно, и в хвост, и в гриву. На праздниках, может, уеду. Карелия, как вариант… Ещё обсудить надо, конечно. Да, представь себе, не один. А ты как думал? Именно. Кашляю? Я? Ну допустим. Командировка, говорю же. Пять часов на морозе. Да ничего особенного. Какой больничный, ты смеёшься? Нет, не делал. Нет. Нет. Вообще без вариантов. Завтра? Ну, если только в обед время выкроить… Нет, приезжать не надо. Хватит мне устраивать медицинский шантаж, профессор. Я сам подъеду. Да, в полвторого. Как ты узнал-то? Ах, помощник… Голос молодой совсем, верно? Как представился? Понял. Спасибо, Андрей. Давай. До завтра. Голос замолкает, из комнаты уже ничего не слышно. Тёмины пальцы похрустывают — он только сейчас замечает, как крепко стиснул их в замок. Вдох-выдох, медленно, глубоко. Тёма приподнимает голову и поворачивается навстречу тихим размеренным шагам. Карие глаза смотрят на него в упор — холодно, неприязненно. — Артём, — размеренно и сухо, от такого тона под рёбрами царапает, — правду, пожалуйста. Ты звонил Андрею Владимировичу? — Звонил, — губы сами собой распахиваются в ухмылке, — ты ж сам сказал: вот тебе номер, если что — обращайся, так и скажи, что ты от Лебедева. Уголок тонкого рта насмешливо приподнимается. — Не изображай из себя глупца, Артём, тебе не идёт. Ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду твои возможные проблемы со здоровьем. Со своими я в состоянии разобраться сам. Внутри всё уже давно в тугой колючий комок перекрутилось. Дёрнуться бы вперёд, к коленям Валентина, обхватить, прижаться щекой, твердить, срываясь не то на крик, не то на шёпот — пожалуйста, Валя, пожалуйста, я ж ничего плохого не хотел, не сердись, не бросай, не гони меня, Валя… Тёма аж сам себе удивиться готов: сидит, смотрит на Лебедева снизу вверх, как ни в чём ни бывало, и даже голос вроде не дрожит. — Ну извини, товарищ полковник. Если ты сам о своём здоровье не думаешь, должен же кто-то о нём побеспокоиться вместо тебя? Высокая сухощавая фигура подаётся ближе, смуглые костяшки пальцев, упираясь в стол, белеют. Зрачки, расширяясь от гнева, заливают карюю радужку чернотой. Валентин смотрит, смотрит, не отрываясь, не давая отвести взгляд. Тёма сглатывает. Пальцы опять хрустят. — Вместо меня? — голос Валентина очень тихий. — Ты считаешь, что тебе позволено за меня принимать решения? Лбу жарко, в висках стучит. Горло пересохло так, что и слова не выдавишь. Но надо. Потому что Валентин ждёт ответа. А что ответить-то? Что Тёма еблан, полез, куда не следует, и проебался по полной? Простите, товарищ полковник, Тёма осознал и больше так не будет? Валя ведь прав. Тёма бы сам кого угодно послал далеко и надолго за попытку решать за Тёму, что делать и как жить. И Тёма знал это, когда искал в телефоне номер военного медика, старого Валиного знакомого. — У меня мама, — губы, сухие, как бумага, кривятся, — кашляла вот так, неделями… На завод ходила, — Тёма сглатывает, горло больно режет, — иначе бы премию не дали. Она хотела к празднику… комп мне. Воспаление лёгких, двустороннее. Врач потом говорил, почему раньше не, — опять глотку сводит спазмом, слова еле проталкиваются, — почему не… почему… Я, Валь… Я опять смотреть на это не собираюсь. Молча. В сторонке чтоб. Хочешь, ударь, выгони, я не знаю… Мне страшно пиздецки, когда ты вот так героя-мученика из себя строишь, а я не знаю, чем это кончится. Хочется отвернуться, опустить взгляд, заслониться. Тёма просто смотрит. Карие глаза не отрываются от его лица. — Понятно. Что тебе понятно, хочет спросить Тёма, но вместо слов просто заглатывает воздуха раскрытым ртом, сипло выдыхает — и Валентин слитным движением опускается на корточки, обхватывая Тёмину шею, затылок, подбородок, притягивая к себе. — Тём. Ну, Тём. Успокойся. Всё хорошо. Тёма чуть со стула не съезжает, пытаясь дотянуться, тычется губами Валентину в лоб, в висок, пальцы сжимаются на широких плечах сквозь ткань футболки, мелко дрожат. — Всё, всё, — тёплая ладонь гладит Тёмин загривок, спускается вдоль позвонков, ныряя под футболку, — я здесь, и никакой кашель со мной ничего не сделает. Бронхит это, самый обыкновенный, пара дней в тепле и всё пройдёт — кто б мне их дал ещё… Валентин негромко посмеивается, и у Тёмы вырывается какой-то писклявый смешок, плечи вздрагивают. — Я схожу, Тём, пусть Андрей меня посмотрит. Только не надо пытаться что-то исправлять за меня. Если что не так — лучше говори. — А-а ты не выёживайся, будто у тебя, блин, девять жизней, — Тёма кивает. Он уже окончательно сполз на пол, тёплый, гладкий, и его голова прижата к груди Валентина, и под щекой чуть быстрее привычного бьётся пульс. И Валентин крепко обнимает его, а значит — всё хорошо.