***
Я вошёл в прихожую своего временного пристанища и рухнул на кресло у входа в попытках отдышаться. Хоть уже и вечерело, пот всё равно лил со лба ручьём — так удушающе жарко было на улице. Когда я готов был уже встать и подняться в свою комнату, то заметил за углом два блестящих глаза — за колонной сидела миниатюрная трёхцветная кошечка, пристально всматриваясь в мой силуэт. «И тут кошки», — прошептал я сам себе под нос. Странно, я не видел с утра ни кошек, ни мисок с едой: словом, вообще ничего, что бы намекало на присутствие животных в доме. Из обеденной раздались шаги, и трёхцветная кошечка заурчала и юркнула под лестницу. Ко мне вышел Александр, держа в руке какую-то потрёпанную книгу. — У вас же нет аллергии на шерсть? — спросил он немного сонным голосом. Я отрицательно мотнул головой. — У нас две кошки в доме. Кот и кошка, если быть точным. Их завела ещё моя покойная матушка, — сказал он, оперевшись локтём об колонну. Его белоснежная рубашка задралась, немного обнажив живот; я сдавленно глотнул ком в горле и стыдливо отвёл взгляд. — Я видел сегодня несколько кошек… на улице, — пробормотал я немного испуганно. — Живых или мёртвых? — его голубые глаза блеснули в полумраке. — Мёртвых, — ответил я в замешательстве. Значит, он знает об этой эпидемии? — Не волнуйтесь так, — заговорил он вновь, словно читая мои мысли. — Это просто какая-то странная вариация чумки. На людей не действует. Да и наши питомцы полностью здоровы и привиты. — Хорошо… Очень хорошо, — пролепетал я, всё ещё боясь повернуться к нему. — Вы пешком на рынок ходили? — спросил Александр, и я незамедлительно кивнул в ответ. — У вас уставший вид. Я провожу вас в вашу комнату, а занятия можно будет начать завтра. Ари уже спит. Мы поднялись на третий этаж. Моя маленькая, но с изяществом и хорошим вкусом обставленная комнатка была рядом с общим залом для прислуги. Александр пожал мне руку и удалился, пожелав доброй ночи. На тумбочке у изголовья постели стоял поднос с едой — лёгкий салат и чайничек, от которого исходил еле заметный ягодный запах. Я поужинал и лёг в постель. Возился около часа, но заснуть никак не мог, хотя глаза уже слипались. Меня беспокоил этот странный травянистый аромат, который я чувствовал лишь в особняке. Сначала я грешил на заварник — якобы, оттуда этот запах. Но ничего не изменилось, когда я выставил поднос за дверь. Я просто лежал и смотрел в потолок. Думал о чём-то. Часы показывали без десяти полночь. Я поднялся с кровати и решил немного побродить по особняку — благо, жизнь научила ступать по полу почти неслышно. Так я обошёл весь третий этаж — побывал в библиотеке, игровой и прачечной. Запах никуда не делся, наоборот, ещё сильнее кружил голову и мутил сознание, на стенах снова появились прозрачные крутящиеся спирали. Осторожно спустился на второй этаж. Меня окутал сквозняк — напротив лестницы была комната, где спала Ари — я увидел её, забившуюся под одеяло, а открытое окно и распахнутая дверь и создавали этот ледяной порыв. Огляделся и спустился ниже. Столовая, где мы сегодня завтракали, была освещена лишь луной. Я немного прошёлся по залу, выглянул в окно, выходившее в сад. Там опустили свои головки красные маки, ждущие утреннего тепла. Я заметил, что запах, который так смущал и будоражил меня, стал ещё более терпким и сильным на первом этаже. Я ещё раз прошёлся по комнатам и заметил лестницу, ведущую в подвал. «Он не говорил, что тут есть какие-то места в доме, куда мне нельзя соваться. Если что, скажу, что искал таблетку от мигрени», — рассудил я, ступая на витиеватую лестницу. И одурманивающий аромат ударил в нос с новой силой, как только я открыл дверь в подвал. Голова дико закружилась, мне пришлось опереться об стену, чтобы не упасть. Всё же, я нашёл в себе силы пройти чуть вперёд — но всё, что я увидел — бетонные стены и кромешная пустота. И из пустоты этой веяло чем-то недобрым… Сознание начало покидать меня, я бы даже рухнул прямо тут, на пол, если бы меня не подхватили под руки. Почувствовав чьи-то руки под своими, я почему-то решил, что в безопасности, и потерял сознание от дурманящего аромата.***
Очнулся уже на диване в гостиной. На лбу был холодный компресс, махровое одеяло накинуто на тело. Я немного привстал и огляделся — совсем рядом со мной, у изголовья дивана сидел на стуле Александр, буравя меня своим недовольным, укоризненным взглядом. Тогда голова моя дурная снова упала на подушку. — Как себя чувствуете? — раздался слева от меня голос. Я открыл было рот, чтобы что-то сказать, но мне вдруг стало настолько стыдно за себя, что я потерял дар речи. Как я мог так подло предать человека, предложившего мне кров! — Не волнуйтесь вы так, лунатизм — довольно частое явление, — уверил Александр спокойным, деловитым тоном. — Мне жаль… Не хотел доставить вам неудобств, — наконец-то я выдавил из себя пару слов. Вдруг его рука опустилась мне на макушку, что заставило всё моё тело вздрогнуть. Граф убрал пропитанную холодной водой тряпку с моего лба и внимательно осмотрел мое лицо. По его сжатым губам и не очень-то весёлому выражению я предположил, что выглядел мертвее мёртвого. Что же, пусть… Александр так же резко встал со своего стула и подошёл к окну, вновь доставая из кармана портсигар. — А вы сможете нарисовать мой портрет? — спросил вполголоса он, чуть повернув голову в мою сторону. — Я больше архитектуру, пейзажи рисую, — виновато, словно побитый щенок, заскулил я в ответ. — Мне бы хотелось заменить фотографию в кабинете. Больно она уж грузная и скучная, — процедил он. — А недочёты в работе, как мне кажется, придают некоторую изюминку. Возьмётесь? Я начал ненавидеть это чувство общей беспомощности. Меня просили делать то, в чём я вообще не смыслил. Чувствовал себя пресноводной рыбёхой, которую бросили за борт морского судна: вроде бы, плавать умею, но задыхаюсь от соли и косых взглядов моряков, которые хотели для меня лучшего, бросая в море; но они удивлены: почему ничтожный речной житель не умеет плавать? Тогда я осознал, что никто и никогда плавать меня не учил.***
Я немного подремал, по привычке поднялся рано. Решил попробовать нарисовать этот несчастный портрет по памяти. Тонкими дрожащими линиями начертил овал лица, контур глаз, носа… Всё выходило слишком плохо, потому я бесновато скомкал лист и бросил его в угол комнаты. Как-то неосознанно из глаз полились слезы, вызванные досадой и нервным истощением. Я давно не спал. Мне было не по себе здесь. Меня преследовали головокружения и невидимые тени, которые я замечал лишь краем глаза; но всё это до жути пугало, пусть и воображение у меня всегда было нездоровое. Немного придя в себя, я вышел из комнаты и направился на кухню, чтобы попить ледяной воды: некогда это успокаивало меня. Спускаясь на второй этаж, я почувствовал резкий запах табака: я заметил, что Ари уже не спала, а сидела возле окна с тем же портсигаром в руках, что я видел у Александра. На секунду я обомлел, а потом вспомнил себя в её годы. Я кашлянул единожды, стоя в дверном проёме; девочка дёрнулась, но увидев, что это всего лишь я, сменила выражение лица на более доверительное. — Вы тоже жаворонок? — она улыбнулась уголками губ, взглядом указывая на диван, куда я мог примоститься. Я прошёл в комнату и чуть не сел на здорового чёрного кота, лежащего на этом диване. Тот зашипел, зыркнув на меня огромными синими глазищами, и спрыгнул на пол. — В маленьких городах все так рано встают, — сказал я, всматриваясь в её силуэт у окна. Ари выглядела на удивление спокойной, несмотря на то, что её только что поймали за непотребным для ребёнка занятием. Возле гардероба уже стоял готовый мольберт, рядом лежали купленные мной полотна. Чёрный кот сидел прямо напротив меня, вылизывая переднюю лапу и сверкая синими огоньками. Меня чем-то заинтересовала эта картина, может, редкие утренние лучи делали всё более умиротворённым и свежим… Я взял один чертёжный лист из общей кучи и сделал быстрый набросок кота, сидящего у ножки мольберта. Его острая, умная мордочка была повернута от зрителя, а вот горящие светло-голубые глаза устремляли диковатый, самоуверенный взор куда-то ввысь. В детстве я очень любил рисовать животных — было в них что-то человеческое. Я положил рисунок в отдельную кипу — там теперь будут лежать все художества Ари. Ну, и мои тоже, сделанные во время обучения. — А твой брат знает, что портсигар сейчас не в его кармане? — спросил я несколько лукаво, вновь почувствовав запах табака. — Может, и знает. Он много чего знает, — подхватила мою нарочитую хитринку в речи Ари. — А ещё он знает, что вы думаете о нём слишком много и часто для обычного гувернёра. Я тут же запнулся, щёки мои воспалились румянцем. К горлу поступила слепая ярость, которую было невозможно сдерживать. — Конечно, думаю. Как же не думать о человеке, который спас меня от проживания в маленькой комнатушке с крысами и тараканами, от бесцельного выискивания информации для заметок? — всё моё лицо стало красным, как помидор, и Ари явно это заметила. Мы с ней понимали, что всё, что я сейчас наговорил — полный вздор, но одновременно решили не подавать виду и держать наши секреты в тайне ото всех.***
За этот день со мной не произошло ничего особо интересного — часа четыре занимались с Ари живописью, позавтракали, пообедали. Я познакомился с Катериной, девушкой, что занималась стиркой и уборкой в особняке. Она была скромна, даже словно немного запугана чем-то неясным, поэтому я не рискнул спросить её о странном запахе, который, возможно, и чувствовал лишь я один. Александр просил докладывать о прогрессе его сестры каждый день, потому я взял наиболее удавшийся её пейзаж и пошёл к его кабинету. Постучал в дверь, ответом была тишина. Тогда я потихоньку приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Она была обставлена по минимуму — стол, стул, да тумбочка у дальней стены. Я заметил, что на столе лежал покрытой пылью и уже выгоревший портрет старого графа, а на стене висел мой сегодняшний рисунок чёрного кота. «Ну и дела», — подумал я, усмехнувшись. Это не было для меня дикостью — я тоже очень любил животных и считал их такими же членами семьи, как и людей. «Раз Александр не в кабинете, значит, на веранде», — решил я и направился туда, плотно закрыв дверь. С веранды открывался потрясающий вид на сад. Александр вальяжно сидел на плетеном диване, в одной руке — вчерашняя книга, в другой — бокал вина. Цветущие маки повернули свои лепестки к нему, плача маленькими росинками из-за того, что в мире было что-то прекраснее их нежно-красных бутонов… Его светлые волосы казались просто белыми в закатных огнях солнца. Мои ноги стали ватными и подкосились, когда я приблизился к нему; но я уже не корил себя за влюбчивость и странность натуры, просто наслаждался моментом. Он услышал, что я подошёл к нему предельно близко, и постукал по месту на диване рядом с ним. Я сглотнул и присел на край подушки. — Вам известно что-либо об исчезновении вашего отца? — спросил я как можно более деликатно через пару минут неловкого молчания. — Вы всё ищете новости для издательства? — он посмотрел на меня, убрав книгу в сторону. — Если бы я знал, он бы сейчас был во Франции на своих конференциях, как и планировал. У него было много недоброжелателей — боюсь, живым его уже никто не увидит, — по его лицу прошла лёгкая дрожь недовольства и горечи. — Мне жаль, — сказал я тихо, глядя на него в упор. Сейчас в его голубых глазах уже не было того блеска, что явно присутствовал до этого моего идиотского вопроса. — А вы теряли близких? — поинтересовался он несколько равнодушно для такого рода вопроса. Видимо, я задел его. Я сглотнул, не до конца понимая, мог ли я рассказать нечто столь личное человеку, которого знал всего два дня. Почему-то решил, что да, — мог. — Мой младший брат, когда ему было всего пять лет, напугался соседского пса и упал в колодец. Я тогда сам был почти ребёнком, меня сильно разбила его гибель… Не ел неделями и почти полностью потерял зрение, — выдавил я из себя, повернувшись к маковому полю, чтобы он не увидел, что мои глаза стали влажными. — Что бы вы сделали с этим псом, окажись он прямо тут, перед нами? — и снова угловатая ухмылка на его губах. Он вновь достал из кармана железный коробочек, что утром был ещё в руках Ари, и закурил. — Сосед пристрелил его в ту же ночь, вряд ли груда костей чем-либо сможет помешать нам, — ответил я более сдержанно. Он это заметил и выдохнул горький дым во всё ещё раскалённый воздух, но южный ветер решил перенаправить его прямо в моё лицо. Я закашлялся, прикрыв нос ладонями. — Вы уже бывали в заброшенной часовне неподалёку? Говорят, она просто рай для художника или писателя, в общем, для любого фантазёра, — его взгляд был прикован к моему лицу, но к собственному удивлению, я сейчас ничуть не смущался этого жеста. Наоборот, я также тщательно исследовал взглядом каждый миллиметр его идеальных черт. Наблюдал, как движутся его изогнутые губы, как сверкают в последних лучах солнца бездонные синие глаза. — У вас с собой карандаш с блокнотом? — спросил он, всё также не отрывая настойчивого взгляда. — Всегда со мной, — чтобы удостовериться, я нащупал их в сумке. — Тогда пойдёмте, нельзя упустить шанс встретить закат в таком месте, — заговорчески прошептал он, беря меня за руку. Сердце моё забилось быстрее обычного, ноги подкашивались лишь от одной мысли о том, что он прикоснулся ко мне. Я шёл за ним около получаса вот так, волочась сзади и крепко-накрепко схватив его холодную ладонь, не в состоянии ослабить хватку и отпустить его.***
Мы остановились у покосившейся часовенки из красного кирпича, заросшей тимьяном и вьюном. В теплоте воздуха раздавалось стрекотание кузнечиков и мелких пичуг, сидящих под самой её крышей. Мы прошли чуть дальше и готовы были уже зайти вовнутрь, как я заметил, что под лестницей у входа лежало что-то дышащее. Я точно видел, как это что-то вздымалось и опускалось под ступенями — оно словно порывисто всасывало в себя воздух, будучи слишком уставшим, чтобы делать это менее резко и рвано. Я тут же остановился и оттянул Александра назад, но было слишком поздно — из-под полуразрушенной деревянной лестницы выполз чёрный как смоль волк, направившийся прямо на нас. Это точно была не собака — побитый, с бурыми клоками шерсти по бокам волк, а его угольки-глаза горели от слепой злости и собственной беспомощности. Он прыгнул в нашу сторону с раскрытой пастью, полной белой слюны, но я, пожалуй, даже против своей воли, бросился ему навстречу, помешав напасть на Александра. Мы повалились на землю: волк вцепился в мою левую руку и драл её клычищами, пока я пытался отбить его от себя второй рукой. Я чувствовал, как его потупившиеся, но всё ещё достаточно острые для того, чтобы пройти сквозь человеческую кожу, зубы впивались всё глубже в запястье. Вдруг животное громко взвыло и похромало прочь, оставив меня, свою неубитую добычу, истекать кровью на уже и так бордовой траве — я заметил лезвие ножа, торчащее из его лопатки. — Боже мой, Коля, вы целы?! — Александр бросился ко мне с неподдельным ужасом в глазах. Он оторвал лоскут от своей хлопковой домашней рубашки и принялся заматывать моё разодранное в кровь запястье. В глазах начало темнеть — зря я посмотрел на красную жидкость — мне казалось, что меня сейчас вырвет. Я схватил Сашу здоровой рукой за рукав, теперь уже не видя ничего, кроме мигающих тёмных вспышек. Моя голова упала на траву, и я совсем отключился.***
Очнуться меня заставило громкое стрекотание сверчков под ухом. Я резко поднял голову и осознал, что лежал на узкой скамейке в полуразрушенном здании. Как только я пошевелился, боль в раненой руке разразилась с новой силой — я посмотрел на перебинтованную конечность: в нескольких местах через повязку видны были пятна уже запёкшейся крови. Снова стало дурно от этого вида, но я вовремя отвёл взгляд. Я сидел в той самой часовне. Серая пустота перебивалась полосками лунного света, льющимися из полуразрушенного потолка — в этих лучах сгущались такие же мелкие белые пылинки, как и во всём помещении. Мне пришлось перешагивать прогнившие доски на полу, чтобы добраться до выхода из часовни. Только выйдя на крыльцо, я сразу же был ослеплён резким светом фонарика — кто-то сидел поодаль порога. Этот кто-то встал с земли, и по белокурым волосам и чистому, свежему даже в такой ситуации лицу я сразу узнал Александра. — Осторожнее, вам нельзя много двигаться, — сказал он, заботливо протягивая руку. Я схватил его кисть здоровой рукой и спрыгнул с невысокой лестницы. — Зачем вы только помешали судьбе, Николай?.. — процедил он то ли с горечью, то ли с упрёком. Пальцев он не разжимал, мне даже показалось, что наоборот сжал руку сильнее, и тогда я сделал то же самое. — Этот волк пришёл за мной — однажды его уже побили в птичнике, когда тот влез к курам. Но запах-то мой он узнал, вот и накинулся. Я чувствовал, что его ледяные пальцы фривольно гладят мои руки: я млел от этого, и было крайне сложно скрыть свои эмоции. — Думаю, сейчас мы уже одинаково пахнем, — прошептал я, почувствовав отголоски того странного травянистого аромата, исходившие от его одежды. Он прижал мою голову к своей шее — тогда я понял, что этот запах исходил, скорее, от него самого, нежели от одежды. Моё дыхание сбилось, я сейчас дышал так же рвано, как тот самый волк под лестницей. Я чувствовал, что зрачки расширились настолько, что мне стал невмоготу ослепительный свет фонарика — тогда я вжался сильнее в его молочно-белую шею, пытаясь спрятаться от этого пламени. — Это вы тоже для своих газетных заметок делаете? — прошептал сладким баритоном он, зарываясь ледяными пальцами в мои волосы. — Для личного отчёта, — пробормотал я, не осмеливаясь пока марать его белоснежные кудри своими испачканными в крови ручищами. — Вот как, — нарочито удивился он, перемещая руку от затылка к шее, а потом и лопаткам. Я инстинктивно съёжился, когда его холодные пальцы дотронулись до моей спины; а по его губам, мне показалась, пробежалась усмешка. Его язык коснулся моей солёной от пота и пыли шее, и совсем вскоре наши губы соприкоснулись — на самую долю секунды, но этого хватило, чтобы все последующие дни мысли мои были заняты лишь Александром, посмевшим прервать моё и его собственное блаженство. Он оставил меня посреди луга, перевозбуждённого и раненого, напоследок одарив мягкой улыбкой, которая, как тогда показалось моему дурному разуму, намекала на скорое повторение произошедшего. Я тогда упал на колени и провожал его силуэт взглядом, думая лишь о нём и его лукавом недопоцелуе.