Ржавые гвозди

— Тебе не стоит туда ехать, Анатоль. Под потолком тонущей в ранних сумерках однушки вьются рваные полотна густо пахнущего перезрелыми фруктами дыма. Лошало курит, полностью погрузившись в процесс, его движения — фильм в замедленной съемке, каждый кадр будто увязает в тяжелом тумане и надолго застревает перед глазами против воли залипающего Тончика. Сухие, горячие пальцы цыгана, испещренные застарелыми ожогами, с облупившимся черным лаком на ногтях и, разумеется, унизанные заношенными золотыми кольцами, блуждают по его ладони в полубессознательной ласке. Где-то в районе линии жизни, или как там ее, замирают надолго, словно считывают едва слышимый пульс вероятностей грядущего. Тончика до сих пор напрягает вся эта потусторонняя шняга. — Че блин за подставы вечно, ты не можешь какой-нить нормальной херни нагадать?! Он сердито отдергивает руку, делает вид, что она срочно нужна ему, чтобы за ухом почесать, и отваливается от оккупированного Лошало и его кальяном подоконника. Бесится, подспудно ощущая дурацкий страх перед тем, чего не может объяснить, бесится, потому что уже не раз убеждался — пиздит цыган только лохам, которых облапошивает на вокзалах и рынках, бесится, но ссыковать и протирать жопу дома, меняя планы в последний момент, не собирается ни за какие приватные танцы с бубнами. Лошало усмехается, сверкая вставным золотом, не разжимая зубов выпускает облако тягучего дыма. — На следующей неделе в ларьке пиво подешевеет на двадцать копеек. — Бля, лучше просто завали ебальник. Тончик затягивает потуже истершиеся шнурки и застегивает олимпийку под горло, насупившийся, дерганный, мрачно мусолящий незажженную сигарету. Он явственно ощущает тяжесть чужого пристального взгляда где-то между лопаток и прикладывает уйму усилий, чтобы не обернуться, потому что знает — это гребаное болото, в котором, того и гляди, увязнешь на полдня, позабыв о делах и пропуская вдохи. Он и сам не рад, что вляпался в это мутное дерьмо. Первым тревожным происшествием в веренице неудач, преследующих ОПГ в последние недели, стало внезапное разорение одного из крышуемых тончиковыми пацанами магазов. Обычный захудалый продмаг, где втихую втюхивали людям просрочку по скидке и лениво пошлепывали бороздящих прилавки тараканов вчерашней газеткой, а в перерывах отсыпали бабла лидеру Штанов, чтобы тот не разбивал об эти самые прилавки ничьи ебла. Далеко не единственный на районе, и не самый прибыльный: банда выносила из его дверей больше семок, чем навара. Активно встряхивая за шкварник нытика-продавца, проебавшего второй подряд платеж, Тончик сквозь обильные сопли и причитания разглядел нездоровую бледность трясущихся рук, набухшие толстой алой пряжей сосуды в воспаленных белках глаз, отупелую заторможенность и без того не слишком шустрого лошпеда и уже тогда заподозрил неладное. Спустя еще пару дней, когда придурка увезли на скорой откачивать от какой-то ядреной мозгоквасящей дряни, стала очевидной труба, в которую он спустил всю тончикову долю прибыли. Наркоты Тончик не выносил на дух, брезговал с ней связываться, плевался и считал мажорской придурью для бездуховных ушлепков, не понимающих прелестей классического здорового алкоголизма. На его территории процветали стайки путан, карточные шулеры, бабки-самогонщицы и мелкие ворюги, но никто даже не пытался замутить бизнес на конопляной рассаде с антресолей или сомнительного происхождения порошках в обертках из-под дешевых конфет. До тех пор, пока какой-то расфуфыренный фраер не приперся со стороны и не протащил на тончиков район свою отраву. Терпение Тончика лопнуло, когда он выудил паршивую закладку из-под своей любимой лавочки в родном, сука, дворе. На то, чтобы вычислить мразину охреневшую, у Штанов ушла почти неделя. Его согбенную паранойей фигуру замечали у школьных ворот, среди тайком выбравшихся покурить на переменке подростков, в заплеванных подворотнях за мусорными баками; он шнырял у запасных выходов из клубов и то и дело наведывался в местную аптеку. Пацаны по очереди таскались за ним, когда пёхом, когда на тачке, и в конце концов все-таки пронюхали, на какой из съемных хат барыга держит товар. Под окнами прокуренной до рези в глазах однушки надрывается похрипывающий бумбокс: Алюминиевые Штаны в полном составе уже загрузились в салон девятки и ждут только своего лидера, чтобы нанести нежеланному гостю официальный визит и пояснить за местные понятия. Упрямство Тончика, судя по всему, не стало неожиданностью для цыгана и никаких протестов не встретило. Какому идиоту захочется тормозить несущийся на всех парах локомотив, или пытаться убедить торнадо маленько попридержать коней и остыть? А лишиться очередного зуба? Вот именно, нет таких. Только участившиеся затяжки терпким дымом выдают волнение Лало, все в той же позе развалившегося на широком подоконнике и с отсутствующим видом ковыряющего ногтем облупившуюся штукатурку. Тончик бурчит в ворот олимпийки что-то невразумительное и ретируется из собственной квартиры, пока загривок вместе с любимой бейсболкой не начал тлеть от жгучего взгляда блядского колдуна. Запирает входную дверь, прекрасно зная, что Лало вылезет, когда захочет, черт его знает как — не то цыганская магия, не то заслуживающие уважения навыки взломщика. Нарочито звонко, вызывающе шлепает по вонючей лестнице вниз, пытаясь выкинуть из головы знакомое ощущение мазнувшего по хребту стылого сквозняка, возникающее всякий раз, когда раззолоченный мудила оказывается прав. Гулкое эхо отсыревшего подъезда без единой целой лампочки или не усыпанной окурками ступеньки вторит его решительным шагам, превращая одного взбешенного Тончика в целую армию, на пути которой лучше не становиться.