***
** Очнулся я ранним утром, то ли от восходящего солнца, то ли от зыбких мельтешений перед глазами. Я раскрыл глаза и уставился на ребёнка в красном пальто, сидящего напротив меня. Я не сразу узнал в этой девочке вчерашнюю незнакомку. Странно было, что ехала она в одиночестве. Выглядела лет на тринадцать-четырнадцать, никак не старше. У неё было красивое, никак не женское лицо — детское или даже по-юношески простое и чистое. Ясные голубые глаза, блестящие из-за солнечных бликов. Губы у неё были тонкие, болезненно тусклые. Обычно знатные девушки любят украшать себя — но на незнакомке не было ни украшений, ни какой-либо косметики. Было что-то занимательное в её поведении — она читала чуть мятую, сложенную вдвое газету, пристально всматриваясь в заголовки. Краем глаза она таки заметила, что я бесцеремонно наблюдаю за ней — отложила корреспонденцию и с упрёком посмотрела на меня. Я нарочито прокашлялся и сел прямо, отвернувшись к окну. — Ничего, я тоже наблюдала за вами, когда вы ещё не проснулись, — сказала она чистым голосом с заметным акцентом. — Значит, мы квиты, — усмехнулся я. — Я спасла ваши рисунки. Они вылетели из вашего чемодана, когда окно раскрылось из-за ветра. Не стала вас будить, — она протянула мне стопку уже потрёпанных жёлто-серых листов с моими набросками, сделанными во время последнего месяца работы. — Вы просто спасли мою карьеру! — немного преувеличил я, ведь издательству не важны были чертежи, лишь статьи. — А как вас зовут? — Арья, — безмятежно ответила она. — Ваше имя я уже узнала, все чертежи ведь подписаны… — Вы весьма любопытны, — улыбнулся я. — Где вы выходите? — Как-то странно, что к ребёнку вы обращаетесь на «вы», — перевела она тему, — право, мне очень неловко. — Хорошо, Арья, где ты выходишь? — местоимение я специально выделил голосом. — На следующей, Николай Юрьевич, — она как-то странно улыбнулась. — Интересуешься прессой? — спросил без задней мысли я, видя, как старательно она изучает газету. — Вовсе нет. Просто здесь статья о моём отце, — ответила Ари немного безучастно. Я помнил этот выпуск, позавчерашний, кажется. Всё написанное было об известных людях или императоре… Уж не королевская наследница же передо мной? Я достал из тубуса свой экземпляр газеты и открыл на той же странице, что и она. Всмотрелся в лицо над заголовком — граф Фелинский собственной персоной. Старый магнат, промышляющий над лесопереработкой по всей московской области. Осторожно перевёл взгляд на свою соседку — её невинное и свежее лицо ничуть не походило на морщинистый и грузный портрет графа. Но тогда мне показалось, что их глаза действительно очень схожи — зеркально-голубые, с тёмными тонкими бровями; холодный и тяжёлый взгляд. — Не знал, что у графа есть дочь, — сказал скептично я. Мне бы очень не хотелось, чтобы моя новая знакомая оказалась простой мошенницей, её образ обещал большего. — Официально — нет. Но четырнадцать лет тому назад все только и говорили о скандальной связи графа с финской артисткой балета, припоминаете? — сказала она несколько отстранённо, словно речь шла не о ней, а о ком-то другом. В голове у меня сразу всплыла фотография из одной иностранной газеты — довольная и, кажется, даже счастливая Хеленна Туоринен, действительно популярная тогда танцовщица, — держит в руках маленький свёрток. Я прекрасно помнил даже подпись к этой фотографии — «Их избрал сам север». Довольно умная метафора, если учесть, что граф тогда работал в Мурманске, а Хеленна была уроженкой одного из самых холодных городов Финляндии — Инари. Я был тогда примерно возраста Ари, но почему-то любил читать все эти заметки, напыщенные преувеличенной важностью заголовки — может, они меня веселили, может, показывали пример, как никогда не стоит писать. — Так это ты та самая новорождённая, из-за которой разрывалась вся пресса десяток лет назад? Если действительно так, то рад познакомиться! — я протянул ей руку, с интересом наблюдая, примет ли она рукопожатие. Ари несколько смутилась, но тут же протянула свою тонкую, холодную кисть и твёрдо сжала ей мою. — Меня всегда пытались скрывать от любопытных глаз, но сейчас мне очень важно моё происхождение и тот фурор, что произвело моё появление на свет. Мой отец — феномен… Он поднялся из грязи, словно феникс из пепла. Из рабочего класса — в магнаты. Я смогу повторить его успех, или даже стать знаменитее и успешнее, — Ари глядела сквозь окно поезда, сжав тонкие белые губы. — Один совет — если у тебя есть мечта, никому не говори о ней, даже стенам. Кругом полно завистников, желающих лишить тебя сокровенных грёз, — прошептал заговорческим шелестом я. В ней было полно стремлений! Чуждых для подростков её возраста, но вполне серьёзных и опрометчивых. Я, наверное, тот еще наивный идиот — искренне доверился девчонке, принял историю о ее происхождении, как истину. Поезд проехал через тоннель, пересёк табличку с указанием остановки. Ари как-то поспешно встрепенулась, накинула на плечи плащ, схватила небольшой коричневый чемодан, и понеслась в тамбур. Я еле поспевал за ней, попутно размышляя, как нелепо выглядел ребёнок в строгом женском пальто и деловым чемоданчиком наперевес, с маской серьёзности и безразличия на мягком юношеском лице, глаза на котором восторженно сияли, несмотря на внешний нарочитый пафос обладательницы. С холодного синего неба крапал противный мелкий дождик. Тот самый, при котором и зонт открывать стыдно, и с непокрытой головой гулять неприятно. Ари вышла из здания вокзала и спряталась от измороси под навес у входа в него. Я вгляделся вдаль, ища хотя бы один экипаж или кабриолет, готовый подвезти меня до нужного места. — За мной должен с минуты на минуту приехать отец. Если он позволит, можем вас подвезти до микрорайона К., оттуда можно за час дойти до центра города, — сказала она все с тем же акцентом, с волнением царапая ногтями ручку чемоданчика. Усиливающийся дождь явно нервировал её. — Правда? Буду очень благодарен. Но у меня совсем нет денег с собой, только на снятие комнаты. — Не волнуйтесь, нам всё равно по пути, — оборвала меня Ари, дрожа, застёгивая плащ. Вдруг вдалеке раздался ревущий раскат грома, и ранняя изморось сменилась на настоящий ливень, настолько цепкий и сильный, что его ледяные шипы доставали до нас даже под навесом. Ари раздражённо, с явной неприязнью в глазах косилась на дорогу, ожидая своего спасителя от удручающего холода и сырости. Вдруг капли на дороге озарились в свете фар, и чёрная машина (таких я отродясь не видел в родном городе) остановилась возле нас. Мысленно я уже, конечно, приготовил короткое приветствие для графа, и даже слова благодарности, если тот согласится меня подвезти, что было бы настоящим чудом, ибо какое богатейшему человеку региона дело до простого смертного вроде меня… Дверь открылась, оттуда показался чёрный зонт-трость. Его спицы растянулись по всей поверхности уже блестящей от ливня ткани, и из машины показался высокий, статный силуэт, что явно дало мне понять, что это точно был не сам граф, а, наверное, дворецкий, или кто-то ещё из приближённых. Вышедший пассажир был очень недурен собой, я бы даже мог сказать — красивым, позволь мне приличие. Он был в тёмно-вишнёвом пальто, ткань плотная, покрой строгий — но явно не от того же мастера, который шил пальто для Ари. В его одежде было куда меньше вычурности и наигранной серьёзности. У молодого человека было очень свежее, чистое лицо, которое портил лишь крохотный шрам на левой щеке. Что же я говорю!.. Нет, даже след прошлого вряд ли мог изувечить его небесные черты. Это было впервые в моей жизни — я встретил человека столь красивого и внешне безукоризненного, что даже потерял дар речи и вообще возможность здраво рассуждать. Но, наверное, мне пора привыкать, ведь в столице, согласно общественным мнениям, все одеваются со вкусом, да и людей тут больше, значит, среди них легче заметить кого-нибудь столь безупречного… Я опомнился от размышлений лишь тогда, когда незнакомец подошёл к Ари, поцеловал её в щёку и забрал чемодан. В голове сразу мелькнула мысль, что дворецкому какому-нибудь за подобную выходку голову бы отсекли. Ари что-то шепнула ему на ухо, и тогда незнакомец подошёл ко мне, случайно (надеюсь!) наступив в лужу и разбрызгав дождевую грязь по моим штанинам. — Моя сестра говорит, что вы составили ей хорошую компанию во время поездки и помогли донести багаж с перрона, — я тут же покраснел, осознавая, какую оплошность допустил, не предложив ей свою помощь с чемоданом. Молодой человек протянул мне руку в чёрной кожаной перчатке, и я инстинктивно схватил его за кисть. Мокрая от дождя, холодная от ветра кожа аксессуара заставила всё моё тело покрыться мурашками. — Александр Фелинский, рад встрече, — проговорил он с еле заметной улыбочкой, открывая мне дверь на заднее сидение и всё ещё держа над моей дурной головой зонт. — Николай, журналист и иллюстратор, — ответил спустя какое-то время я, еле забравшись на кресло в слишком высоком салоне. — Человек искусства, значит? Интересно, — протянул Александр, приоткрывая окно и закуривая сигару. Машина тронулась с места. Мы с Ари сидели на заднем сидении; она была погружена в чтение какой-то книги (ума не приложу, как она вообще разбирала мелкие буквы в полумраке). Я же всматривался в отражение на стекле передней пассажирской двери: в затуманенные едким дымом небесные глаза, во взмокшие под дождём золотые локоны, разбросанные по бледному лбу; на широкие, но тонкие светло-карминовые губы, изогнувшиеся в легкой, меланхоличной ухмылке. Что же со мной? Я никогда не был эстетом ни к чему, кроме древних скульптур и великих полотен. Этот человек… этот безупречный человек совмещал в себе и складность с непоколебимостью статуй августинской эпохи, и нежность, какую-то необыкновенную грацию людей с портретов Мане. — Могу я вам предложить остаться на завтрак? В городе сейчас всё закрыто — и рестораны, и бакалеи. Неудобно оставлять нового знакомого без пищи, — Александр обернулся ко мне через спинку кресла, и я поймал на себе его пронзающий, режущий, словно осколок стекла, взгляд. Будь Ари старше, у нее, наверное, был бы такой же… — Если настаиваете, — промямлил я в замешательстве, резко закашлявшись от стеснения. Мы ехали до их особняка около часа. Кругом были зелёные поля, усыпанные луговым цветами, лишь два раза за окном я видел дымящие массивные заводы. Когда мы добрались до места, солнце уже выползло из-за горизонта, а недавний ливень перевоплотился в еле заметную радугу на небосклоне. Машина остановилась возле лужайки и цветочного палисадника. Пока я витал в облаках и пялился на высокие колонны и заросшие виноградными лозами стены огромного трёхэтажного особняка, дверь с моей стороны открылась, и Александр протянул мне руку — на этот раз без перчатки. Я с таким же безумным рвением, как и в первый раз, потянулся к нему, чуть не оступившись на высокой подножке диковинного транспортного средства. Ари же без проблем спрыгнула сама на землю, отказавшись принять помощь от водителя. Мы вчетвером вошли в здание — внутри оно казалось ещё более богатым и со вкусом обустроенным. — Николай, я вас провожу в комнату, где можно будет переодеться и высушить одежду. Вы, видимо, где-то испачкали брюки, что не мудрено при такой-то погоде… Что ж, прошу, — мы с графом поднялись на второй этаж, я оставил свои наверняка тоже пострадавшие от дождя чертежи на софе в коридоре и зашел в уборную. Гувернантка положила на столик в ванной комплект из рубашки и штанов и незамедлительно покинула помещеньице. — Думаю, у нас один размер. Жду вас через пятнадцать минут внизу, в обеденном зале, — сказал он, вновь одарив меня лёгкой, словно изнутри чем-то опечаленной улыбкой. Я закрылся в ванной. Белоснежная фарфоровая мебель, дорогие деревянные стулья и стол, декоративная посуда — я словно был в каком-то замке. На стене висело зеркало, и отражение в нём было весьма убогим — и волосы, и плащ помяты и в какой-то противной серой пыли, пятна грязи и разводы от дождя на воротнике. Я стянул с себя всю одежду; всю, кроме нижнего белья. И вдруг совершенно внезапно где-то в моих подкорках проскользнула мысль о том, что некогда, возможно, и сам Александр стоял тут вот так, почти что голый. Если бы только зеркала могли запоминать, а потом воспроизводить то, что раньше происходило в помещении!.. Я вдруг почувствовал, что всё моё естество требовало хотя бы раз в жизни оправдать клеймо фантазёра и мечтателя, но подумать на этот раз о чём-то совершенно ином. Нет, не о чём-то, а о ком-то. О ком-то очень даже конкретном. Я солгу, если скажу, что у меня никогда не возникало подобного рода фантазий — я часто мечтал о пылких, горячих девушках с юга нашей необъятной страны, как море ласкало бы наши тела, сливающиеся воедино в его тёмных водах… Иногда меня также будоражили мысли о том, что бы случилось, если бы мне выпал шанс разделить постель с моим учителем французского в школе. Педагог из него был отвратительный — я узнал лишь около десяти слов за весь курс, но он был безумно привлекательным мужчиной с низким, бархатным голосом, проникающим в само сознание. Все эти мысли влияли и на моё тело — мне пришлось пару раз сжать рукой паховую область в надежде на то, что скоро всё успокоится. Но, видимо, это лишь сильнее раззадорило меня. Я не знал, действительно ли я хотел отдаться страсти или необходимо было побороть свою похоть, но совсем скоро рука непроизвольно опустилась вниз, за нижнее бельё, и обхватила ещё не до конца вставший, но явно намеревающийся это сделать, член. Я присел на бортик ванны и начал водить пальцами по всей его довольно скромной длине, представляя, насколько менее скромной была длина Александра. Я представлял, как мои руки забираются в его золотые волосы, как пальцы скользят по его ровной, идеальной щеке, а в свою очередь он бесцеремонно исследует моё тело, позволяя себе дотрагиваться до абсолютно любых мест. Открывая и закрывая головку, массируя её большим пальцем, я всё так же представлял своего нового знакомого и его алые губы, обволакивающие мой детородный орган; его юркий язычок, скользящий по всему стволу. Я буквально чувствовал его холодные, белоснежные руки у себя на груди — так сильно меня поглотили эти фантазии! Я чувствовал, что до кульминации оставалось совсем чуть-чуть, и, сильно зажимая в кулаке пенис и думая о нежном поцелуе от моей новой пассии, я излил из себя пару белых капель, которые потом незамедлительно стёр ладонью с бортика ванной. Задыхаясь от головокружения и мигающих чёрных вспышек в глазах, я кое-как перебрался на деревянную табуретку, чтобы облокотиться на стену и перевести дух. Меня пожирало чувство стыда. Но стыд этот был смешан с некой странной удовлетворённостью и забвением. Теперь я был спокоен и не так взбудоражен, как в машине; но предложи Александр ещё раз свою ледяную, в кожаной перчатке, руку, и я бы вновь не смог найти себе места.***
Всё же, спустя несколько минут, я нашёл в себе силы подняться и одеться. Голова кружилась, была иллюзия того, что на стенах вращались невидимые выпуклые спирали, которые и давали весь этот эффект головокружения. А ещё запах… Очень тонкий, еле уловимый запах каких-то сладких трав или специй. Я так и не распознал, что это был за аромат. Но его присутствие очень клонило в сон. И в этом состоянии сладкого опьянения я спустился в обеденную. Брат и сестра сидели за большим изящно накрытым столом; перед ними тарелка с лобстерами, бутылка французского вина из чернослива, ещё какие-то кушанья, названия которых я даже не знал. Я скромно присел на край стула поодаль Александра, не смея трогать еду — ведь нужно было получить приказ? разрешение притронуться к пище. — Вина? — спросил наследник, обхватывая тонкими белыми пальцами бутылку с жидкостью. — Самую малость…спасибо, — промямлил я, ведь головокружение никуда не уходило. Он плеснул мне в фужер сиренево-красной жидкости. Тогда я уже позволил себе притронуться к лобстерам и закускам. — Мы немного переговорили с Ари, — сказал Александр, манерно вытерев перед этим губы белоснежной салфеткой, — ей очень понравились ваши рисунки. Было бы просто чудесно, если бы вы смогли остаться на пару месяцев у нас, чтобы улучшить её навык живописи. — Да что вы, право, Александр… Я же самоучка, вам лучше поискать настоящего художника — у меня и светотень кривая, и эскизы грязные… Я даже побледнел от такого расклада событий. Мне было страшно — мои чертежи и наброски никак нельзя было называть искусством. Да и чему я мог научить Ари, если сам знал о пропорциях лишь из старых книг? — «Настоящему» художнику и платить нужно по-настоящему, — протянул граф, и всё сразу встало на свои места. Я вроде бы даже успокоился. — Тогда я сделаю всё, что в моих силах, — сглотнул ком в горле я, несколько виновато глянув на Александра. — А когда начнём? — подала голос моя теперь уже ученица, сидевшая напротив. — Да хоть сегодня вечером, — ответил я, а рука моя дрожала так, что вилка почти билась о бортик тарелки. И как же я буду держать карандаш?.. — Тогда я подготовлю всё, — оповестила она с всё тем же характерным скандинавским акцентом, покидая застолье. Александр поднялся из-за стола и подошёл к приоткрытому окну. Я тоже встал, как-то инстинктивно и словно бы не по своей воле, но идти следом за ним побоялся, потому просто прислонился к одной из стен. Он достал из кармана брюк портсигар, и едкий дым заполнил комнату. Я зажмурился, пытаясь не кашлять. — Так вы по основной профессии — журналист? — протянул он, постучав фильтром по пепельнице, что стояла на подоконнике. — Да, — кротко ответил я, смотря через пелену дыма и головокружения на его силуэт у окна. — И в столицу вас послали за какими-нибудь интересными сведениями… Что ж, не хочется вас огорчать, но у нас самих тут скука смертная. Высокопоставленные лица ничего занимательного вам не скажут и не покажут. Советую поспрашивать городских крыс, — он сделал последнюю глубокую затяжку и затушил сигарету, повернувшись ко мне. — Крыс?.. — с удивлением повторил я, вжимаясь в стену ещё сильнее, чтобы не стоять у него на пути. — Ну, бродяги, завсегдатаи публичных домов, и… прочий сброд, — пояснил Александр, вновь садясь на своё место. — Или вы слишком брезгливы? — Брезглив?.. Вряд ли, — я переминался с ноги на ноги, не замечая даже, насколько скудной стала моя речь. Александр задумчиво смотрел в одну точку где-то с минуту, а затем резко полез в карман и достал кошелёк. Чёрный, из дорогой змеиной кожи, с какой-то вышивкой сбоку. Вынул оттуда пару банкнот и протянул мне. — Вот, возьмите. Сходите в книжную лавку — от неё до сюда всего 10 минут езды — и купите всё необходимое для рисования. Небольшой торговый ряд за вторым поворотом, мы его проезжали ещё сегодня. И возвращайтесь к ужину, — он вновь улыбнулся лишь уголками своих карминовых губ, бросив на меня чем-то отчасти раздражённый взгляд из-под полуоткрытых век. Я кивнул и выскользнул на крыльцо. Не хотелось злить его своим присутствием ещё сильнее.