День "Х" на "Эхо"

По палубе бегали матросы, юнги, мастеровые, летали приказания, летал ветер, летал Генри Гексли Чертополох. Сегодня, и только сегодня ему выпала возможность показать наконец, что если его оставить «за старшего» на борту, то не разверзнутся небеса, не опадут листья с деревьев и вся рыба в море не превратится в кракенов, а сам корабль — в Летучего Голландца, как напредсказывала всем Бальзарини. Гексли, помнится, выслушывая ее тираду, только хмыкнул: как банально — апокалипсис на «Эхо», будто он не происходит каждый раз, когда корабельные ученые спорят над формулировкой очередной теории. Гексли не до банальностей — существуют толпы вариантов поинтересней. Но варианты скромно сидели в дальнейшем уголке подсознания юнги. Им не место сегодня, в день Х. День Х был днем-наказанием и днем-испытанием. Накануне юный кендер-студент, чья истерзанная науками душа требовала радости, залез на верхушку мачты и сигналил оттуда межкорабельным знаковым шифром пролетающим мимо военным судам шутки и подколки. Когда слегка побледневший от негодования Ториссэ, капитан-офицер, ответственный за целость и сохранность «Эхо» (говорят, именно из-за этой должности его волосы побелели, как снег, а вовсе не от природы), лично снял его оттуда и Чертополох увидел его глаза, стало ясно, что в ближайшем порту нога его на землю не ступит. А потом капитанский состав единогласно принял решение, услышав которое Гексли залез обратно на мачту в порыве чувств: чтобы научиться, наконец-то, ответственности, он будет главным по кораблю целый один день в порту Альвирии. А это значит руководство уборкой, погрузкой запасов и контакты с берегом, но только официальные. Результаты сего опасного для команды и корабля предприятия определят: либо Генри всю оставшуюся вечность будут водить за ручку во всех прибрежных городах, либо случится чудо, и взрослость наконец огреет своим мешком ответственности корабельного ассистента по голове. Так уж высоки были ставки — и корабль ходил ходуном. Одни проверяли снасти на предмет повреждений, другие меняли старые тросы на крепкие, третьи драили палубу, четвёртые — принимали и записывали заказы, пятые — собирали новости на берегу и закупались всем необходимым по списку, составленному лично корабельным ведоделом Штирлицем. Генри витал по палубе подобно воздуху: тянул реи, драил палубу, принимал заказы, отдавал распоряжения, и, в конце-концов, так натренировал нервы всей команде, что, когда наступило время приема поставок и осуществления контактов с берегом, но только официальных, корабельные духи-рабочие собрались на корме и съели мешок успокоительного абракийского печенья. Кендер же наблюдал, как прибывают торговцы. Первыми на палубу ступили поставщики провианта — с ними Генри разобрался быстро, без заминок и путаницы. — Куда складывать сухари и фрукты? — спрашивала низенькая большеногая женщина, сжимая в руках списки продуктов. Взирая снизу вверх на восседающего за Штирлицовским рабочим столом Генри, небрежно болтающего ногами и насвистывающего что-то походное, хоббитанка изобразила такое выражение лица, будто увидела, как отрядец орков навеселе принимает грязевые ванны. Бусса Фрин навеки зареклась ступать на это «Эхо» и мысленно дала себе хороший подзатыльник за то, что согласилась связаться с этими альвами вместе с их летучим черпаком! Степенной и уважаемой в своем селении фермерше Буссе давно все было ясно с этими альвами — сплошь перекатиполе, лишь бы в авантюру встрять. На самом деле Бусса с детства и сама любила засунуть нос в новую кадку, в чем себе ни за что не созналась бы. Еще в прошлом году она написала в порт письмо с предложением продавать еду транзитным кораблям. Чего только она здесь не повидала — будет, о чем порассказать попискивающим от восторга братовым детишкам у камина. Но эти альвы… Кендера взять на корабль — где же это выдано! Всем известно, что кендерам место в Кендеряндии, а вокруг нее высится стена до неба, толщиной в тридцать слонов, и лишь иногда, редкой проныре удается проточить подкоп и покатиться напастью по мирным селениям, подобно чуме. Недаром в хоббитском языке для обозначения кендеров и чумы используется одно и то же слово. Да вот чуму кудесники давно изгнали из мира, а кендеры продолжают изводить порядочных селян. — Крупы и овощи в карантин, там им самое место, — неопределенно махнул рукой Генри куда-то в сторону складов. Туда тут же унесся вихрь из десятка духов-носильщиков — вшуххх. Раньше Бусса их побаивалась, но сейчас бы охотней пригласила к себе на ферму парочку десятков джинов верхом на драконах, нежели подошла бы хоть на два шажочка к кендеру. — Вот ваши деньги, уважаемая мадам Бусса. Очень были рады… — вшух-вшух тридцать ящиков картофеля, морковки, помидоров и оливок в склад, — …иметь с вами дело, — вшух-вшух огурцы и рис, кукуруза и кабачки — возьмите, пожалуйста, — вшух-вшух гречиха с пшеницей, морковь с зеленью, баклажаны и фасоль, — и не забудьте пересчитать, не сходя на трап. — Очередных «вшухов» Генри не расслышал, углубившись в инструкции Штирлица и проверяя, все ли он правильно сделал. Он даже не заметил, что почтенная Бусса все никак не вледенит его в стул взглядом, и что мешочек с деньгами все еще лежит на ладони. Тем временем проносящийся мимо Штирлиц передал деньги Буссе, рассыпавшись извинениями и заверив, что взяли кендера исключительно на перевоспитание, и что горя с ним уже набрались, можно не предупреждать, спровадил торговицу за борт. — Да, мы заказывали грибы, орехи и ягоды, их, пожалуйста, в комнату для сладостей, — руководил Генри и расплачивался с огромной деловитой белкой в малиново-голубом кафтанчике. — Генри, но здесь же есть грибы, которые… — попытался возражать один из духов, но окончания фразы Генри уже не слышал, потому что прибыли морские снасти, научные реактивы, одежда, заказанные заранее книги, бумаги и чернила, а в качестве завершающего аккорда — стражные чиновники. — Тащите скорей заказы ученых в почтовую, сложите все книги в библиотеке — Мар, Рини и Роберта потом разберутся, а реактивы несите в карантин — те-е-екс, что они тут назаказывали в этот раз? — лихо распоряжался Генри. — А может книги тоже в карантин, они же волшебные? — пытался возражать кто-то из духов-носильщиков. — Что ты, Рини велела нести все книжнообразное в библиотеку. Складывайте там, у окна, только осторожно вон с той, кожистой с крыльями в толстом переплете, она тяпнула меня за палец! — руководил кендер. До конца дня Генри успел принять на борт триста наименований заказов для местных ученых и получить от них в ответ не менее шестиста посылок целыми партиями. С маячащим за спинами Штирлицем кендер провел по кораблю стражную службу, уверяя, что на таком небольшом судне уж точно негде припрятать целого взрослого дракона. Время от времени он помахивал перед носом комиссии указом магистрата. Бумажица гласила, что при условии соблюдения стандартов перевозки и в научных целях, преследующих благие результаты, суднам Академии разрешено провозить даже сбрендивших стихийных духов и заразные болячки. Когда все съестное, научно-магическое и обиходное было распихано по закоулкам складов и полкам кладовых, заказы распределены по ящичкам в почтовой, а все официальные контакты с берегом осуществлены, Штирлиц, уже не раз спасавший кораблю, городу и, наверное, миру, жизнь, едва волоча ноги, уполз к себе в кабинет выпить чашечку успокаивающего чая. Ведодел нервно одним глазом поглядывал в окно на палубу, а другим — к себе в чашку, мелко подпрыгивающую в почти уже трясущихся руках (косоглазым юноша не был, просто если у вас кендер на корабле, научишься и не такому). В это время Генри, наконец-то, слился всеми фибрами души и нотками сознания с происходящим на берегу. Ведь всего через три шага от борта шумел, грохотал, судачил и сплетничал приморский порт Тролья Бухта — торговый перекресток Альвирия. Он таился по тёмным углам подозрительными незнакомцами, прячущими косой взгляд под капюшоном. Кричал чайками под лазурными небесами, накликая попутные ветра в паруса кораблей, уходящих отсюда во все концы света. Он манил путешественника всевозможными товарами, запрещёнными и разрешёнными, редкими и обыденными, подделками и подлинниками. Здесь кружился калейдоскоп папирусов, древних магических книг в маларатийских переплётах, самоцветов из Тарании, зловещих и таинственных магических амулетов со всех концов мира, а также пряностей Самарита, оружия, выкованного в Амиларине, и сладостей из самого острова Мануа. Путники громко и бойко, не таясь от стражи, а иногда — крадучись вдоль стен и украдкой оглядываясь, нанимали корабли. Юные маги и ведьмы пускались в своё первое плаванье на поиски приключений, а сорвиголовы бросались в объятья новым неприятностям, все еще вальсируя в обнимку со старыми. И над всем этим шумом, треском, гамом и хохотом носился тонкий, бархатный запах, который, учуяв хоть раз в жизни, уже нельзя спутать ни с чем — аромат аларинового цвета. Алариновое дерево цветет только ночью, но ветер разносит невесомое амбре весь следующий день. Поэты называют волшебное благоухание ночного дерева тишиной раннего зимнего утра в лесных зарослях. Иные утверждают, что алариновый цвет пахнет как ожидание близкого путешествия, или еще не осознанное счастье, или же чувство невесомости, нахлынувшее в момент внезапной опасности. Генри на миг замер среди шума, царящего на палубе, вдохнул носимый легким морским ветерком аромат, и на его фигурку тут же наткнулось с десяток робочих духов-мантарий. Уборкой на корабле занимались исключительно они. Двое попытались дать самому главному на корабле хороший подзатыльник, но Генри увернулся, отскочил и обиженно показал язык. Он сегодня отлично поработал, грузы почти разобрали, волна заказчиков и поставщиков уже схлынула, а билеты на места в каютах взяли четверо пассажиров. Пришло время обеда, так что Гексли немного отвлекся от суматохи и начал различать отдельные разговоры, доносящиеся от первого ряда торгових магазинчиков вдали на склоне. Базар стекал своими улочками, переулочками и закоулочками к самому порту, двадцать шагов — и с корабля сразу ныряешь в узел, завязанный морскими, воздушными и наземными дорогами на перекрестках стран и империй! — Ой, раднааая, сколько лет ушлооооо, — надрывался старческий голос под сопровождение лютни. Видимо, продавец пытался продать именно лютню, а не свои услуги певца, потому что через минуту послышалась перепалка по поводу скидки. Генри улыбнулся про себя, прикинув, что, судя по звуку, лютня всё-таки не альвской работы, и за ту цену, что старик за неё правит, самого певца можно нанять корабельным байщиком на целый год. Из другой улицы доносились такие запахи, что у Генри потекли слюнки. Что поделаешь, с корабля спускаться нельзя, иначе эта вредина Бальзарини обязательно его поймает. Придётся страдать на борту весь день, пока не вернуться участники капсовета. Может, хоть купять кандеоников в утешение юнге, борошенному на съедение корабельному секретарю Штирлицу? И хорошо бы кандеоники были с маслом, пастилой и пудрой из каманского ореха, с кремом из валаринских медов и айвовым желе в соусе из ореховых альвийских пастил… Генри начал усиленно рассматривать товары на берегу, дабы не пропустить ничего, что нужно заказать очередному сходящему на берег посыльному. Вдруг он спохватился, заметив что-то необычное на берегу: ой, что творится, вон в конце той улочки тонкая фигура скрючилась над прилавком, выискивая с помощью фиолетового кусочка стекла, приложенного к глазу наподобие пенсне, некий магический предмет. В конце-концов, таинственный покупатель дернулся, и глаз мага-продавца, тот, что не закрыт фиолетовым скальцем, победно сверкнул — он взял выбранную вещицу в руки и передал продавцу для упаковывания… ничто. Исчезальный камень! — догадался Генри и присмотрелся повнимательнее. Неужели? Ведь их запретили пять лет назад. На «Эхо» где-то в архивах затерялась целая их коллекция. Маг почувствовал взгляд представителя народа кендеров и резко задернул палатку тканым покровом. Вечная несправделивость — можно подумать, кендерам разрешено смотреть исключительно в небеса. Как будто оттуда не грозятся кулаками посыльные на метлах, опасливо прижимая к боку сумки. Будто кендерский взгляд способен что-то украсть, ровно как и кендер собственной персоной! Проклятые стереотипы. Генри взвыл: сколько ещё всего интересного наверняка можно разглядеть у мага в лавке! И корючки-зацепучки, и конфету-для-скелету, и настоящие чудеса — летальный порошок и амулет-перевратель. Генри перевел взгляд дальше и увидел по-очереди как: бранятся два гнома, потому что один продал другому «ткань, как у альва капризы», затем этих гномов растягивает городская стража, за их спиной торговый представитель-горгулья предъявила штраф продавцу-тритону за торговлю из-под полы золотыми рыбками с рижей чешуей — они исполняют мечты с маленькой малоприятной оговоркой. Генри чуть не покатился со смеху: однажды он купил рыбку, не заметил рижей чешуйки, притаившейся на боку, и пожелал стать капитаном корабля на один день. Ну вот и капитанит теперь, именно в тот день, когда «Эхо» заякорилось в крупнейшем городе-рынке семи морей. Гексли глубоко вздохнул и снова уставился на третий ряд под горой. Так, почтовые верблюды покупают поющие самоцветы у русалки, окружившей свой небольшой бассейн круговым прилавком. Она выдает всем желающим водоросли-вводеплаваросли, ростящие жабры на целые три часа — находка для желающих пойти на морской рынок. Подводный базар раскинул свои ряды под мысом. Риссэ, Леона и Ель пошли как раз туда. А вот Джекил, Бальзарини, Алиса и Малиран поднялись на воздушный рынок — они прихватили туда настоящие метлы, изящные эльфийские летучие ветви. Вот в эти два места Генри больше всего хотелось бы попасть. А ведь рукой подать: воздушный порт — за соседним холмом, туда ведут волшебные лестницы, а подводный — прямо за соседним мысом, откуда ровным потоком ползла вереница торговцев. Генри вздохнул и представил, как за углами видимых с корабля перекрестков город разрастается и ещё громче шумит, уводит с тропы переплетениями запахов, кружит голову мерцанием калейдоскопа оттенков. Сколько интриг века, событий столетия и секретов тысячелетия сегодня родится и умрёт, неузнанные им, в этих прелюбопытнейших переулках. Ведь на самом деле всё безумие видимых и слышимых запахов, звуков, голосов, вся эта кипучая смесь — это только первые ряды рынка, раскинувшегося в глубинах города. Весь оранжево-золотистый Альвис, дурманя неразберихой запахов, распевая песни тысячей флюгеров на крышах и указывающий прямо на солнце компасами закрученных подсвечников башен сверкает, как на ладони. Кендерский взгляд способен различить каждую застежку на кошельке на пару миль вокруг, но это не так далеко, как хотелось бы Генри. А возле корабля — какая досада, крутятся почтовые попугаи, совы и лисы, и никто из них не хочет рассказать томящемуся кендеру, куда и зачем их послали. За бортиком послышался шум. Чей-то тонкий голос с истеричными нотками что-то доказывал на виларийском наречии, а грубоватый ровный что-то отрывисто отвечал. Ещё миг и послышались шаги — нервные и торопливые. — Вот! Этот гАспадин, — на гАспадина был брошен взляд не без ехидцы, гАаспадин ответил презренным холодным равнодушием, так старательно игнорируя говорящего, что чуть было не испепелил его взглядом, — так вот, они желают пуститься с нами в путешествие. До берегов его мечты. Я попытался объяснить, что берега мечты надо описать чуть подробнее, чем «загадочные берега, от которых веет нежной меланхоличной прохладой туманного сна, где живёт горькая, как терновые слёзы, любовь». Нужно хотя бы примерное направление, на Запад там, или на Юг, но гАспадзин (ещё одна перепалка взглядами, Генри показалось, что рубаха на старшем мастеровом Марке Габене чуть задымилась), но пан попросил у небес кого-нибудь кроме «этого чурбана деревенского», то есть меня, а небеса остались глухи, — Генри со всех сил впился ногтем в руку за спиной, чтобы не засмеяться, но тут же смутился, утонув в искренней, вселенской обиде, горящей праведным огнем в глазах пришельца, — и я решил привести его к те… Вам, о, главный по кораблю. Я пошёл. — И чуть полноватый мастеровой упорхнул так легко, быстро и грациозно, будто спасался от стаи голодных пикси или тайно посещал балетную школу всю свою жизнь. Гексли поперхнулся смешком и наконец поднял глаза на фигуру прибывшего. Всё это время он просто смотрел себе под ноги, в надраенную палубу (плюсик мне к дежурству!), чтобы не расхохотаться. Перед Генри стоял высокий, хрупкий и, наверное, немножко нездоровый молодой человек. Потому что прекрасное лицо, больше напоминающее кукольное, чем настоящее, отметила романтическая, с точки зрения Генри, бледность. Огромные фиолетовые глаза в пол-лица отдавали синевой, их почти ощутимый кожей взгляд пригипнотизировал Гексли к месту. По плечам юношы вились тёмно-фиолетовые волосы, такие матовые и томные, что, казалось, цепочки из сиреневого и лилового серебра, рассыпанные среди чудных локонов — всего лишь тонкие нити вдохновения, а драгоценные камни — капли росы из тех самых берегов мечты. Длинная фиолиновая накидка, в которую кутался юноша, будто спасаясь от холода, (хотя на побережье царила такая жара, что впору было нырнуть в море к марилинам и не вылезать до ночи), скрывала, без сомнения, богатые одежды. Тем не менее, открывая взорам и тонкую артистическую линию талии, и ноги танцора, и башмаки из невесомой таласской кожи. Кендер хмыкнул — таких во всей империи водилось всего пар пять. Перед Генри стояло «произведение искусства», как едко шутил по поводу артистичных натур Габен. Без сомнения, это был актёр, из умиления к таланту которого добрые коллеги попытались лишить его жизни отравленным вином, и тому пришлось бежать, или поэт, отчаявшийся донести миру свои идеи о прекрасном, или исстрадавшийся принц, сбежавший из дому в поисках пути на тот свет — к погибшей любви. Пока в голове Генри неслись эти мысли, принц-поэт-актёр оглянулся, и убедившись, что Марка-гномика нету, благосклонно и чуть странновато посмотрел на Генри. Его накидка невесомо скользнула на плечи, и Генри плюхнулся от удивления на палубу, не стыдясь гостя. Тонкие ушки, скрученные завитушкой на кончике — таллириенец! Ну почему, почему, богинюшка Чертополох, он не пришел завтра, или вчера, или в любой другой день! И пусть бы за это отвечал кто угодно, но не я, внутренне застонал кендер. Штирлиц и Джекил Лорстон уже собрали о забронировавших места пассажирах подробную информацию, чтобы потом спокойно сойти на берег по делам, не волнуясь о безопасности «Эхо». Биографию пассажиров «эхейцы», как называл членов команды Гексли, всегда разведывали, чтобы случайно не взять на борт одну из сомнительных фигур, которыми кишмя кишели порты. Завтра на судно должны сесть: таллиесинский фокусник, плывущий в Альфару для поиска ученика в тамошней школе шутов, хакарская воительница, следующая в Критоа на состязания Слышащих теней, Некрития, странствующая книжница и волшебница, приверженка культа акнети — и, пятый пассажир, который еще не купил билета, должны были прибыть завтра. Обычно на «Эхо» рвались толпы ученых, по дороге колотя друг дружку подзорными трубами и десятикилограммовыми трактатами, так, по крайней мере, заверял Генри. Но на этот рейс планировались какие-то важные дела, и «Эхо» хотела упорхнуть из столицы налегке. — Я имею честь разговаривать с господином капитаном? — Чудесное видение откинуло свою накидку на прическу, иронично-недоверчиво тряхнуло волнами локонов и устало скользнуло взглядом по ошалелому, превратившемуся в слух и зрение, кендеру. Голос прозвучал, будто замерзшая до хрусталя черная роза уронила несколько лепестков под звуки альвийской арфы. Генри показалось, что кроме этого голоса и этих огромных, пленительных фиолетовых глаз в мире не осталось ни-че-го. Принц-поэт-актер отвел чуть скучающий взгляд на море, ведь все не-фэйри, кто впервые услышал голос таллиеринца, пребывали в гипнотическом оцепенении от нескольких минут до нескольких часов. Если бы за три часа до этого Генри не выпил антивпечатлительного зелья Бальзарини, то скорее всего, его откачали бы только через неделю… Зелье сочувственно подлила в утренний чай юнге сама маг, волнуясь, как бы бедный Генри не отдал концы из-за внутреннего противоречия: «я год ожидал похода на здешний рынок, но я уже анонсировал рассказ о том, что день (!) буду главным по кораблю всем посыльным альбатросам в радиусе трех королевств, поэтому на рынок никак нельзя — я же не брошу пост!». — Эм-м-мнэээ, я Старший по кораблю сегодняшнего дня, Генри Гексли, к вашим услугам. Вы пассажир? Вы нуждаетесь в каю… апартаментах? Мы отбываем завтра? Ой, что это я, позвольте вам сообщить, что мы отбываем завтра. Ах, вы же это знаете, если пассажир, — все же томнфе чары чуточку пересилили даже двойную дозу антивпечатлительной настойки. — Меня зовут Амельтино Лорриентис, я пытался объяснить этому несуразному мужчине (очевидно, речь шла о мастеровом), что владею билетом на это величественное судно, и надеялся, что меня представят кому-то из капитанского состава, а затем покажут мои апартаменты. Но этот невоспитанный уборщик, — …главный мастеровой… — видимо, решил надо мной поиздеваться, — тонкая фигура театрально, с нечеловеческой грацией, двигаясь, словно листок на ветру, отвернулась от бормочущего главного по кораблю в поисках кого-то, кто может достойно принять очаровательного пассажира, но на палубе по-прежнему царил полнейший тарарам. До завтрашнего отбытия надо было сделать так, чтобы капсостав, по словам Бальзарии, не смог сразу найти свой корабль, в такое чистое и блистающее судно он должен преобразиться. Тонкая душевная организация гостя, очевидно, сообщала ему, что нужно бежать из адского пекла со всей возможной скоростью и рыдать у берега, пока толпа негодующих сочувствующих лично не найдет и не притащат к ногам страдальца весь проклятый капитанский состав из этой треклятой шутовской туфли с парусами. Но тут опомнившийся Генри подскочил, уцепился в накидку, очевидно, сотканную таллириенскими пауками, так тонка и крепка она была, и выпалил:  — Прошупрощениячтовы никакогоиздевательства, весь капитанский состав ушел на важнейшие закупки и для решения береговых дел капитанской важности. Меня назначили главным по кораблю, и хоть я на вид очень юн (и фактически тоже, но Генри об этом умолчал), и вы, очевидно, подумали, как это юнгу назначили главным, ууу, да это розыгрыш, но это чистая правда, если вы слышали о «Эхо», то вам наверняка говорили и про молодого, но очень смышленого студента-ассистента, только по совместительству все еще выполняющего обязанности юнги, которого иногда назначают главным по кораблю, чтобы здесь было повеселее. — Генри выдохнул. Гость поднял бровь и содрогнулся. Кажется, он с трудом подавил желание бежать.  — Позвольтеваспроводить в ваши апартаменты, всеравно кромеменя всезаняты и у вас нет выбора, хотяя оченьзанят тем, что руковожувсеми, — Генри еще раз выдохнул и выжидательно уцепился взглядом в томное лицо гостя. Кажется, толика смирения с происходящим и плохо скрываемое нежелание возвращаться на берег, а также тот факт, что кроме кендера здесь и сейчас на изящного юношу могли бы обратить внимание разве что духи-уборищики, с упоением драящие палубу, да еще ужасный селюк, с ухмылкой роющийся в чемоданчике с инструментами, мерзавец, сыграло свою роль. Таллиеринец раздражительно одернул свою накидку, вскинув глаза к небесам, что-то страстно прошептал, и, почти неуловимым глазу движением, (очередная попытка Генри хлопнуться в обморок), повернулся к юнге лицом.  — Смею вас заверить, я ученик лучшего за всю историю плаванья командного состава легендарного корабля-хамелеона — «Эхо», — еще раз подытожил на всякий случай Гексли и замер, в ожидании вердикта пассажира. Кажется, безвыходность положения окончательно смирила бушующие страсти, чудом уместившиеся в тщедушную грудь последнего: — Отведите меня в мои апартаменты и прикажите занести мой багаж. Только не этому нерасторопному растяпе, — невесомый кивок в сторону Габена, что-то строгающему возле рангоута, сообщил, кому именно не следует доверять вещи. Очевидно, прекрасный гость не осознавал, что вместо «грубияна и селюка» вверяет их представителю народа, рядом с которым лучше взять все свои вещи в руки, и, крепко в них вцепившись и не мигать. Но вернемся к Генри, который только после слов «багаж» осознал, что тонкая фигурка пассажира таит за собой гору сверкающих чемоданов, свертков и коробок. Изысканные вещи источали тонкий запах духов с оттенками цветов черной орхидеи и нотами змеиного шиповника. Запах распространялся по кораблю легким, но настойчивым облачком. Чемоданов было столько, что вопрос, как этот юноша, колышущийся на легком ветерке, перетащил весь склад на палубу, и как бегающие вокруг него матросы, посыльные и мастеровые до сих не зацепили эту пирамиду и не повергли ее к отменно натертой (плюсик к дежурству!) палубе, оставался открытым. — Мда, эээ, Штир, пожалуйста, перенеси с двумя, хотя может быть с десятью матросами багаж нашего гостя в апартаменты «Иллирия», — деловито распорядился Гексли, пытаясь жестами и интонациями копировать Теориссэ, и солидно, как ему показалось, вытянувшись, последовал к апартамент-каютам. Вслед за ними потянулась вереница смешливо переглядывающихся между собой матросов-духов. «Иллирия», как и все каюты на корабле, была превращай-комнатой. С помощью магии пятого измерения, которую Бальзария понатыкивала для удобства по всему кораблю пассажир мог сам переделать все так, как ему хотелось. Можно было изменить обстановку, как душа пожелает — свить кровать-гнездышко, обростить стены каменем и даже пустить промозглые сквозняки по комнате, если так привычнее. Да хоть засыпьтесь песками Альфарийской пустыни, или нагоните тучек, которые будут поливать вас, и всех входящих в комнату, дождиком — команда не против! Конечно на чай членов экипажа приглашать будет совершенно бесполезно. Да и дворец в каюте не возведешь, закон сохранения материи никто не отменял — в магии тоже есть свои законы. Но самое интересное в каютах «Эхо» — окна. Гости их могут вывести вровень с верхними палубами корабля и чувствовать себя, как в мансарде. Можно удобно сесть на широкий подоконник с чашечкой ароматного розмаринового чая, и, глубоко вдыхая соленый бриз, приправленный густым запахом лесных трав, развешанных по палубе и шканцам, любоваться закатом под гул донных морских горнов. Аромату трав вторит пение ракушек, развешанных над окнами, в закрученные лабиринты которых попадает ветер. Можно опустить круглые окна-люки под воду, чтобы утром (магия Бальзарии позволит и это) высунуться в открытое окно, пропустить через легкие свежее морское течение, и, следя за переливами преломленных лучей на боках проплывающих мимо рыбок, поймать курьера. Можно будет отправить его на русалочий рынок за свежими сладостями из водорослевой пастилы или утренней газетой на прозрачной бумаге. А в светлое время стоит умоститься в круглое кресло и читать в переливах лазурного сверкания за окном, когда воздух в комнате менится, словно морские глубины. Пасажир, покупая билет на корабль-хамелеон, может указать свою расу, вкусы и примерные пожелания, и каюту сразу приведут в надлежащий вид. Таллириенца, назвавшегося при покупке билета альвом, ожидала комната-мансарда: неассиметричные плавные линии, бязь причудливых символов на белом дереве декоративных балок и три круглых люка в потолке — чтобы наблюдать за звездами. «Иллирия», так называлась каюта, потонула в солнечных зайчиках. Лучи из окон и верхних люков переплетались, как лианы в тропическом лес, и не осталось ни уголка, ни щелочки, не согретых их теплым мерцанием. Тени причудливо плясали на стенах цвета слоновой кости, кровать, будто круглое гнездо, покачивалась под балдахином из ажурных Тамаринских кружев, подвешенная к потолку. На стенах висели живые картины. На одной лесные духи играли ночью на свирелях — оттуда было слышно тихую околдовывающую музику. А на другой два кендера нашли пещеру сокровищ — как известно, наблюдать за кендерами в сокровищницах можно дальше, чем за горящим огнем и текущей водой. На третьей холодное северное море разбивало чешуйчатые волны об острую скалу — на ее каменной, зубчатой вершине сидела то ли виверна, то ли северный серебристый дракон. Его снежно-белая чешуя искрилась на тусклом солнце, хвост медленно двигался, а взгляд был устремлен в просвет облаков. Казалось, если найти нужный угол, то удастся туда заглянуть. Но Генри, за всю историю плавания на «Эхо» это так и не удалось сделать. А вот альвы, селящиеся в этой каюте, знали, что за видно в просвете, но на мольбы Генри рассказать лишь загадочно улыбались. На других картинках колдовали и сражались существа рас, дружественных альвам, шептались леса, время пело песками в пустынях, слепили сокровищами подземные города. Гексли глубоко втянул воздух — сквозь прозрачные занавески в комнату врывались тысячи ароматов портового рынка. Они кружили голову и звали наружу — на слепящий свет солнца, к иному миру, где царит неразбериха, и приключения поджидают за каждым углом (неприятности — сказал бы Риссэ, когда речь шла о Генри). Ветер, похоже, вселился в комнату раньше таллириенца, и не собирался уступать позиций. Он ворошил волосы гостю и его провожатому, пробегался на цыпочках по веткам растущих в кадках апельсинов и кедрят, ворошил закладки книг, уютно устроившихся в шкафу. Здесь, на полочках из живого, вросшего в стену плетеника, сверкали корешки романов, драм и стихов, философских трактатов, толстенные магические томы и даже тонкие свежие газеты. Толстые научные тома задумчиво прислонились лбами к стене и чуть потеснили своим ученым весом соседей. Магические книги таинственно и многозначительно молчали, романы, повести и сборники сочинений нетерпеливо переминались со страницы на страницу, будто путники в городской таверне — вот-вот засудачат о дорожных приключках с местными зеваками. А изящные, томные сборники стихов молча склонили голову к романам, задумчиво глядя в туманные дали, расстилающиеся перед их кудесными глазами. Таллириенец, едва переступив порог комнаты застыл, затем прислонился к стене, несколько раз провел глазами по комнате блуждающим взглядом, будто видел родной дом после многолетнего заточения в логове безумца. А после отвернулся к боковым окнам и замер. Когда вещи перенесли, он все еще стоял так неподвижно, что Генри, чуть подпрыгивая на одной ноге от нетерпения, неуверенно дернул его за плащ. — Вы можете изменить каюту по вашему желанию, тут предусмотр… — едва заикнулся кендер, но был тут же прерван: спасибо, ничего больше не надо. Уходите, пожалуйста. — А может быть, когда вернут… — Уходите, пожалуйста. — Будто тихо ударились о металл последние лепестки замерзшей до хрустального состояния, покрытой инеем розы цвета черного бархата. — Если вам что-то понадобится, например, захотите послушать истории о драконьей стене, или альвийских конфет, ну, или сделать увлекательное домашнее задание по сефиротике, у меня как раз завалялась парочка, то я где-то на корабле, — заботливо заверил Гексли и прилагая усилие, чтобы оторвать приросшие к полу ноги, закрыл дверь. Десять минут бдения с той стороны двери и переминания с ноги на ногу оказались бесплодными — с другой стороны царила самая необщительная тишина на свете. Глубоко вздохнув, Гексли раскрыл воображаемые крылья и ураганчиком понесся по палубе, усердно рассыпая указания и путаясь у всех под ногами так, как может путаться только самый главный по кораблю. Тем временем в одной из кают «Ехо», стоило хлопнуть двери за странным низкорослым созданием с хвостиком на темячку, как по стенке медленно сполз молодой фэйри. Последние три часа он держался на ногах только благодаря последней надежде, таящейся купленном на заработанные накануне деньги в маленьком билетике. И вот, когда она сбылась, все душевные и физические силы покинули его, как перебродившее таркийское вино вылетает из откупоренной бутылки — вмиг и до последней капли. Мысль «бежать», последние два дня, мечущаяся в голове, подобно отчаявшейся птице в клетке, наконец-то затихла. Тонкая накидка послужила свернувшейся клубочком тут же, у двери, фигурке, одеялом.