Феи и роботы

Когда Эду разбудило не привычное покалывание — словно она в очередной раз отлежала руку — а резкая, но короткая боль ожога, она сердито завозилась, зарываясь лицом в подушку и отказываясь смотреть, что там опять с ним случилось. Еще и в такую рань. Хотя ничего удивительного. Кем бы он ни был, он продолжал выводить ее из себя тем, что начинал испытывать сильные эмоции в пять утра. Сдавшись, Эда застонала и подняла руку, уставившись на внутреннюю сторону запястья. Альп. Поморгав, она приблизила руку к глазам, но слово не изменилось. Интересно. Как правило, ведущими эмоциями у него была злость или… Нет, не страх, но опасение. Не так давно она целую неделю просыпалась и закатывала глаза при виде Проиграть тендер или Совершить ошибку. Это вообще был самый его большой страх, судя по тому, как часто он мелькал на ее коже. Желания, надежды, мечты — или вообще любые позитивные чувства были редкими, словно он отключил у себя эту функцию. Вот и сейчас этот Альп, кем бы он не был, продолжал таять и появляться, что сопровождалось тупой ноющей болью — видимо, эмоция менялась, но не тот, на кого она была направлена. Она начала злиться, что он не давал ей нормально спать, но почти сразу заставила себя глубоко вдохнуть и затопить раздражение. Какими бы редкими не были у него теплые чувства, в половине случаев они были направлены на нее. Когда она провалила зачет по лестницам и сидела в библиотеке, покрасневшими глазами уставившись на методичку, стараясь не всхлипывать и остервенело расчесывая руку, ей не сразу пришло в голову отодвинуть браслет часов, но когда она это сделала, из Эды словно выпустили весь воздух. Что бы это не было, она справится. Погладив большим пальцем буквы, которые, будучи увиденными и осознанными, тут же перестали раздражать кожу, она глубоко вздохнула, выпила воды из бутылки и решительно встала. Если преподаватель не дает ей сдать зачет, она пойдет и обратится к завкафедры. Он прав. Она справится. Его уверенность дала ей силы найти собственную. Или после того, как она попала под дождь и заболела, каждый раз, когда она открывала глаза, ее ждала написанная чужим почерком на ее коже надежда, что она позаботится о своем здоровье и будет больше отдыхать. Видимо, ее измотанность температурой и слабостью были настолько сильны, что просочились к нему. На годовщину смерти родителей Эда была даже рада постоянно отвлекающему ее от скорби жжению в руке — у него было какое-то важное собрание, но видимо, он так переживал за нее, что череда расстроенного Я не могу помочь и полного надежды Только пусть не расстраивается почти затмили собой его раздражение из-за того, что кто-то совершил какую-то критическую ошибку. Кем бы не был Альп, который вызывал так много эмоций, он был важен. Перевернувшись на бок, Эда легла щекой прохладной на запястье и прикрыла глаза, успокаивающе бормоча и от души желая: — Я хочу, чтобы у тебя был спокойный день без тревог. Боюсь, что мало чем смогу тебя подбодрить. — Она глубоко вздохнула, ожидая ответной реакции, но ее не последовало. Она облизнула губы и окунулась в свои чувства, пытаясь забыть обо всем на свете, кроме него. — Мне жаль, что я не рядом. Но ты не один. — Руку кольнуло, и она приоткрыла один глаз. Альп на ее запястье медленно растаял, словно ушел в толщу воды, на минуту сменившись Спасибо?, но затем имя вернулось вновь. Эда вздохнула, не дожидаясь, когда тетя придет ее будить, сползла с кровати и неохотно пошла чистить зубы. Одной рукой она сжимала зубную щетку, второй пытаясь расчесать пальцами кудри, превратившиеся за ночь в гнездо. Запястье потеплело, и она закатив глаза, подняла руку. Эда резко выплюнула зубную пасту и круглыми глазами уставилась на быстро сменяющие друг друга слова. Ей нравится музыка? Альп. Я еще помню. Как играть на гитаре. Забыть его. Альп. Быть один. От последних веяло такой тоской и настоящим страхом, что Эда подняла глаза и обнаружила, что на глаза ее отражения навернулись слезы. Да что же такое. Шмыгнув носом, Эда торопливо наклонилась, плеснув воды в лицо, прополоскала рот и длинно выдохнула. Ладно, он вредный, и слишком много думает о своей работе, и просыпается в пять утра, и часто злится, но никто не заслуживает быть таким одиноким, особенно, ее собственная предполагаемая родственная душа. Она прежде не слышала, чтобы кто-то мог вот так общаться, но если у них вдруг наладился своеобразный обмен чувствами… Прикусив губу, Эда обхватила рукой свое запястье и зажмурилась, желая, желая, желая… *** В другой части города Серкан Болат, который был уверен, что узнал все, что только мог, о своей второй «половине», тупо уставился на свою руку. На коже было — чуть ли не впервые на его памяти с тех пор, как он впервые «зацепил» ее чувства — пусто, но… Он знал, что они по крайней мере были из одной страны, судя по тому, что ее слова были на турецком, и уже точно моложе его — потому что взрослый человек не может испытывать настолько нежную любовь к мороженому — и по тому количеству экзаменов, которые она сдавала. Она боялась лифтов и обожала цветы, которые так часто мелькали на его коже — иногда не словами, а цветными лепестками, похожими на акварельные рисунки — видимо, насколько они были ей дороги. Серкан не ожидал, что в день, когда он отказывался видеть людей в принципе и чаще всего просто захлебывался в воспоминаниях, хоть кто-то, даже она, сможет заставить его отпустить тоску — не просто посылая ему свои чувства, а окутав его теплым коконом из поддержки и сочувствия — не жалости, которой он бы не вытерпел. Словно объятие, от которого к горлу подкатывал комок, до того оно нужно было. — Дорогой, ты в порядке? Серкан обнаружил, что прикрыл глаза, и медленно поднял голову к матери, перестав безотчетно гладить свое запястье. — Да, конечно. — Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? — с той же тревогой спросила Айдан, и Серкан торопливо вытер мокрые щеки. — Да, я… — он вздохнул и слабо, но все же улыбнулся. — Не думаю, что у такого чувства есть слово, но я правда в порядке.