«У тебя такой искрящийся пронизывающий взгляд. Улыбайся чаще.» — молвила как-то бабуля, нарезая свежие овощи не особо острым ножом.
Минки улыбался очень много, и делал это искренне. Даже по мановению четырнадцати лет, любовь к жизни и окружающим людям не пропала. А глубоко в сердечке трепетало то, что можно было назвать счастьем. Парень взрослел на глазах. Быстро и неумолимо, и как бы любимая бабуля в шутку не говорила, чтобы время остановилось, дабы можно было полюбоваться своим прекрасным мальчиком подольше, оно продолжало бежать и игриво помахивать ручкой. Время не будет останавливаться. Для него нет преград. Немного погодя, к пареньку привыкли даже стражники огромного поселения. Они больше не гонялись, прекрасно видя, что с Минки бороться бесполезно. Но и мальчишка стал реже хулиганить, потому что ему было очень стыдно перед бабулей, даже если она ничего ему и не говорила. Он её часто благодарил. Но на свой день рождения не успел. — Ты выглядишь чересчур задумчивым. Что-то не так? — Из мира воспоминаний вырывает приятный бархатистый голос Сонхва, и Минки трясёт головой, пытаясь вернуться в реальность, в настоящее. Действительно, что-то он призадумался. Наверное, стоит сходить к лекарю и попросить успокаивающих трав, но это уже вечером, когда люди и их бушующие эмоции успокояться. Минки пробегается пальцами вдоль позвоночника старшего, считая позвонки и умирая от того, насколько эта привычная смуглая кожа мягкая и горячая. Пак еле сдерживает холодное выражение лица, но изящно выгибается чуть в спине, будто пытаясь избежать прикосновений, однако стоит только чужой властной ладони прижаться к животу сквозь одеяния, пыл утихает и попытки всё это остановить пропадают, словно их и не было. — Я просто вспомнил кое-что, — младший пускает дуновение по шее Сонхва, и тот ёжится от такого контраста ощущений. Сон всегда умудрялся делать так, чтобы старший не сопротивлялся, а наоборот — с радостью поддавался провокациям. Минки знает абсолютно все слабые места и, честно признать, Сонхва это устраивает. Пак всегда сдаётся напору младшего. Он очарован ровно также, как и Минки. И он разгорается точно так же, как и Минки. По телу бегут шустрые гусиные мурашки, а внутри прокатывается волна подступающего наслаждения, когда чувствительной шеи касаются до невозможности жгучие пухлые губы, а ладонь начинает осторожно гладить живот, в казалось бы, двусмысленном намёке. Но оба парня знают, что младший своими действиями пытается успокоить. Сегодня день, когда Избранный должен пройти путь, чтобы принести дары Священному Алтарю Огненного Дракона. Под особо палящим солнцем, безветренным днём, шаг за шагом к своей судьбе и своему предназначению до конца дней. Один раз в год. — Что ты делаешь? — шумно выдыхает Пак, склоняя голову набок для исследования губами Минки большего пространства. Парень чуть слышно хихикает и дёргается, стоит только влажному языку пройтись за ушком, щекоча кожу, а после закусывает губу, еле сдерживая рвущийся наружу полустон — младший, воспользовавшись расслабленностью и отрешением от мира из-за ласк, незаметно скользнул ладонью вниз, несильно сжав появившееся лёгкое возбуждение Сонхва. — Мне…мне сегодня нельзя… — В другой ситуации старший бы самостоятельно оседлал Сона и позволил бы себе то, чего нельзя, но отчего оба бы сходили с ума. — Проклятый день. Почему именно сегодня ты слишком притягательный? Я с трудом сдерживаюсь… — шепчет Минки на покрасневшее ухо, и после целует загривок, наконец убирая руки от тела Пака, чтобы и тот не мучался. Именно в этот проклятый день парень особо чувствителен буквально ко всему, всё обостряется и давит, давит, давит. Возможно, некоторые думают, что это очень здорово, что нужно наслаждаться. Но вот Сонхва скажет, что это наказание. Как и Минки скажет, что это пытка. Они считают, что это слишком, ведь в этот день сопротивляться особенно тяжело. Сонхва разворачивается к младшему лицом и тут же толкает одной рукой на пол, нависая сверху. Пульс зашкаливает, жар раскатывается громом по телу, не давая здраво мыслить, а беготня за пределами покоев Пака заставляет кровь чуть ли не бурлить от адреналина. Сонхва знает, что будет, если продолжить, а также знает, каковы будут последствия, поэтому он лишь склоняется ниже и целует. Чтобы хватило на весь день, ведь вернётся парень только после двенадцати ночи. Минки плавится от всего, что происходит. От своих мыслей, чувств, от особенного сердечного тепла старшего, от его любви и прикосновений. Парень отзывчиво приоткрывает рот, разрешая хозяйничать в нём и оставлять свои следы, чем, конечно же, Сонхва и пользуется, очерчивая языком ровные ряды зубов, губы и после плавно проскальзывая в горячий рот, чтобы в следующее мгновение переплестись с шершавым шаловливым языком. Эти поцелуи — как глоток свежего воздуха. Кислород и спасение. Потому что другие не понимают…***
Минки остался в храме при городе. Он проводил Сонхва, обещая тому, что обязательно его дождётся, чтобы заснуть вместе под волшебным светом Луны в окружении мягкого аромата спелых персиков. Он даёт это обещание каждый раз и каждый день, ведь старший всегда очень занят. Он может посвятить всего себя себе только в один день. С пяти утра и до двенадцати ночи его мысли никому не принадлежат, его поступки — никто не обговорит, и за свои слова он будет брать ответственность сам. Сидя перед алтарём все эти часы Сонхва по-настоящему отдыхает, игнорируя спазмы и боль саднящих колен. Это мелочи. Именно наедине с Ним можно быть собой и не бояться, что другие способны подслушать, прячась где-то за углом снаружи или внутри, незаметно. Сон поправляет привычную для себя одежду, что не совсем свойственна лицам высоких званий, и направляется за пределы храма, попутно захватывая под руку лучшего друга, что всё это время стоял рядом, также провожая Избранного. — Мы куда пойдём? — Интересуется Хонджун, навеселе приплясывая, и получалось так, что младший скакал вместе с вечно энергичным Кимом. Эти двое дружили дворами и Хонджун был единственным человеком, который поддерживал Минки и всячески ему помогал. По большей степени, эта помощь была моральная — младшему некому было поплакаться по поводу здоровья бабули, что медленно, но верно угасала на глазах. Хонджун стал великой и самой надёжной опорой. Хонджун стал всем миром после смерти бабули. Его оберегающие и родные объятия были тем самым успокоительным, о котором не писал в своих заветниках никто. Хонджун был первой любовью. А сейчас Хонджун просто тот, с кем Минки предпочёл бы разделять прекрасные дружеские воспоминания под тенью многовекового дуба. — Наверное…в то самое место. — Странным тоном отвечает Сон. Он то ли спрашивает, то ли уверенно даёт ответ. Но и это не важно. Среди множества закоулков города, где двое парней любили когда-то проводить время, резвиться и играть в игру «кто кого догонит быстрей и обнимет», было одно место, которое хранило очень много воспоминаний. Эти воспоминания, в основном, не были радостными и наполненными искрящимся счастьем. Они были печальными, наполненными слезами, но тёплыми, как родные объятия Хонджуна. Разваленный дом, бывший мини-театр, куда когда-то давно приходили люди, чтобы посмотреть спектакли своих чад. Те придумывали разные истории: смешные или наоборот, и показывали их на публику. Чаще всего это было развлечение для старших поколений, которым было тоскливо сидеть в четырёх стенах. Разваленный дом, который до сих пор не снесли. По просьбе Минки. Он тоже тут играл свои выдуманные спектакли с Хонджуном. Как всё ещё помнит… Плащ, отданный прохожим, старая дырявая шляпа, палка сбоку торчит, имитируя острый и прочный меч, щёки в грязи, волосы — в беспорядке и любимое «э-хе-хей!» Оба мальчика любили море и мечтали путешествовать, но оба мальчика были слишком сильно привязаны к дому. Приятные воспоминания. Разваленный дом, ковёр и несколько тяжёлых подушек, обросшие зеленью стены. Уютно и. Как-то по-родному. В этом месте много что случилось. Небольшие пикнички, тысячи слезинок, впитавшихся в дерево, ночные разговоры, в один из которых Минки познал теплоту губ человека и то, насколько тело может быть горячим и обжигающим. Никто никого не винит. И Хонджун, и Минки приняли всё как должное. Просто решили забыть. И их это даже не тревожило. — А потом куда? — С детским интересом в глазах спрашивает снова старший, на что Сон усмехается по-доброму. И ведь именно этот человек показал, что значит дарить друг другу тепло и быть привязанными друг к другу по-иному. — Хочу сходить к ней… Минки не хочет произносить имя, он боится снова захлебнуться собственными слезами, умоляя её вернуться к нему и сказать, как она хочет, чтобы время шло помедленнее, потому что не успевает налюбоваться своим прекрасным мальчиком.***
Время неумолимо текло, даже не смея останавливаться, и вместе с этим чувство беспокойства всё росло и росло, зарождая в подкорке мыслей всё более нелепые предположения, а сердце каждый раз пропускало громкий удар, стоило только кому-нибудь пройти мимо покоев Сонхва, в которых его уже давно ожидал Минки, нервно погрызывая ногти. Парень отнюдь не уверен, что у них с Сонхва получается скрывать свои отношения от народа и прислуги, единственный знающий человек остаётся всё тот же Хонджун, который постоянно помогает исчезнуть из храма, да чтобы лишние глаза ничего не заподозрили. А лишние глаза всегда есть и будут везде. Но вечное будоражащее чувство, будто вас вот-вот раскроют, только сильнее распаляет и хочется совершать много глупых поступков. Стыдно не будет. Будут воспоминания. Минки очень переживает. Несмотря на то, что старший всегда так задерживался в этот день, сегодня предчувствие играет злую шутку с Соном. Он боится представить, что с Паком вполне могло что-то случится. Охрана не уберегла, темнота не укрыла, не спрятала в свой надёжный кокон, а сам парень продрог, дёргается на каждый шорох листьев деревьев, каждый треск сухит веток, когда по ним пробежит животное. Но покидать пределы храма, увы, нельзя. А покидать покои Избранного — тем более. Все Минки доверяют, а он в свою очередь не подведёт. Какой-то парнишка с грязными лбом и щеками, шмыгающий носом. И Избранный, прибывший с другого конца Китая, чтобы посетить Священный Алтарь. Встреча этих двух людей оказалась чистой случайностью, но именно она повлекла за собой то, что теперь два сердца и две души по-настоящему живут и искрятся счастьем. А слово «одиночество» ушло на задний план, где его не видно и где оно никому не помешает. В тот день, когда Минки гнался за сбежавшей курицей, чтобы вернуть её испуганной старушке, и споткнулся о булыжник, упав чуть ли не в самые ноги пока ещё неизвестного человека, он понял, что теперь всё точно будет по-другому. Окончательное осознание этого пришло с первым пересечением взглядов. Холодный, пронизывающий насквозь и яркий, наполненный жизнерадостностью. Как-то так получилось, что они начали друг друга дополнять. Характеры смешались. Младший брал какие-то черты от старшего и наоборот. Минки научился быть чуточку сдержанным в своих эмоциях, а Сонхва научился искренне улыбаться и не бояться, что за это могут осудить. Ведь проявление эмоций — это не грех. Парень, восседая на кровати в излюбленной позе лотоса, внезапно дёргается, когда ощущает ледяное прикосновение к оголённой шее, а после и плечу. Он в испуге поворачивает голову, чтобы убедиться в своих догадках, и тут же выражение лица смягчается, а на губах расцветает мягкая улыбка. Сонхва подкрался незаметно, даже дверь не скрипнула, оповещая, что в помещение кто-то вошёл. Он пришёл. Наконец-то. — Ты здесь. Я скучал. — Минки действительно очень сильно скучал, ведь почти целый день без любимого — адская мука и попробуй ещё справься с ней. — Я здесь. — Пак лаского треплет по волосам, как он обычно любит делать. Это такая странная потребность: проверить волосы на мягкость и комфортно ли будет в них пальцам. В волосах Минки — очень комфортно. — И я тоже очень скучал. Старший, контролируя все действия Сона, охватывает его же руками свою талию и подходит вплотную. Смотрит сверху вниз, и смотрит так, как не смотрел никто, и не посмотрит никогда. Это только их чувства, которые они уже привыкли делить поровну. Ткань одеяния сползает с немного худого плеча Пака — заметно как кожа покрылась рябью мурашек, то ли от прохлады комнаты, то ли от волнения. Минки не особо спешит избавить своего любимого от какого-либо клочка этой очень дорогой ткани, наслаждаясь моментом сполна и буквально питаясь открывающимся постепенно видом. Сонхва никому об этом не скажет. Даже себе не признается, но. Ему нравится, когда младший смотрит на него вот так: будто парень — самое ценное и любимое, что может быть на свете. По правде говоря, так и есть. Минки любит Пака больше всех, больше себя. Он очень хотел бы, чтобы бабуля познакомилась с этим прекрасным и просто неповторимым человеком. Он бы ей понравился… — Малыш, ты напряжён. — Старший боязливо осматривает Сона, немного отпрянув, заглядывает в туманные глаза и теряется. Парень не может понять младшего, но когда он видит его разбитым и подавленным, сердце сжимается так сильно, оно болит так сильно, что очень хочется разделить то, что чувствует Минки. Но Сонхва может лишь быть всегда рядом. Он очень надеется, что это хотя бы немножко помогает… Это помогает. Пак толкает осторожно младшего на кровать, упираясь ладонью в мощную грудь, и забирается следом, освобождая себя и Минки от одеяний. Присаживается на чужие бёдра, будучи уже привыкшим к наготе. Когда они вдвоём — слово «стеснение» теряет свои границы, становясь расплывчатым и еле заметным. Сонхва заботливо улыбается, смахивая чуть отросшую чёлку парня со лба, скользит нежно по лицу, гладит веки, брови, слегка надавливает на виски, снимая напряжение. И младший полностью доверяет себя рукам Пака. Он доверил уже давно. — Закрой глаза, пожалуйста, — просит старший, пока поочерёдно целует сначала один уголок пухлых губ, а следом и второй. Сон сразу же повинуется и концентрируется на тепле, исходящем от тела рядом, на дыхании, что скользит по оголённой, обласканной лунным светом, коже вниз. Сонхва позаботился о том, чтобы его никто не потревожил, Хонджун лично проконтролирует это, хотя вполне может по-тихому улизнуть к Юнхо (что является личным лекарем Избранного), лишь пригрозив другим слугам. А никто и не станет мешать, ведь прекрасно знают, что Пак в гневе или не в настроении, пожалуй, самый страшный человек. Старший порой поглядывает на Минки, пока исследует его подтянутое тело губами. Верной опорой на данный момент служат чужие руки, за которые Сонхва хватается, заводя чуть назад и припечатывая к постели, чтобы не мешали. Пак любит самостоятельно контролировать ситуацию, особенно чувствовать превосходство над младшим. И Минки будет самым глупым человеком на свете, если скажет, что ему такая перспектива не по нраву. Ему нравится абсолютно всё, что делает с ним Сонхва. Будто читая мысли младшего, Пак, даже с некоторым удовольствием, обводит кончиком языка ореол одного сосочка и обхватывает его губами, одной рукой скользит по телу вниз, специально царапает кожу втянутого от контрастности ощущений живота. Минки медленно, но верно задыхается. Он мелко вздрагивает на каждую манипуляцию старшего, ведь тот делает всё искусно, умело пользуясь чувствительностью некоторых участков кожи Сона. Например, ямочки на пояснице, на которые у Сонхва появилась с недавнего времени особая любовь. Парень буквально выучил тело младшего, знал, куда стоит нажать, чтобы получить нужную реакцию. Он бесстыдно надавливал на поясницу или эти ямочки, заставляя Минки прогибаться в спине, потому что знал, эти места — главная слабость Сона. Сонхва довольно облизывает губы и улыбается хищно, когда в памяти пролистываются сладкие воспоминания о последней жаркой ночи. Пак отчётливо помнит тяжело дышащего под ним Минки, что пытался сдерживать рвущие голосовые связки стоны, открываясь вместе с этим сильнее и до побелевших костяшек сжимая бедную простынь в кулаках. Пак ясно помнит свои чувства. Он хотел, чтобы не было никого и ничего больше. Только он, Минки и их будущее. Сонхва тогда мучительно медленно погружался в жаркое нутро, кусая до крови губы, лишь бы не позволить лишнему звуку вылететь из глотки… От этих фантазий внизу живота потянуло, и стоило Паку размашисто провести языком по вставшей плоти младшего, заключив красную, поблёскивающую головку в плен губ, как Сонхва несдержанно простонал, пуская вибрацию по члену. Минки отзывчиво поддался бёдрами вверх, позволив себе тихий скулёж. Он уже был на пределе и с трудом контролировал своё состояние, когда Сонхва обласкивал грудь. Последний раз осмотрев нахмуренное лицо парня, погуляв взглядом по багровым щекам и поджатым в тонкую линию любимым губам, Пак, насколько смог, опустился ртом на член, в подарок тут же получая шумный выдох. К слову, ублажать младшего Сонхва нравится даже больше, чем брать его. Неизвестно, почему так вышло, но парень чуть ли не умирает, когда пробегает юрким язычком по вздувшимся венам, когда пробует вкус, когда дышит этим запахом. Возможно, Сонхва сумасшедший. Да, возможно. Но его это устраивает. И это его дико заводит, поэтому расслабив горло и отогнав лишние сейчас мысли, Пак начал принимать в себя больше, дыша носом глубже, пока не упёрся кончиком в лобок. Ему этого не хватало. Минки утробно простонал, но глаза так и не открыл. Он уверен, что если посмотрит сейчас на старшего и увидит, как тот смотрит на него в ответ, одновременно скользя губами по возбуждённой плоти, то закончится как человек, разрешая внутренним демонам овладеть разумом. Сон чувствует кожей прожигающий глубокий янтарный взгляд Пака, ощущает, как тот ухмыляется, вместе с этим ещё быстрее двигая головой. Минки умирает, стонет низко, снова умирает, просит остановить эту адскую пытку, и снова захлёбывается в очередном стоне. Он почти на пределе. Уши слышат лишь дико неприличные звуки, которые дополняют тихие постанывая Сонхва. Старший, была бы у него возможность, постоянно мучал бы так своего любимого; доводил его до слёз в уголках глаз своими руками, губами и всем остальным, вытаскивал душу, выворачивал её наизнанку и погружал в тело в таком виде, чтобы после провернуть обратное действие. Сонхва нравится видеть, как Минки мечется по постели, не имея возможности прикоснуться к себе или к старшему. Сонхва нравится его превосходство. Уже будучи сам на тонкой грани, ведь сладостные стоны довели до заветной точки безумия, Пак выпускает плоть изо рта и сплёвывает предъэякулят, смешанный со слюной, на головку, размазывая ладошкой. Минки вымученно дышит, а, ощутив на лице горячее дыхание, приоткрывает глаза. «Такой прекрасный…» — единственное, что крутится в голове, пока Сон проводит пальцами по скользким от смазки губам, и наконец, целует, сразу проталкивая язык в полость. Сонхва плавится, горит и не жалеет себя, скрепляя свой язык с чужим. Сонхва обнимает за шею, приподнимая распластавшееся тело и внезапно льнёт ближе, потираясь затвердевшими горошинами сосков о другие, шире раскрывает рот и выгибается в пояснице, когда чувствует проникновение сразу двух пальцев внутрь. Вообще-то, ему этого не нужно. Будет ужасно стыдно, если кто-то узнает, что Пак, проигнорировав древние обычаи, не только осквернил себя в священный день, но и прямо на территории алтаря. Ужасно. Грязно. И неправильно. Но приятно. И запоминающе. Сонхва не противится, принимая в себя третий палец и уже скоро несдержанно громко постанывает в поцелуй. Ему слишком мало того, что дарит сейчас возлюбленный. Наверное, ему всегда будет слишком мало всего Минки. Разорвав мокрый поцелуй и показушно обведя чужие губы языком, старший нагло припечатывает Сона лопатками обратно на постель, устраивает его же руки на собственных ягодицах, которые младший любвиобильно раздвигает, и чуть-чуть приподнимается, только для того, чтобы окольцевать изнывающий член и направить его в себя. — Сегодня я разрешаю тебе лишь смотреть, — внезапно приказным холодным тоном заявляет Пак и опускается на плоть до конца, игнорируя спазмы и лёгкую боль. Он ждал достаточно долго, поэтому можно всё лишнее проигнорировать и отдаться в конце концов своим желаниям и бесам. Пак всхлипывает и зажмуривается, ощущая привычную величину, по которой скучал целый месяц. Времени хотя бы немножко побыть наедине с младшим не было, а одними короткими поцелуями в укромных местах насытиться, увы, никак не получалось. Так что сейчас парень отыграется и выпустит свою злость. Кажется, стоит задать вопрос. А кто кого именно вытрахает сегодня? Сонхва на это лишь посмеётся коварно. Огладив крепкие ноги, переодически оставляя красноватые следы от ногтей на гладкой коже, и чуть разведя их в стороны, Сонхва покрутился на плоти, гаденько ухмыляясь в ответ на ошалевшее лицо младшего, приподнялся, едва ли не лишая и себя и Минки того, чего они желают, но потом резко опустился до самого упора, звонко ударяясь бёдрами, отчего был слышен шлепок мошонок. У Сона спёрло дыхание, а Сонхва даже слишком громко для себя развратно застонал. Вероятно, его могло услышать много человек в пределах храма, но никто не сможет сказать, кому голос точно принадлежит. Избранного вполне может ублажать девушка и столь сладкий стон также может принадлежать ей. Только вот Сонхва, как и Минки, об этом не задумываются. Пак начинает набирать темп, то быстро скользя по плоти, то замедляясь, тем самым оттягивая момент, то совершает круговые движения тазом, отчего часто и томно постанывает, смотря на младшего из-под полуприкрытых век с подрагивающими ресничками. О, всевышний, кто бы только знал, насколько парню сейчас хорошо. Он впивается остервенело пальцами в рёбра Сона, и двигается более активно, благодаря всех, кого можно, когда Минки начинает подмахивать бёдрами вместе со старшим. Паку кажется, что он не успеет. — М-м-м, Минки-и-и…ах, давай… — головка бьёт точно по заветной точке, заставляя теряться в пространстве и времени. Сонхва не имеет понятия, как он смог что-либо сказать. И также он не успел проследить за действиями младшего. Парень вышел из напряжённого тела, поднялся на колени, перевернул Пака к себе спиной и сразу же одним грубым толчком заполнил собой, заставляя старшего вскрикнуть и вплести пальцы в волосы Сона. Слишком горячо. Слишком хорошо. Сонхва наплевал на какие-то нормы приличия и вообще забыл про то, что ночь опустилась на землю, являя с собой тишину. Парень стонет громко, а глаза сами по себе закатываются, узел внизу живота вот-вот развяжется, ниточка порвётся, ведь будоражащие рыки младшего на ухо буквально толкают к краю пропасти, в которую Сонхва почему-то не прочь прыгнуть, не подумав о последствиях. Пак до хруста в позвоночнике прогибается, сжимая чужие волосы у корней, когда внутри себя ощущает пульсирующую плоть, всё чаще и чаще попадающую по комочку нервов. Это сверх-невероятно. Хоть бы растянуть это мгновение на ближайший век… Кровать скрипит, комната наполнена звуками шуршания тел на простыни, шлепков мокрых тел друг о друга, стонами и снова стонами. Воздух накалился до предела, заползая в лёгкие и щекоча шальные нервишки. — Я больше…не могу! — голос предательски обрывается и после сказанного Пак крупно дрожит в объятиях, выпуская семя, вместе с этим скользя ладонью по собственному члену. В следующую секунду с уст срывается жалобный скулёж и растянутый на выдохе полустон. Пак ловит губами соседние и затягивает в глубокий развязный поцелуй, принимая в себя горячее семя и всё ещё осторожно покачиваясь на плоти внутри. Лёгкие адски горят, и до парней только сейчас доходит, что в них почти нет кислорода. Минки покидает обмякшее тело, разрывая поцелуй, но, не удержавшись, целует напоследок изящную тонкую шею, на что Пак по-детски хихикает, корючась, дабы избежать лишних прикосновений. Эта ночь выдалась безумной. И сил совсем не осталось. — Мне кажется, что тебе больше бы подошло быть демоном, — заявляет Минки, заваливаясь на подушку и утягивая к себе на грудь старшего. — Особенно после того, что ты натворил сегодня. — Скажи спасибо, что здесь нет лишних ушей, иначе за твои слова мне пришлось бы дать разрешение на твою казнь, — Сонхва лукаво ухмыляется и тянется за поцелуем, но получает в ответ лишь лёгкий чмок. — Ну эй, так нечестно. — Парень обиженно дует губы, но не возобновляет попытки поцеловать любимого. Уж что-что, а бороться с Сон Минки — последнее, что будет делать Пак Сонхва.