Солнце взойдет.

И вы можете сделать меня козлом, Можете сделать меня послом, Можете выстроить мне дворец, Можете завтра спалить мой дом, Можете бредить моей головой, Можете торжественно спать со мной, Но вам не удастся только одно - Это скрестить меня с собой! Несчастный случай.

Настроение у меня прескверное — я понимаю это с первой секунды моего сегодняшнего бодрствования и готовлюсь смиряться. Тщательно смиряюсь, прихлёбывая всунутый в мои загребущие лапы Македонским кофе, который сегодня возмутительно горчит и оседает на зубах скрипучим налётом. Морщусь и доливаю сливок под ошалелым взглядом вернувшегося из могильника в родные пенаты Лорда — в четвёртой кофе я пью самый острый и почти что самый чёрный, и никаких, упаси господи, сливок — но сегодня случай исключительный, и горький налёт во рту смирению со-овсем не способствует. Сфинкс и Горбач, которым уже доводилось лицезреть меня в подобные деньки, качают головами и противно цокают — чем неимоверно выводят меня из себя. Злобно прожигаю их взглядом — этим хоть бы хны! Слепой поводит носом, ухмыляется и шепчет в сторону действующей мне на нервы парочки, чтобы они почём зря не приближали свою кончину. Сфинкс фыркает и передёргивается — еле заметно, но от меня ничего не скроешь. Закатываю глаза — на очередной акт яростной ревности к липам и берёзам у меня сейчас нет настроения. В расстроенных чувствах тянусь к флейте и сбиваю свой недопитый кофе. Кофе стекает на пол по Мустангу серо-бурыми ручейками. Жду. Жду и не дожидаюсь. Недовольно оборачиваюсь в сторону Македонского — он стоит, лупится в стену пустым взглядом и мелко дрожит. Я люблю и уважаю чувства Красного Дракона, но сегодня совершенно не умею держать язык за зубами — состайники сказали бы, что этого навыка у меня не наблюдается никогда, и были бы в своих утверждениях чудовищно неправы — и посему грозно рявкаю на него: — Мак! Кончай перетирать с призраками, бери тряпку и тащись щас же сюда! Ишь, чего удумал, отлынивает, спиритический сеанс здесь устроил! Македонский по бледности, пожалуй, может соперничать со штукатуркой Слепого, которую он увлечённо грыз до моей гневной тирады. В комнате вообще непривычно тихо — Чёрный плещется под душем, а Лорд с Курильщиком всё ещё сопят в постелях, так что психами и полудурками обзывать нас некому. Сфинкс изо всех сил старается слиться с пейзажем, Горбач морщится и утыкается в Нанетту. Ну и чёрт с ними, подумаешь, тонкие натуры! Стоп. Лорд с Курильщиком. Не бужены. Ай-яй-яй! Как же это я проглядел! Подруливаю к гнездовищу неудавшегося фазана и со всей силы луплю по подушечной крыше. — Курильщик! Курильщик, радость моя, просыпайся! А ну встал, пугало ты недоделанное! А НУ-КА ПОДНИМАЙСЯ, ЛЕНИВОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ, ЧУДО В ПЕРЬЯХ, ПУСТОГОЛОВЫЙ НЕДОТЁПА, ТЕТЕРЯ, ПОДЪЁМ! Курильщик, непуганная пташка, в ужасе отскакивает от меня, выпутываясь из одеяла в меру своих возможностей. — Табаки, ты чего? Совсем умом тронулся? Это ж надо с утра устроить такое... Что же такое «такое» я не должен был устраивать с утра, я так и не узнаю — в меня прилетает Лордовой обувью. Хозяин снаряда шипит и щурится. Одним выстрелом двух зайцев! Мне становится чуточку легче. Из размышлений меня выдёргивает громкое «ой!» над ухом — Курильщик во все глаза уставился на свежую порцию супа, притараненную Стервятником чуть свет, и открывает рот, как рыба. — Захлопни пасть и жри! Вежливо советую я. К вечеру голова у меня тяжёлая и большая, словно чугунный котёл. Закутываюсь в цветастое пончо по самые уши и взираю на хмурых состайников — Чёрный листает журналы, Горбач что-то втирает Лорду с одухотворённой рожей, Лэри дрыхнет за двоих, Курильщик рисует, Слепой вытягивает из волос листву, а Сфинкс глядит на Слепого своими волшебными зелёными глазами и разве что не рычит. Идиллия. Курильщик! Подъезжаю поближе и аккуратно заглядываю через плечо... Чтобы в изумлении отпрянуть назад. Вся страница Курильщикового альбома изрисована... Кем бы вы думали? Стервятником! С разных ракурсов и в различных позициях. — Курильщик! Родной! Что я вижу! Неужто старой птице удалось пробить брешь в твоём ледяном, словно у Кая, пораженного осколком волшебного зеркала, сердце? Курильщик багровеет. Чёрный угрожающе мигает мне из-под журнала. Сфинкс отвлекается от пожирания вожака взглядом и удивлённо поднимает бровь. — Курильщик? От ненависти до любви, да? Мурлычет Большая Кошка. Я принимаю приглашение и подхватываю елейным голоском: — Да! Но, позволь, Курильщик, ты заходишь слишком далеко. Такие откровения — это уже просто против приличий! Поезжай, поговори, объяснись, Стервятник всё поймёт — а орнитологию, оставь, пожалуйста, Горбачу. Выдаю на одном дыхании и готовлюсь к стандартному набору в ответ — больным ублюдкам, несчастным психам и прочей лабуде — и потому, когда молчание затягивается, изумлённо и вопросительно гляжу ну Курильщика. Курильщик, сливающийся по цвету со своим кроссовками, сверкает глазищами, разевает рот — и захлопывает его обратно, дёрнув плечом, а затем утыкается в свои художества, гневно сопя. Сфинкс поражённо молчит и чешет лысую голову. Слепой отрывается от своей причёски. Я роняю кружку и верчусь вокруг своей оси под причитания Лорда и оханье Македонского. Игнорируя увещевания сожителей, воплю и машу руками — не каждый день на твоих глазах вершатся перемены. Курильщик возводит очи к небу и бормочет что-то невразумительное. Моё настроение стремительно возвращается в норму.