Я тебя никогда

Звонок будильника разошёлся по всей квартире. Противный, острый, дотошный. Казалось, кто-то бьёт Насте по голове столовыми ложками. Анфиса лежала в кресле. Настя спала на полу, на кухне. Она не смогла уснуть ни в своей комнате, ни в бабушкиной, почти что до утра пробродила по квартире, изредка натыкаясь на стены. Помнила как пришла домой, стянула с себя ненавистное платье и швырнула его в угол своей комнаты, помнила как в одних трусах, вытирая руками слёзы, она прошла в бабушкину спальню и закуталась в её халат. Всунула ноги в её тапки. Взяла её подушку и одеяло, они пахли ею, казалось, ещё сохранили её тепло, частичку её души. Обняв их, изо всех сил прижимая к себе, она ходила по дому в каком-то полусне. Было полнолуние. Как-то слишком светло для ночи. Хотелось спрятаться в обволакивающей, всепоглощающей темноте, но и этого не вышло. Было жарко, душно, но открыть окна Настя не решилась. Будто вместе с воздухом в дом могло попасть что-то, или кто-то ещё. Реальность могла попасть в дом. И ещё раз ударить. А Настя ещё не оправилась от первых её ударов. Сначала, на кухне она села на пол, смотрела на луну, думала о том, как она далеко, какая она красивая, и как бы было здорово на ней побывать. Иногда мимо дома проезжали машины. Одну из них Настя узнала. Видела её часто, когда не спалось. Это была машина Сергея Михайловича, из соседнего подъезда. Много раз Настя уговаривала себя, отказывалась верить. И жена Сергея Михайловича тоже, отказывалась верить. Но всё было ясно теперь. Никакие это не задержки на работе. У него есть другая женщина. Вот он как медведь неуклюже выбирается из машины. Он шатается, на ногах держится не очень уверено - пьян, хоть и не сильно. Но ведь не на работе же ему наливают? И, конечно же, не с коллегами он сидел допоздна в местной "Крестьянке". Об этом говорила его лукавая и самодовольная улыбочка, резкие и неточные движения в попытке поправить рубашку и брюки "как было", застегнуть ремень потуже. Настя была уверена, что если бы она сейчас могла стоять там, рядом с ним, то помимо перегара могла бы отчётливо уловить нотки женских духов. — Сволочи. Впервые это слово прозвучало на кухне вслух. Нина Андреевна строго запрещала Насте ругаться, требовала чтобы хоть дома они могли передохнуть от уличного жаргона, да и какой юной девушке к лицу крепкое словцо? — Сволочи, гады, кабели, - проговорила Настя, но уже громче, увереннее. Будто до этого только проверяла, не прилетит ли ей сейчас от бабушки. Но бабушки не было. Настя заплакала.

***

Утро. Зачем только оно наступает? А ведь это должно было быть самое радостное утро за последнее время, и первый день после окончания колледжа, первый день свободы. Но у Бога на нас свои планы. И этот ужасный будильник, который никто не отключил. А ведь ей теперь больше не нужно вставать в семь утра, или нужно? Все обстоятельства проснулись синхронно с ней. Снова придавили её к земле, лишили кислорода, загудели, забегали в её голове. Она смотрела вокруг, на старые шкафы в синий цветочек, на стёртый линолеум, на кошкину игрушку под креслом. Хотелось чтобы кто-то другой сейчас пошёл вместо неё искать работу. Чтобы кто-то другой пришёл, и навёл порядок. И вообще, чтобы она была не Настей, а, например, Светой из Магадана. Ведь у Светы нет таких проблем! Но тут же Настя вспомнила вчерашний визит к бабушке в больницу, и шумно выдохнув поплелась в ванну. Во-первых, надо была привести себя в порядок, во-вторых, никто и ничего не должен знать, ну, насколько это возможно. Почему она так решила? Было непонятно. В конце концов, новость о болезни бабушки вряд ли сможет как-то навредить Насте, возможно, даже поможет. Но она твёрдо, по-взрослому решила: "Это моя проблема!". Только сейчас она вспомнила что обещала позвонить Мише. А времени уже было девятый час утра. Прямо в полотенце, мокрая, она побежала к телефону в коридоре. Он был отключен, вероятно кто-то из врачей задел провод, когда выносили бабушку. Выносили бабушку... Но не успела Настя вставить его на место, как раздался звонок в дверь. Она вздрогнула, как от выстрела, казалось не слышала этого звука лет сто. Прокашлялась, и более менее человеческим голосом крикнула: Иду, иду! Вбежала в ванну, накинула ночнушку, сверху бабушкин халат. Подбежала к двери: — Миша! Парень стоял на пороге, выглядел очень не выспавшимся. Заношенная синяя футболка, спортивные штаны. Конечно же он звонил ей. И вечером, и ночью, и утром. И это было ясно, потому ничего и не говорили. — Заходи, - Настя начала активно жестикулировать — Быстрее, быстрее, ну! Миша зашёл и закрыл за собой дверь. Он внимательно разглядывал Настю, от того не проронил ни слова. Пока девушка убежала в комнату одеваться, он прошёл на кухню. Увидел на полу смятое одеяло, подушку, всё понял. Анфиса смотрела на него крайне внимательно. — И тебе "привет"! — но кошка в ответ промолчала, и понаблюдав за ним ещё какое-то время, вернулась ко сну. — Ой, извини, тут бардак у нас, я ничего не убирала. Ты, наверное, не завтракал ещё, да? Я тебе сейчас чай сделаю. Он, правда, обычный, ну, я имею ввиду... Я не знаю пьёшь ли ты такой, но я не жалуюсь, нам с бабушкой нравится. Её движения были нервными, отрывистыми, несколько раз она уронила пачку чая. Улыбка не сходила с её лица, но была абсолютно напускной, нервной, правый уголок рта периодически подрагивал от напряжения. Она почти не смотрела парню в глаза. — Настя... - но Настя не обернулась, - Настя, ты слышишь меня? Упаковка с чаем в третий раз шлёпнулась на пол. Настя стукнула руками по тумбочке. Зазвенели чайные ложки в кружках. Девушка опустилась на колени, балансируя на грани истерики. Миша кинулся к ней, сел рядом, взял её лицо в свои большие теплые ладони: — Эй, ты чего? Перестань, слышишь? Это всё равно не поможет! Ну, дыши, ну! Так они сделали несколько синхронных вдохов и выдохов, девушке стало лучше. — Ну, рассказывай. Настя принялась сгребать чаинки на полу в разные кучки или узоры. Водила по ним пальцами, то собирала, то разбрасывала. — Я не знаю что мне делать. Всё очень... Серьёзно. Гораздо серьёзнее чем я думала сначала. Нужны деньги, много денег. Очень много денег. Срочно. Миша напрягся. — Много - это сколько? Настя истерически рассмеялась. По спине парня пробежали мурашки, он ещё никогда не видел её в таком состоянии. - Десять тысяч. Долларов. Минимум. В комнате повисла гробовая тишина. Миша чувствовал себя ужасно, беспомощно. Он хотел помочь, сделал бы что угодно, но найти такие деньги, да ещё и в короткий срок - нереально. Но ведь не скажешь же ей об этом! — И что ты думаешь делать? - в горле у него пересохло. Настя немного помолчала, потом с болезненной улыбкой и с каким-то страшным блеском в глазах, облокотилась на Мишу и крикнула: — Проституткой пойду, Миша, проституткой! Вот ты бы за меня сколько дал? 500, 800, 1000? Мише стало совсем не по себе. — Ты серьёзно? — Ну конечно. А что же мне ещё делать? - она буквально вцепилась в него взглядом. — Не знаю... — Вот и я не знаю! Миша побледнел, резко поднялся, подошёл к столу, встал к Насте спиной. — Я тут тебе торт принёс. В честь праздника. Я тогда попозже к тебе зайду. Настя молчала. Только сейчас она заметила на столе небольшой свёрток из фольги, Миша, вероятно, достал его из кармана. Парень уже собрался уходить, вышел в коридор, начал обуваться. Как вдруг, Настя чуть ли не с писком бросилась за ним. — Не уходи! Пожалуйста, Миша! Не уходи! Не уходи! - она тихо плакала, прикрывая нижнюю часть лица рукой. Застыла прямо напротив него, в нескольких шагах, как бы не решаясь подойти. И не надо было, он сам подошёл к ней. Настя жалась к нему изо всех сил. Слёзы мочили его футболку, она как маленький котёнок, наугад водила руками по его рёбрам, груди. Он целовал её макушку, гладил волосы, спину, прижимал к себе. Она запрокинула голову и посмотрела ему в глаза. Заплаканная, с красными щеками, красным носом, её красивые, зелёные глаза блестели от слёз. И Миша не смог удержаться и поцеловал её. Раз, потом ещё раз. И она тоже целовала его. Он подхватил её на руки, понёс в комнату. Не прекращая поцелуя, бережно положил её на кровать, лёг рядом. Она отстранилась, смотрела в его затуманенные, прикрытые от удовольствия глаза. С каким-то непривычным интересом, потянулась правой рукой к его футболке, задрала её наверх. Увидела его живот. Она и до этого видела, часто, на физ-ре. Но сейчас почувствовала что-то совершенно другое. Он внимательно следил за её движениями, не останавливал, гладил её по щеке, целовал нос, лоб, губы. Вздрогнул, чуть застонал, когда её холодная от переживаний рука легла на его пресс. Столько раз делал это с Вероникой, но ни один из этих "разов", и все они вместе, не стоили даже секунды этого прикосновения. И уже как будто не помнил их, как будто не было до этого момента никогда и ничего. Спустил с ювелирной аккуратностью бретельку сорочки с Настиного плеча, целовал каждый миллиметр, накрыл её руку на животе своей, оказался сверху, вжал её в кровать. Настя вскрикнула, но не от испуга, а от удовольствия. Впервые за полтора дня забыла обо всём, как будто не было ничего кроме них, и скрипучей кровати под ними. Какой же Миша, всё таки, красивый! Даже с этой дурацкой стрижкой под коленку. Такой голубоглазый, такой тёплый, большой, сильный, и только её, только её. Настя сама удивлялась своим мыслям, это новое чувство кружило ей голову, опьяняло, она чувствовала теперь, знала, он только её. Обняла его крепко, целовала в шею, медленно, наслаждалась этими поцелуями, наслаждалась тем, что может его целовать. Миша одним движением снял с себя футболку, кинул её куда-то за спину. Настя смотрела на него и улыбалась блаженной улыбкой. Щёки у него стали совсем красные, и сам он, как будто, стал горячее, выдыхал резко через рот, опалял её кожу этим дыханием. Глаза полуприкрыты, светлые ресницы блестят на солнце, губы алые, зацелованные. И вот, он уже совсем осмелел, сорочку спустил с неё прямо до бёдер. Целовал грудь, щекотал её своим дыханием, а она выгнула спину, соединила руки в замочек на его затылке. То ли смеялась, то ли вскрикивала, то ли стонала. И всё это было так прекрасно, и как прекрасно станет уже через несколько мгновений, когда они впервые обретут друг друга, как вдруг раздался настойчивый звонок в дверь.