***
— Ты едешь в Тадфилд, — сказала Би, демонстративно игнорируя последовавший за этим драматический стон Кроули. Отдел новостей неуклонно пустел, по мере того как съемочная группа расходилась на ночь. Вечерние новости подошли к концу, и всем хотелось поскорее вернуться домой и избежать не по сезону холодного вечера. — Неужели опять?! Только не проклятый катящийся сыр, — заныл Кроули, изо всех сил изображая побитую собаку, широко раскрыв глаза за солнцезащитными очками и хрипло скуля. Может, ему удастся выклянчить… — Это местный колорит и один из любимейших сюжетов наших зрителей, — отметила Би, отмахиваясь от мухи, норовящей залезть в стремительно остывающий кофе. — Ты знаешь, какие рейтинги мы на нем получаем? Я от него не откажусь, так что заканчивай ныть. — Но обещают метель! — воскликнул Кроули, отчаянно нуждающийся в отмазке. Четыре года он освещал проклятый фестиваль сырной гонки в Тадфилде. Четыре года. А это будет пятый. Интереснее не бывает. — Умоляю тебя, сейчас же март. Не будет никакой метели так далеко на юге. К тому же, ты сам сказал, что она уйдет на север. — Я не предсказываю погоду, — прорычал Кроули. Но Би не слушала, уже отвлеченная Хастуром, желающим обсудить какой-то другой сюжет, или рекламу, или чем там, черт возьми, занимается Хастур. Он работает на станции много лет, и Кроули все еще не мог понять кем. — Похоже, мы едем в Тадфилд, — сказал Ньют, подходя к нему с ободряющей улыбкой. Ну, Кроули предполагал, что она была ободряющей. Улыбки Ньюта всегда были как минимум на три четверти нервными. Оставшуюся четверть приходилось угадывать. У Кроули не было никакого желания гадать, так что он просто позволял Ньюту нервничать и почти не обращал внимания на другие его эмоции. Мягкий смех привлек его внимание, и он оглянулся в сторону репортерских столов. Новый режиссер с мягкими светлыми волосами и блестящими глазами разговаривал с другой ведущей. Вроде бы ее звали Патриция. Не то чтобы это имело какое-то значение. Симпатичные блондины тут не задерживались, находя место получше, не успеешь и глазом моргнуть. Новый постановщик улыбался девушке, и Кроули вспомнил, какой уютный у него был запах (типа свечек с ароматом корицы и древесного дыма), когда зонтик из шотландки парил над ними обоими, укрывая Кроули от дождя. — Ты знаком с новым режиссером? Азирафаэлем? — спросил Ньют, врываясь в глупые розовые мысли Кроули. — Азирафаэль? — переспросил Кроули, наморщив нос. Что за нелепое имя? Может, если он сосредоточится на имени, то поменьше внимания будет обращать на другие вещи. Например, на то, каким мягким кажется его жилет. Или как идет ему галстук-бабочка. — Да, Би сказала, что он едет с нами. Что-то насчет того, чтобы испытать его в прямом эфире, — сказал Ньют, пожав плечами. — По-моему, приятный парень. — Твоего мнения никто не спрашивал, — проворчал Кроули, чувствуя себя все более неловко из-за этого разговора и желая его прекратить. Он и так уже застрянет с Азирафаэлем на целый день; нет никакой нужды думать о нем дольше необходимого. Ньют рассмеялся — на этот раз на сто процентов нервно. — Точно. Тогда увидимся в фургоне? Хуже всего в сырном фестивале было то, что Кроули приходилось останавливаться в Тадфилде накануне вечером. Останавливаться в Тадфилде в гостинице «Тадфилд», которой управляет женщина, нежно зовущая себя Мадам Трейси и понятия не имеющая, как не лезть в чужие дела. Она всегда донимала его вопросами о том, не встретил ли он «симпатичного молодого человека», как она это называла, пихая ему чай с печеньем, будто она его бабушка. Кроули ее терпеть не мог. Второе место с конца в сырном фестивале занимала двухчасовая поездка в новостном фургоне Ньюта. Мальчишка дал ему какое-то дурацкое имя и каждый год пытался втянуть Кроули в эту шутку. Он называл имя каждому новому знакомому, а Кроули все еще не решил, стоит ли оно вообще запоминания. Кроме того, что ему придется на целых два часа до Тадфилда втиснуться в кабину аж с двумя людьми, так еще и фургон — настоящий кусок дерьма. Станция никак не раскошелится на покупку нового, так что они застряли в этом древнем, потрепанном чудовище со скрипучими дверями и обогревателем, который приходилось выкручивать до упора, чтобы хоть немного согреться. Когда Кроули залез в эту ужасную жестяную банку тем вечером, он понял, что третья худшая часть сырного фестиваля — это то, что Азирафаэль — долбаный Азирафаэль — счастливо улыбается и болтает на заднем сиденье, держа одноразовый бумажный стаканчик. — Я принес тебе кофе! — воскликнул Азирафаэль и передал Кроули стаканчик, задев его пальцы, когда Кроули забрал его. Кроули задумчиво посмотрел на него, и Азирафаэль добавил: — Би сказала, что ты любишь черный кофе. Но я взял несколько порций сливок и сахара, если захочешь перемен. Кроули не любил черный кофе. Но такой он пил в офисе, потому что хотел казаться человеком, который пьет черный кофе. — Спасибо, — буркнул он, прихлебывая, чтобы не пришлось разговаривать. Если он заговорит, то скорее всего ляпнет какую-нибудь глупость. Или грубость. — Ты всегда носишь солнцезащитные очки вне эфира? — спросил Азирафаэль с искренним интересом, когда они наконец отправились в путь. Он был до смешного бодрым. Он всегда такой бодрый? Кроули ненавидел бодрых людей. — Да, — грубо ответил Кроули, откинув голову на подголовник и закрывая глаза за стеклами очков. — Ты всегда задаешь тупые вопросы? Азирафаэль фыркнул с заднего сиденья. — Грубить не обязательно. Я просто спросил. Кроули хмыкнул и сделал еще один глоток кофе. Отлично. Его мозг имел наглость увлечься таким нелепым человеком, а затем поумнел ровно настолько, чтобы заставить Кроули вести себя с ним совершенно по-свински. Ну зашибись. — Как вы думаете, в этом году будут травмы? — внезапно спросил Ньют, явно пытаясь нарушить напряженное молчание. — Понятия не имею. Стало бы хоть немного интереснее, — сказал Кроули одновременно с возгласом Азирафаэля: «Травмы?!» Кроули повернулся на своем сидении и улыбнулся. Такой улыбкой злой и страшный серый волк одарил поросят перед тем, как их съесть. Азирафаэль был слюнтяем. Это ясно. Кроули не любил слюнтяев. На завтрак он их ел. Он не должен чувствовать этот жар внутри, когда смотрит на него. Его сердце не должно согреваться. Он должен спугнуть Азирафаэля, как и последнего режиссера, чтобы Би, наконец, все поняла и позволила наконец ему делать все самому. — Представь, как сто человек преследуют головку сыра, катящуюся вниз с холма. На пути возникают многочисленные конечности. Десятки ног, преграждающих цель. — В прошлом году кого-то пнули в лицо, — добавил Ньют, важно кивнув. — Кровищи было… — сказал Кроули, все еще ухмыляясь, разглядывая лицо Азирафаэля в поисках реакции. Он готов поставить на то, что тот потеряет челюсть от страха или побледнеет. Вместо этого Азирафаэль только закатил глаза и многострадально вздохнул. Может, не такой уж он и слюнтяй. — Ты ужасен. Он всегда такой? — спросил Азирафаэль Ньюта, и тот кивнул. Ну и пожалуйста. Ньют может его не любить. На станции он никому не нравится. Это всего лишь работа. Кроули не хочет быть человеком, которого волнует работа. Отпахал свои часы — и пошел домой, где можно спокойно читать графические романы и вышивать крестиком, и никого это не касается. Вот и все. Такова жизнь. — Ну а я с нетерпением жду завтра, — решительно объявил Азирафаэль. — Я никогда не был на фестивале, и все это звучит просто восхитительно. — Что? Кучка пьяных парней, бегущих с холма за сыром? — Вы знали, что он может достигать ста километров в час? — беспомощно добавил Ньют. — Ох божечки, это же ужасно быстро! Кроули фыркнул. Кто вообще говорит «ох божечки» неиронично? — Мне просто кажется, что это здорово. Товарищество. Традиции, — сказал Азирафаэль с явной тоской, как будто пытался позитивом задавить цинизм Кроули. Азирафаэль не знал, что ничто не может задавить цинизм Кроули. Он необъятен. — Это четыре килограмма абсурдно быстрого сыра, вот и все, — парировал Кроули, отворачиваясь к окну. — Не будь таким брюзгой, — сказал Азирафаэль, и обидный выпад, произнесенный этим напыщенным голосом, все еще звучал как-то по-доброму. Кроули это ненавидел. — Брюзга — это по мне, — сказал Кроули, прежде чем замолчать и уставиться в окно. Довольно сплочения команды на сегодня. Да и на всю неделю. А если повезет, то и на целый месяц.***
Тадфилд был крошечным городком. Некоторые могут назвать его живописным, но только не Кроули. Кроули ничего не назовет живописным. Даже маленькие городки с коттеджами на окраине, окруженные холмами, с одним светофором на всю округу — контролирующим отсутствующее движение на главной улице, полной крошечных магазинчиков с названиями типа «Искатели Китча: Антиквариат и Многое Другое» и «Превосходные и Точные Чеддеры Агнессы». Единственная гостиница здесь заполнена до краев в ночь перед сырным фестивалем и, вероятно, пустует весь оставшийся год. Потому что ну кто в здравом уме захочет провести в Тадфилде больше одного дня? — Я забронировал комнаты в отеле «Тадфилд» для всех нас. Я знаю, что это не пять звезд, но он очень уютный, — сказал Азирафаэль, наклоняясь между двумя передними сиденьями, когда Ньют подъехал к обочине. Отель возвышался над ними — с кричащей розовой вывеской, качающейся на ветру, и кружевными занавесками в каждом окне. Кроули раздумывал, что произойдет, если швырнуть камень в одно из окон. Наверное, ничего, стоящего поднятого крика. После того, как они вышли из фургона, Азирафаэль проскользнул мимо него, и Кроули уловил дуновение того уютного запаха корицы. И сразу же пожалел об этом. Из-за этого ему захотелось делать всякие глупости, например, повернуть голову и зарыться носом в мягкую шею Азирафаэля, уткнувшись носом в ямку над воротником его рубашки. Вместо того, чтобы поддаться этому странному и совершенно неуместному порыву, Кроули прибег к своему обычному неразговорчивому поведению и фыркнул. — Скажи это после того, как проведешь здесь ночь. Азирафаэль нахмурился. — Мне не нравится твое поведение, Энтони. — Кроули, — прорычал он. Азирафаэль поджал губы. — Хорошо. Кроули, — подчеркнул он особенно, как будто требование Кроули было ему неприятно. Кроули игнорировал то, как от этого в животе у него что-то забилось, как дохлая рыба на разделочной доске, пока поднимался по ступеням гостиницы. Ему вовсе не нужно нравиться Азирафелю. Ему просто нужно пережить завтрашний день.***
Each morning I get up I die a little Can’t barely stand on my feet! Смаргивая сон, Кроули открыл глаза и застонал. Он никогда не был жаворонком, и уж точно не был человеком типа «Шесть утра — это лучшее время дня! Как я счастлив лезть на холм, чтобы посмотреть, как люди гонят с него головку сыра!». Take a look in the mirror and cry Вот Азирафаэль, скорее всего, был из таких. Кроули четко мог представить, как тот уже проснулся, оделся и суетится в своем номере, небось, напевая себе под нос. А может, он пока одет не полностью. Может быть, его воротник расстегнут, а концы галстука-бабочки лежат на груди, пока он поправляет жилет, глядя в зеркало. Кроули застонал и накрыл голову подушкой. Ему явно нужно потрахаться. Или подрочить. Хоть что-нибудь, чтобы остановить эти ужасные фантазии. Он не был фантазером. But I just can't get no relief, Lord! Кроули схватил телефон с прикроватной тумбочки и взглянул на экран, прежде чем выключить будильник. Пятнадцатое марта. Просто еще один день. Он будет в порядке. Он встанет, соберется и проживет этот день. А затем он пойдет домой, возьмет оплачиваемый отпуск из-за работы в праздники и проспит так долго, как только сможет. Он еще не достиг в этом деле верхнего предела, но готов приложить все силы. После чуть теплого душа (ему никогда не удавалось принять горячий душ в отеле Тадфилда), он привел волосы в порядок, игнорируя тот факт, что потратил лишние десять минут на то, чтобы одеться, хотя надел то же самое, что носил для всех уличных сюжетов. Темно-серая рубашка, черный пиджак, черные брюки. Ему не на кого тут производить впечатление. Это же Тадфилд. Схватив телефон и бумажник, он сбежал по лестнице на первый этаж гостиницы, где натолкнулся на Мадам Трейси. Она кокетливо похлопала накладными ресницами. — Вернулись в этом году, мистер Кроули? — В яблочко. Я, наверное, буду здесь каждый год до скончания веков, — раздраженно сказал Кроули. Что толку быть вежливым? Он ясно дал понять, что не является поклонником Трейси, открыто отклоняя все ее попытки уговорить его выпить с ней чаю. Проявить вежливость в этот раз значило бы пустить насмарку весь этот тяжкий труд. Скривившись, он обогнул ее, чтобы взять кофе. Вряд ли это поможет ему чувствовать себя менее похожим на ходячий труп, но есть что-то такое в плацебо-эффекте горячего кофе холодным утром. — Вы выезжаете сегодня? Я слышала, будет ужасная метель, — сказала Трейси, следуя за ним к кофеварке. Неумолимо дружелюбная, как будто манера поведения Кроули ее ни капли не смущает. Что с ней не так? Остальные посетители весело что-то обсуждали вокруг него, столовая была полна нетерпеливых людей, которые собрались на фестиваль, все заворачивали завтраки с собой и направлялись к выходу. — Однозначно, — сказал Кроули, закрывая крышку своего бумажного кофейного стаканчика. — К полудню меня тут уже не будет, не сомневайтесь. — Хорошо, просто берегите себя там! — крикнула она ему вслед, когда он выскочил за дверь. Он опаздывал. Едва ли это имеет какое-то значение. Азирафаэль мог его пожурить, но он уже и так ему не нравится. Кроули позаботился об этом еще вчера. Энтони Кроули никому не нравится, и он не собирался это менять. Он шел уверенной рысью по главной улице, когда кто-то выкрикнул его имя. — Кроули? Энтони Кроули? Голос подействовал ему на нервы, и когда он оглянулся, то увидел женщину с гладкой короткой стрижкой, выскочившую на тротуар, чтобы его поприветствовать. — Это я! Мэри Ходжес. Мы вместе ходили в среднюю школу, — сказала она с самой энергичной фальшивой улыбкой, которую Кроули когда-либо видел. Практически гримасой. Такую устрашающую улыбку ему бы стоило запомнить, учитывая, какой дискомфорт она вызывает. Но узнавание не приходило. — Что ты делаешь в Тадфилде? — воскликнула женщина, по-видимому, не замечая, что Кроули понятия не имеет, кто она такая. — Э-э-э. Я работаю в новостях. Освещаю фестиваль, — сказал он, махнув рукой в направлении Дьявольского холма. — О, ну разумеется, — сказала она с заговорщической улыбкой. О чем тут может быть заговор? — Если ты в Тадфилде надолго, я открыла пейнтбольную площадку за городом. Она пользуется большим успехом. Тебе стоит привести свою съемочную группу. Замечательный опыт командной работы. — Э-э-э, ага, — сказал Кроули, просто желая сбежать от этой женщины и ее жуткой улыбки. — Вот моя визитка, — сказала она, вкладывая карточку в его ладонь и снисходительно похлопывая по ней. Странно. Кроули повернулся и шагнул прямо в фонарный столб, опрокинув стаканчик себе на грудь, где он смялся, а кофе расплескался на его пальто и рубашку. — Блядь, — сказал он, бросая стакан на землю. Тот сиротливо скатился в сточную канаву. — Ой! — воскликнула она, смеясь. — Аккуратнее. Пытаясь смахнуть остатки кофе с пальто, Кроули споткнулся о бордюр и направился к Дьявольскому холму. Ну что за дерьмовый день. И чем дальше, тем хуже. — Ты опоздал, — фыркнул Азирафаэль, когда Кроули наконец прибыл. — Я хотел снимать с вершины холма, но теперь придется остаться здесь. Мы уже не успеем забраться наверх. — Ладно, — сказал Кроули, стараясь не звучать раздраженно, и шлепнул Азирафаэля по рукам, когда тот попытался поправить воротник его пальто. Азирафаэль поджал губы, когда заметил пятно на животе Кроули, но промолчал, сунув микрофон в его руку. Ньют поднял руку и начал отсчет. — Через три, две, — «одну», добавил он одними губами и дал Кроули отмашку. Не желая прикладывать ни малейших усилий и чувствуя горькое разочарование из-за стремительно остывающего на рубашке кофе, Кроули произнес ту же речь, которую произносил каждый год. — Мы здесь, на Дьявольском холме, неподалеку от Тадфилда, — бла-бла-бла, — на ежегодном фестивале сырной гонки, — может быть, если он будет говорить быстрее, то сможет уйти пораньше. Но Азирафаэль выжидающе смотрит на него, и, будь он проклят, если это не заставляет его работать как следует. — Сто счастливчиков собираются прогнать четыре килограмма лучшего сыра «Двойной Глостер» с этого холма. Первый, кто пересечет финишную черту или поймает сыр, выигрывает всю головку. Вы можете видеть, как наш церемониймейстер раскладывает на старте свежую выпечку, пока участники выстраиваются в очередь. Был миллион странностей в этом проклятом Тадфилдском сырном фестивале. Во-первых, сама погоня за сыром по смертельной ловушке, выдающей себя за холм. Во-вторых, люди, которые действительно хотели участвовать в этой погоне. И третье: по какой-то причине от церемониймейстера требовалось разбросать булочки по всей вершине холма. Это настолько странно, что Кроули даже однажды спросил об этом. Никто не смог дать вменяемый ответ. Традиция, говорили они. Долбаная традиция. Кроули вышел из кадра — как он это делал каждый год до сих пор — и посмотрел на холм, где Шедвелл — церемониймейстер — бросил свою корзину с хлебом на стартовой линии. Одна заблудшая буханка скатилась с холма, и сотни зрителей, выстроившихся вдоль сырной трассы, затаили дыхание. Вновь показался Шедвелл с сыром в руке. Он поднял его над головой и прокричал что-то, чего Кроули не смог разобрать. Шедвелл выпустил сыр. Раздался свисток, и все участники рванули, кувыркаясь и крича, сбегая за сыром с холма. Комья грязи и травы взлетали за ними, их дыхание клубилось белыми облачками, а сыр стремительно мчался вниз. — О, боже, — услышал Кроули выдох Азирафаэля из-за камеры. Это было самое умное, что он сказал с тех пор, как они встретились. Кроули наблюдал, как люди валятся с холма, несколько подростков приземляются на задницы, теряя равновесие. Один ребенок — не старше одиннадцати — попытался схватить сыр, но промахнулся. Сыр прокатился на полной скорости над финишной чертой, и за ним быстро последовал человек в красной футболке, нырнувший на живот, чтобы финишировать первым. Толпа разразилась аплодисментами, пока мужчина катился вниз по склону. Не считая нескольких пятен от травы и спутанных волос, он остался совершенно невредим. Он сел и с победным возгласом вскинул вверх руки. Тем временем сыр закончил свой смертельный бег и ударился о ствол дерева, прежде чем упасть на бок с глухим стуком. Кроули вернулся в кадр. — Ну вот и все. Еще один… радостный день на сырном фестивале в Тадфилде. Ньют выключил камеру, и Азирафаэль тут же оказался рядом с Кроули, забрал микрофон и понес всякую чепуху типа «было неплохо, возможно, в будущем стоит говорить помедленнее, я боюсь, что с такой скоростью людям может быть трудно тебя понять». — Ну вот такой у меня, черт возьми, голос, уже много лет, и он меня полностью устраивает, — отрезал Кроули, расправляя плечи, будто чтобы снять напряжение. Если бы только это сработало. Он хотел уйти отсюда. И поскорей. Азирафаэль фыркнул, но не стал настаивать. — Увидимся у фургона, — бросил Кроули, прежде чем отправиться в город. Ньют и Азирафаэль вполне могли встретиться с ним там. Ему показалось, что он слышал, как они что-то проворчали за его спиной, когда он уходил, но, вероятно, это было неважно и, вероятно, это была какая-то грубость. На улице становилось все холоднее, а Кроули не взял с собой подходящего пальто. Он всегда признавал, что отдает предпочтение стилю, а не функционалу, но в данном случае жалел об этом. Он съежился возле фургона, ожидая своих неторопливых коллег, когда из плотного облачного покрова начал сыпать снег. — Погода выглядит не слишком многообещающе, — заметил Азирафаэль, пока они с Ньютом загружали оборудование. Кроули потер онемевшие руки и посмотрел на небо. Он надел солнцезащитные очки. — Пройдет, — буркнул он, прежде чем забраться на переднее сиденье. Но Кроули ошибся. Чем дальше на юг они ехали по M-40, тем хуже становилась ситуация за окном. Движение замедлилось до черепашьей скорости, и Кроули почувствовал глубокую панику, когда оно полностью прекратилось. Снег валил простыней, и дороги от него были белыми. Дерьмовые дворники фургона едва проясняли видимость, когда наконец совсем перестали двигаться. За окном появился полицейский и постучал по стеклу. Когда Ньют опустил его, мужчина крикнул сквозь ветер: — Мы перекрываем дороги. Тут слишком опасно! — Слишком опасно? — Кроули перегнулся через колени Ньюта, чтобы почти кричать прямо в лицо копу. — Разве это не нам решать? — Больше нет, — сказал коп, которого тон Кроули совершенно не впечатлил. Кроули почувствовал теплую руку на своем плече, и когда он оглянулся, Азирафаэль смотрел на него с сочувствием. — Все в порядке, Кроули. Мы просто вернемся в Тадфилд и уедем утром. У тебя были важные планы на вечер? Кроули плюхнулся обратно на свое место. — Нет. Просто не хочу быть в гребаном Тадфилде ни минутой больше, черт возьми. — А, — сказал Азирафаэль позади него, и этот звук был настолько неодобрительным, что Кроули захотелось повернуться и объясниться. Или извиниться. Он не сделал ни того, ни другого. Он дулся весь вечер, отклонив приглашение Азирафаэля сходить в паб — а ведь мог воспользоваться тем, что они тут застряли! — и свернулся калачиком в постели, чувствуя себя ничтожеством. Кроули просто хотел домой.***
Each morning I get up I die a little Кроули открыл глаза и застонал, недовольно перевернувшись. Часы на экране телефона показывают шесть утра. Кроули зарычал, догадавшись, что, должно быть, неправильно поставил будильник. Они согласились уехать в 8, и у него были великолепный план: встать с постели в 7:30 и сразу же лечь спать в фургоне. Он выключил будильник несколькими беспорядочными тычками и попытался снова заснуть. К сожалению, мочевой пузырь ему не позволил. Встав с постели и непрестанно ворча, Кроули помочился и почистил зубы. Теперь, раз он все равно проснулся, можно и привести себя в порядок. В любом случае, два часа езды будут менее отвратительны после душа. Протерев глаза от сна, он включил душ и вздохнул. Два часа в фургоне с Азирафаэлем и Ньютом. Ньюта он мог вытерпеть. Он терпел его годами. Но этот Азирафаэль был совершенно новой проблемой. От одной мысли о нем у Кроули чаще билось сердце и потели ладони. Азирафаэль — просто еще один парень, напомнил себе Кроули. Конечно, у него ясные глаза, мягкие светлые волосы и тело, в котором Кроули просто мечтал утонуть, но… Нет. Плохие мысли. Он не допускал подобных мыслей о коллегах. Он не допускал подобных мыслей ни о ком. Кроули был холост и доволен этим, потому что одиночество было частью Кроули и одиночество было ему по душе. Кроули натянул пальто и схватил чемодан, прежде чем спуститься по лестнице. Он взял кофе и приготовился идти. — Вернулись в этом году, мистер Кроули? — спросила мадам Трейси, стоя у подножия лестницы. Кроули моргнул. Она же была здесь вчера, когда он опять регистрировался... неужто чокнулась? — Я был здесь вчера, — сказал Кроули, и Трейси странно на него посмотрела. — Ладно. Хорошо, а вы выезжаете сегодня? Я слышала, что будет ужасная метель. Кроули замер у кофейной стойки, чуть не уронив чашку. Ему это снится? Или просто дежавю? Он поставил чашку и вытащил телефон, открывая главный экран. 15 марта. 7:02 Нет Нет-нет-нет-нет-нет. Нет. — Я не знаю, — сказал он, глядя на свой телефон, пока, спотыкаясь, шел к двери. Та открылась, явив взгляду… голую улицу. Никакого снега. Ни единой снежинки. На улицах были люди, тепло одетые, и все спешили в одном направлении. С неприятным томлением Кроули выскочил на тротуар и остановил первую попавшуюся женщину: — Куда вы идете? — На Дьявольский холм. На фестиваль! — ответила та с улыбкой, прежде чем побежать, догоняя своих друзей. Сердце Кроули ухнуло. Ошеломленный, он шел по городу, и, разумеется, кому-то надо было к нему прикопаться. — Кроули? Энтони Кроули? Он повернулся и увидел ту же женщину, что и накануне, с гладкими короткими волосами, заправленными за уши. Он с трудом изобразил улыбку на лице. Что, черт возьми, происходит? — Мэри Ходжес? — О! Ты меня помнишь! — воскликнула она. А потом она обняла его. Кроули замер. Когда в последний раз его хоть кто-нибудь обнимал? Блядь. Не меньше года назад. Он сказал себе, что все его тело в ужасе, потому что он это ненавидит. Потому что он и правда это ненавидит. Кроули не из тех, кто любит обниматься. — Что ты делаешь в Тадфилде? — спросила она, отступив. — Э-э, да просто был рядом. По работе, — ответил он. — Что ж, если ты в Тадфилде надолго, я открыла пейнтбольные курсы за городом. Это ужасно популярно. Тебе стоит привести своих коллег. Замечательный опыт командной работы, лучше, чем у любого мотивационного спикера! Знаешь, мы даже получали награды. Кроули ничего не сказал, когда она сунула визитку ему в руку. Он смотрел на карточку, когда повернулся и шагнул прямо в тот же фонарь, что и днем ранее. — Ой! — воскликнула она, смеясь тем же пронзительным смехом, когда кофе Кроули залил его рубашку и пальто, обжигая кожу. — Аккуратнее. Кроули застонал, сначала тихо, но повышая громкость, когда выбросил стаканчик на улицу. Это какое-то безумие. Он сходит с ума. У подножия Дьявольского холма он обнаружил, что Ньют и Азирафаэль устанавливают оборудование. — Ты опоздал, — фыркнул Азирафаэль. — Я хотел снимать с вершины холма, но теперь придется остаться здесь. Мы уже не успеем забраться наверх. — Хорошо, — тупо сказал Кроули, позволяя Азирафаэлю поправить воротник пальто, прежде чем взять микрофон у него из рук. Ньют поднял руку и начал отсчет. — Через три, две, — «одну», добавил он одними губами, дав Кроули отмашку. Кроули по привычке поднес микрофон ко рту и начал говорить. Та же самая речь, что и каждый год — что и вчера! — без запинки слетела с его губ. — Мы здесь, на Дьявольском холме неподалеку от Тадфилда, на ежегодном фестивале сырной гонки. Сто счастливчиков собираются прогнать четыре килограмма лучшего сыра «Двойной Глостер» с этого холма. Первый, кто пересечет финишную черту или поймает сыр, выигрывает всю головку. Вы можете видеть, как наш церемониймейстер раскладывает на старте свежую выпечку, пока участники выстраиваются в очередь. Кроули вышел из кадра по свистку, за которым последовал топот ног, когда участники ринулись с холма с тем же хаосом и криками, что и вчера. А потом все было кончено. Тот же самый вчерашний мужчина в той же красной футболке точно так же бросился к финишу. Раздался свисток. Кроули уронил микрофон на землю и побрел прочь. — Кроули! — звал его Азирафаэль, но Кроули не остановился. Что с ним происходит? Он услышал фырканье, когда Азирафаэль его все же догнал. — Ты не можешь так просто уйти. Нам надо ехать! — Мы не сможем уехать, — сказал Кроули, поворачиваясь к нему и уже не в первый раз чувствуя себя потрясенным чистой голубизной его глаз. Неземной. — Что? — Будет снежная буря. Азирафаэль фыркнул. — По-моему, ты говорил, что не предсказываешь погоду. — Может, я ошибался, — сказал Кроули. А когда он лег спать той ночью, улицы Тадфилда были покрыты снегом. Он поставил на будильник «Good Old-Fashioned Lover Boy» и надеялся, что завтрашний день будет иметь хоть немного больше смысла.