День "Х" на "Эхо"

День Х почти превратился в вечер Х, когда на корабль прибыла посылка с подписью «Лично в руки дежурному по кораблю». Обратный адрес — «Магическая лавка на улице Лунных порошков». Пока Генри любовно рассматривал эмблему лавки — веселенькому гоблину с крючковатым носом и подленькой улыбочкой, пляшущему в обнимку с пышной ведьмочкой в черном платье и острой ведьминской шляпе, на него неумолимо наползала чья-то тень. — Что ты опять… — начал было секретарь, но Генри обеспокоенно затараторил. — Ой, Штирлиц, у тебя такой уставший вид, даже волосы на висках распрямились. Где ты успел так наработаться — я ведь уже почти все доделал, осталось только доследить за уборкой… — Ты. Все. Доделал? — выдавил задыхающийся от негодования и слегка пошатывающийся от усталости ши. Известно ли тебе, Генри, что ты отправил в карантин вместе с артефактами партию гримучих грибов, которые заказала в качестве еды для огненного елементаля Бальзария. Они могут внезапно, никого вокруг не предупреждая, взорваться, если не подержать их, как только покраснеют, в растворе амброзии? А известно ли главному, — Штирлиц замолчал, закрыл глаза, шумно вздохнул, и открыв их снова, продолжил, — по кораблю, несчастью, что две колдовские книги — одна написанная мантикорами, а вторая — единорогами, объявили друг другу войну, набрали книжные армии, вооружили блокноты перами и в тот миг, когда я по счастливой случайности оказался у двери, уже отдали приказ об магическом испепелении противника? — Но Баль прошлый раз обмолвилась, чтобы я не отправлял в карантин книги, — протянул, погрустнев, Генри. — Она сказала, чтобы книги приносили ей! — рявкнул Штирлиц так, что аж паруса вокруг заворошились. — Она попросила складывать их сразу в приемный кабинет, когда она дома, но сейчас ее на борту НЕТ! — Генри был вынужден уцепиться свисающую откуда-то сверху в веревку, чтобы не оказаться снесенным с палубы очередным рыком измученного ведодела, который, кстати, формально сейчас был на выходном, куда во избежание катастрофы, конечно же, не пошел. — Об остальном я просто молчу. Описывать это — значит снова пережить. Генри, ты это заказывал? — вдруг подозрительно уставился на руки кендера растрепанный Штирлиц, пытаясь для надежности пригвоздить нарушителя вселенского покоя к палубе взглядом. Весело пританцовывая с посылкой в руке, Генри уже прикидывал планы бегства вместе с ней через борт, сквозь каюты и даже по воздуху. Штирлиц, верный помощник и секретарь Мара, был самым юным ши корабля — студент факультета магической информации и архитектуры и закрепленный за «Эхо» практикант вел все корабельные записи, следил за поставками, торговлей, посетителями и пассажирами, а главное — за дисциплиной среди младшего рабочего состава, который состоял из десятков созданий разных рас, в том числе — мастеровых гномиков и десятки видов ши. Команда прозвала его «ведоделом» — ведущим дела. Среди рабочих хаживали слухи, что среди магических дарований юношы — взгляд, пришпиливающий бездельников к палубе. Юнги, попадая под этот сокрушающий молот, превращались в ледышки, и, содрогаясь сердцем, вспоминали, все ли задания выполнены как следует. «Убийство», «воровство» и «плохо сделанная работа» стояли у Штирлица в одном ряду и несомненно нуждались в немедленных тюрьме и виселице. Особенно плохим у него было настроение перед сессией, куда приходилось телепортироваться прямо из корабля. К счастью, до сессии было далеко, зато настроеньицем от измученного ши попахивало самым что ни на есть «сессийным». — Я честно это заказывал, вчера. Послал письмо в лавку волшебных товаров «Синий луч», — на Штирлица взлетели глаза ангела, по ужасающему совпадению обстоятельств свалившемуся на палубу «Эхо». Пронять душу кендера, жаждущего получить весточку из бушующего на берегу мира, не мог бы сейчас и главный светоч правды Ордена Веры. Ох, эти светочи правды умели видеть в глазах ближнего правду, неведомой даже самому вруну. Хотя, нужно сказать для справедливости, Генри не врал — он и правда заказывал в «Синем луче» набор артефактов, но посыльный принес ответ, что их уже купили, и Генри в сердцах попросил чего-нибудь на ту же сумму и усмотрение продавца. — И что там лежит? — сурово прочеканил Штирлиц, подбоченясь. — Ты же знаешь: пока капитанского состава нет на борту, все, даже личные посылки, мы отправляем в карантин. В твоем случае — особенно личные. — Карантином гордо именовалась крохотная комнатка, снаружи размером с кладовку для метел. Внутри у нее разместилось бы еще одно «Эхо», да еще проплыло бы метров тридцать. Вход в коварной комнате был, а вот выход открывался только снаружи. Загадку магии этого места Генри, даже разочек там побывав («дверь случайно изнутри захлопнулась»), так и не разгадал, хотя вооружился толстенным томиком по физике пространства, накануне одолженной у Робин — главе отдела по квантовой теории структур. Нашли его в тамошних коридорах через два дня. А три коробки апельсинов, лежащие в карантине, и принадлежащие одному из пассажиров, потом обыскалась вся команда. — Там лежит подарок на День Рождения тебе, поэтому я не могу ее открыть, — на Штирлица взлетели глаза небесной чистоты и хрустальной праведности. Это был ход не конем, нет, кентавром. Правила могли конфликтовать в строгой, но полной противоречивых страстей душе корабельного ведоведа только с дружеской сентиментальностью. Штирлиц отвернулся, силясь скрыть улыбку и попытался состроить строгую мину: — Спасибо, Генри. Но если ты соврал… Еще один строгий взгляд, потрясающий нотациями, и Штирлиц, размахивая перечнем дел на день, уже бежал на другую палубу, чтобы выяснить, что за безобразие там творится. Судя по скрытой в последних словах улыбке, гроза пока миновала. Когда стало ясно, что теперь посылка — это уже подарок Штирлицу, Генри решил: если там что-то хорошее, сокровищем можно будет сколь угодно любоваться, забравшись к ведоделу в каюту. Если бы грозный секретарь не хотел, чтобы в каюту заглядывали в его отсутствие, он бы закрывал ее не на те шесть игрушечных, на кендерский взгляд, замков. Ради справедливости стоит отметить, что Штирлиц-то как раз защитил свою дверь магией. К сожалению, защитное заклинание не видело Генри в упор — оно было рассчитано лишь на лиц с нечестным намерениями. А у кендера таких и в помине не водилось: разве есть что-то плохое в том, что тебе интересно? Солнце скользнуло по бумаге зеленым лучиком, а блик просеменил у Генри по лицу и запрыгнул прямо в глаз. Кендер зажмурился, тряхнул головой и уставился на коробку. А вдруг в посылке что-то плохое? Юнга поднял голову: над «Эхо» гордо прошествовал, окруженный портовыми торговыми джонками, прилепившимися к каравелле, как чайки к прибрежной рыбной лавке, «Ариен» — еще один корабль, способный перемещаться по воздуху и воде. Два таких судна встречаются в одном порту не чаще, чем уроженец Таллириена умудряется приготовить обед и не отправить гостей на тот свет. Хороший знак, хмыкнул Генри, проведя взглядом судно. Значит, ничего дурного в посылке с волшебной улицы быть не может, подвел он итог, и набросился на обертку. Коробка была вскрыта быстрее, чем скороговорится слово «Эхо». Видимо, все кендерские боги пришли в неистовый ужас, когда увидели, что душа юного кендера томится в базарный день на борту, и прислали ему утешение. В широкой коробке, вымощенной изнутри зеленой, играющей на сонце хрустящей бумагой, обнаружилась: круглая стеклянная пудреница с забавными фиолетовыми человечками. Они бежали хороводом по кромке крышки, держась за руки, и смешно закидывали ноги назад. Непонятно было, зачем Штирлицу пудра, он и так красивый, подумал Генри. Но подарок уже стал подарком, и теперь секретарю придется пудрится — деваться некуда, рассудил кендер, отложив загадочные белила. Пошуршав рукой в фольге, Генри заключил, что под зелеными изгибами мятой бумаги притаилось нечто, похожее на зеркало в оправе из самаритского металла с ручкой. Но отражающей глади не было — только ничего не видящий металл. Хорошенько осмотрев жутковатый подарок для невпечатлительного Штирлица, Генри выяснил, что зеркало таки есть, но спрятано за специальными, напоминающими оконницы створками. Зеркало наотрез отказалось отражать восхищенную мину Генри: заглянув внутрь, вездесущий юнга отшатнулся — оно отображало само себя. Так бывает, когда два зеркала ставят друг напротив друга — их отражения вмиг уносятся в нескончаемую даль, открывая вход в бесконечный мир. — Что могло случиться с этим зеркалом? Оно открывает вход в другие миры? Видит, что происходит за стеной? А может, показывает мир зазеркалья? И я смогу наконец-то познакомиться с собой «наоборот»? Бальзарини точно знает! — мазнул рукой кендер, но через миг добавил: нет, лучше спрошу у Робин. Та хоть на опыты не отберет, — решил Генри. Уткнувшись в загадочный предмет носом, взглянув вниз, вверх и в стороны внутрь отражения, в поисках зазеркального Генри, наверняка также жаждущего с ним познакомится, и потыкав в прохладную поверхность пальцем проверяя, не пройдет ли он сквозь стекло, но предмет остался безучастным. Юноша плюхнулся на палубу, скрестил ноги по-самаритски и продолжил потрошить посылку. Последним презентом для секретаря кендерские боги выслали смешную черную шляпу с широкими полями и загнутой, немного примятой острой верхушкой. Шляпу опоясывал ало-бурый шляпный пояс. Настоящая колдовская шляпа для волшебников, обитающих в мрачных, увитых плющом замках среди туманов и дождей. Кроме них такими шляпенциями щеголяют разве что ученые гномы. Несколько лет назад Генри побывал в гномской библиотеке — между низкими пузатыми шкафчиками, набитыми книгами в мягких переплетах из пружинистого минерала, быстро бегали, смешно кивая загнутыми кончиками-носами, верхушки шляп. Их владельцев с высокого комода, на котором сидел, размахивая ногами, тогда еще совсем малыш Гексли, не было видно. На шкаф кендера усадили сами библиотекари, (чтобы тот не путался под ногами хотя бы пять минут). В пылу рабочего дня они напрочь о нем забыли. Так Генри и проболтал два часа ногами. Он сжевал целый мешочек пирожков и хихикал, пока Ель не забрал его на «Эхо» — корабль уже ждали в драконьей академии. Трубка философов, которую команде заказали крылатые профессора, обладала бодрящей магией, и очень помогала вести диспуты преподавателям. споря с коллегами. Они которые так распалялись, что, нередко, продолжали баталии много лет без перерыва, попутно редактируя дипломные работы студентов. Кендер мысленно усадил шляпу на отливающие темным шоколадом волнистые, густые волосы Штирлица, и удовлетворенно хмыкнул. Теперь можно будет залезть на мачту и оттуда наблюдать за верхушкой шляпы, которая будет проворно, как когда-то ее библиотечные родственницы, метаться по кораблю. Генри захлопнул коробку, прижал ее, как сокровище, к груди, и понесся ураганчиком по палубе. Он решил раздать указания чтобы навести, наконец, в этой суматохе хоть какой-то порядок («Эй, ребята, отлично подраяли, приходите на шоколад!», «Эй там, как вы додумались эти шнуры связать? Так и надо? Я бы никогда не догадался! Сходите на рынок, купите грибных конфет! Потом доделаете, вечер нескоро!»). После Гексли скрылся в трюме. Здесь, среди мечущихся по стенам теней корабельного леса, заботливо выращенного в кадках корабельными альвами, юнга остановился, завороженный рисунком теней и света на стенах. Попадая в последнюю каюту перед входом в лес пассажиры всегда очарованно замирают и долго не могут вдохнуть: деревья в резных кадках танцуют на стенах причудливые па. Солнечные витражи менятся на деревянной двери, будто отражения в воде, а на потолке трепещут ажурные мандалы. Лучи света копьями пронзают круглые окна, но, попадая в путаницу ветвей, просачиваются в комнату уже запутанными клубками. Они рассыпаются по стене и полу шевелящимися медузами и трепещущими, как крылья десятков бабочек, мозаиками. Здесь, в испещренных рунами кадках из живого дерева лаврита, растет несколько десятков молодых невысоких лиственниц, юкк и аластарий, и подрастает маленький, ершистый, свеже-зеленый кедренок. Каждое утро он умывается ароматной, вкусной росой, а вечером пробует колдовать вместе со взрослыми и смешно хмурится, когда так хорошо, как у них, не получается. Настоящий лес начинается за продолговатой, стремящейся ввысь аркой. Из этого минерала вырастают архитектурные детали тонкой, стрельчатой и устремленной вверх, как фигура ши, формы. Зашедшему за нее путнику взору предстает предвечный, лучистый лес. В нос ударяет запах молодой хвои, мха, стелющегося по влажной земле, разогретых солнцем листьев и спелых ягод — сейчас как раз середина золотого, душистого лета. Слышно, как прыгают среди камей сладкие-звонкие источники, как глухо шелестит прохладная вода, выбираясь из глубин земли. Ночью же, под фиолетовыми силуэтами растрепагных крон, среди прохладного синеватого тумана фосфоресцируют разноцветные грибы и ночные траву: крупнолапые, как слоновьи уши, и мелколистые, похожие на тучи застывшего дождя, растения. А в воздухе завороженно танцуют вихри тысяч зеленовато-золотых звездочек. Купаясь в прохладном хрустальном напеве родников, они устремляются, танцуя, вверх, к небесным братьям. Палубный потолок взлетает настоящим небом на пару миль вверх. Где-то под верхней палубой летают облака и светит настоящее солнце — Рин умудрилась с помощью заклинання,)занимающего так много абзацев текста, что на третьем Генри уже уснул), открыть лесу-пилигриму, растущему в трюме, настоящее небо. Лес плавает под морскими звездами, шумит, вторя пенистым волнам и затихает во время штиля тишиной, издревле известной лишь лесам. Деревья приспособились к качке. Им кажется, что это земля танцует под их корнями. По ночам они пускаются в пляс под Полярной Звездой, а днем колдуют, шумят о далеких ветрах и говоре волн. Когда по утрам в лесах залегает звенящая тишина, они сливаются в одно большое ничто: в эти часы деревья слышат каждое дыхание и каждый шорох на дне моря. Вечером все жители корабельного леса, простирающегося дальше, чем видно взгляду на открытых морских просторах, тихим шелестом обсуждают научные теоремы и рассказывают старые сказки. Перед аркой-входом ютится маленькая комнатушка. Там, среди двадцати древ-стражей — буков, ясеней, аластарий и кедров, притаилась мягкая лавочка. На нее Гексли и хлопнулся, чтобы рассмотреть свои трофеи. Шляпа-гномка сразу плюхнулась на один из мешков с кормом для корабля. Дело в том, что «Эхо», как и все хамелеоны, кушала настоящий корабельный корм — им служили навигационные приборы. Каравелла хрумала ровно по одному в день. Если забыть покормить — утром в капрубке не доищутся компаса. Осторожно осмотревшись, не прячется ли под деревом любопытная ворона, случайно покинувшая лес в поисках приключений, и не планирует ли утащить его добычу в неведомые края, кендер вытащил зеркало и уставился в него, надеясь вызвать взаимный интерес. Дальше Генри поочередно пробовал: жечь свечи, показывать портрет Бальзарини (может оно захочет отразить колдунью, оно же волшебное), читать над стеклом заклинания для расколдовывания предметов, ушедших в себя, вызывать с его помощью духов стихий и даже предлагать ему отразить книгу по психологии. Может быть, оно побывало у таллириенцев и заразилось артистической депрессией? В конце-концов со словами «Робстер точно разберется» зеркало отправилось к шляпе, и под прицел попала пудра. Фигурки на крышке, вопреки призывам потанцевать и даже трем сыгранным на флейте мелодиям, которые, скажем по секрету, в исполнении Гексли способны мертвеца поднять из могилы, не стали водить хоровод — волшебством от них и не пахло. Генри перестал мучить флейту, и решил изучить хотя бы свойства пудры: мазнул ею по кромке чьего-то длинного плаща телесного цвета, забытого у входа в лес. Но она тоже оказалась не волшебной: на рукаве заиграл едва заметный перламутр — блеск играл на телесной ткани плаща, подобно бриллиантовой настойке, из которой вырастали поющие самоцветы. Как-то Бальзарини сделала такую, и теперь на корабле живут опал, исполняющий на ночь старые романсы, и агат, втайне мечтающий об идеальном исполнении оперы. — Кгм-кгм! — о косяк двери облокотился Штирлиц — глаза прищурены, как у кошки перед прыжком, а в голосе слышно новые неприятности. Генри молча негодовал, что его опять оторвали от чудесных вещичек, про себя обзывая Штирлица таллириенцем. Раньше он всегда слышал его шаги за три коридора, но сейчас, видимо, зловредность усилила маскировочное майстерство ведодела. — Что-то случилось? Обед обьявили? Кто-то утверждает, что кендер с «Эхо» что-то украл взглядом, не сходя на берег, как в прошлом порту? Вот я тогда смеялся. Или я поставил какие-то бумаги в каюту с мартыньями, и мне же ее теперь у них и отбирать? — беспокойно кружился на месте кендер. Штирлиц прикрыл глаза рукой и глубоко вздохнул: сил у него осталось ровно на то, чтобы дожить до конца дня. А вечером, когда время само положит конец сумасбродному недоразумению под названием «День Х», он ворвется к себе, упадет в горячую ванну, приговорит бутылочку рома и пожелает светлой памяти трем клубкам бесстыже сожранных кендером нервов. И это только за сегодняшний день. А завтра он уволится и покинет судно еще до того, как кто-то обнаружит, что вокруг «Эхо» плавает мешок с парочкой острых дрыгающихся ног в синих башмачках, выглядывающих из горловины. Впрочем, последнее видение Штирлиц лелеял в разных вариациях при встрече с кендером каждый белый день. — Еще. Один. Пассажир. Раньше. Времени. Иди и покажи ей каюту, я за тебя этого делать не собираюсь, — отчеканил ведодел. И чтобы ни ногой больше из палубы — у тебя еще до конца дня поставки и посетители. Почему я вообще должен тебя искать? Генри, таллириенцы тебя побери, мне долго тебя ждать? — взъярился секретарь. Работа лежала неначатой, и ни расстрел, ни повешение применять в этом, созданной для разгильдяев мире, не разрешалось. Секретарская душа изнывала от переизбытка бездельников и дармоедов в отдельно взятой каюте. — Не нервничай, Штирлиц, сейчас все переделаем, еще и на рынок успеешь, — бросив на беснующегося ведодела сочувствующий взгляд (бедненький, ему наверное тоже хочется на рынок, покататься на швабре в клубе «Ведьмин транспорт», как он обычно и делал в столице, проходя к заведению запутанными улочками), кендер прошмыгнул мимо. Он пролетел сверкающий чистотой коридор с десятком дверей, ведущих в рубки и лаборатории, мелькнул по белесой старой лестнице из вьющегося дерева, и через пару мгновений уже замер у трапа, где дожидалась, гордо скрестив руки на груди, высокая ученая с небольшим аккуратным чемоданом и десятком свертков с научными приборами за спиной. Чтобы взять их на борт, пришлось бы нанимать дополнительный грузовой корабль — к счастью на «Эхо» было пятое измерение. В это время ведодел, возведя очи к небесам, отводил душу, проклиная всех кендеров на свете, затем хлопнул «лесной» дверью, так, что она едва не слетела с петель. Он уже не видел, какой тарарам начался за ней в тот же миг. Прежде чем подняться на палубу, ведодел еще двадцать минут приходил в себя на подоконнике коридорного окна. Юноша попивал чай с мармарийским цветом и апельсиновыми цукатами. Философски поглядывая на закат, он бросал в рот одну за другой шоколадные светящиеся конфеты с начинкой из мягкой прозрачной арилитовой пастилы и вдыхал тонкий аромат, схожий с запахом любимого напитка детства: помесь лимона, эхинацеи, евкалипта, сахара и мяты. — Ко всему надо относиться спокойно, иначе на этом корабле не выжить. И я этому научусь, — хмыкнул Штирлиц кому-то за окном и, будучи ко всему готовым, пошел на палубу. И все же к тому, что открылось его взору там, он оказался не готов. Ситуацию спасло лишь магическое воздействие северного мармарийского цвета. Штирлиц ахнул, закрыл руками лицо, убрал руки, глубоко вдохнул, и, пока вокруг царили суматоха, крики и палуботрясение, самый нервный участник команды плыл сквозь глубины спокойствия. Придя в себя, ведодел поймал несколько юнг, процедил «Сейчас же бегите, найдите кого-то из кап состава, и сообщите, что я отказываюсь за все это отвечать». Потом Штирлиц преспокойненько спустился в трюм, сдвинул деревянный резной рычаг с позолотой, соскользнул по винтовой лестнице в подводный кабинет, чем-то похожий на мыльный волшебный пузырь, способный раздуваться до любых желаемых размеров. Воздух в нем не заканчивался, и можно было спокойно поработать в полнейшей тишине и конфиденциальности. Завершив свой пассаж словами «я умываю руки — сами назначили, сами пусть расхлебывают» он спокойненько уселся за стол и принялся рыться в бумагах. В его движениях при этом почти нельзя было заметить резкости. И, все же, иногда он вздыхал гораздо глубже обычного. Вот что, читатель, открылось взору Штирлица, и что он думал, когда вышел на палубу «Эхо», неся свою хрупкую, но упрямую уверенность в философском подходе. Выйдя на палубу секретарь погрузился в крепкий коктейль из криков, хаотично движущихся рук и обрывков команд. Порядок, царивший здесь двадцать минут назад (хотя может быть кендер устроил все быстрее, а в том, что причина у происходящего явно с хохолком, ведодел не сомневался), обратился головокружительным кошмаром. Через каждую минуту корабль сотрясало в лихорадке, но вместо температуры у «Эхо» поднимался не жар, а терпкость — в воздухе явно веяло жгучими пряностями. Поручни под рукой у Штрилица покрывались чем-то вроде горчицы. Уже через минуту команда чихала, как часовой механизм: так дружно, будто невидимый барабанщик бил в барабаны и ритмично вскрикивал «Чих! Чих!». Корабль разогревался, и снасти покрывались испариной. Очертания все сильнее смазывались: очередной встряс — и у руля началась пляска святого Витта — его носило туда-сюда. «Эхо» начало дергать, и моряки посыпалась на палубу, как спелые груши. Еще толчок и паруса, раздуваемые призрачным ветром, начали спазмолитично трепетать. Со стороны могло показаться, будто их выбивали. Миг — и по палубе расползлась подводная плесень, еще миг — и «Эхо» осела в воду. Было совершенно ясно: волшебное судно подхватило волшебный грипп. Штирлиц видел в своей жизни только один корабль в таком состоянии — это было три года назад, тогда несчастный «Фенек» не выдержал огромного сборища таллириенцев (в количестве трех лиц) на борту. Видимо, для «Эхо» в качестве вируса выступали сверкающие семью цветами радуги драконята размером с кота. Хаотично двигаясь, как хорошенько разогретые частицы, и весело поклацывая зубами, они доводили тарарам, устроенный тряской палубы, до заоблачных пиков совершенства. Парочка зубастых напастей каталась на тросах, весело раскачиваясь из стороны в сторону, трое кому-то угрожали за бортом, а четверо украли коробку с инструментами и гонялись за мастеровыми, кидаясь в них всем, что попадалось в зубы. Юнги подкрадывались к мерзавцам с сетью, но не тут то было — те разделились на две команды — одна следила за действиями противника, вторая — творила бесчинства. Посреди палубы кружился Гексли. Кендер восхищенно крутил головой — у мерзавца явно разбегались глаза. Генри то и дело вопил: «Какие блестящие, вы только посмотрите, вот это да! Их штук пятнадцать, не меньше? А какой они породы, как полагаете?» то и дело приставал он к высокой даме в длинном балахоне цвета осеннего листа. Но собеседнице было не до кендера: она размахивала тонкими длинными руками и выкрикивала заклятия. Единственным результатом ее усилий было то, что к ней и Гексли, вертящемуся рядом, драконята подлетать боялись: они опасливо косились в их сторону. На корабле воцарилась полная суматоха: тот, кто не размахивал руками и не спасал свои приборы, искал сеть или пытался выудить на связь хоть кого-то из научного состава по говорящим кувшинам. Мельтешение длилось до тех пор, пока пассажирка-волшебница не укрепила сеть магией. Вскоре все драконята оказались в одной сети. Когда всех переловили, оказалось, что под переплетением желтых нитей вертится всего один драконенок. Ровно через минуту из пленный разможился на пятнадцять собственных копий, и все они с остервенением принялись терзать сеть. Впрочем, уже спустя минуту все, кроме одного, растаяли в воздухе. Стало ясно, почему у всех так рябило в глазах от драконят. Теперь, казалось бы, оставалось только вылечить корабельный грипп, и несчастия миновали. Всеобщее облегчение смутил тихий звон бьющегося стекла и скребучий шелест по обшивке палубы. По дереву побежали коготки тысяч пальцев, и когда всем, кто не был духом, уже стало казаться, что у них под кожей бегут наперегонки тысяч мурашек, из-за капитанского мостика стыдливо показался первый побег лиственницы. Словно здороваясь, он прополз чуть вверх по стене, и тут же, будто бы по команде «можно» за ним ринулись десятки других побегов. Как ни в чем не бывало, ветви доползли до перил, которые еще хранили отпечатки рук ведодела на россыпи тертого красного перца, встретили собратьев, точно так же добравшихся с другой стороны, и, перекрестясь с ними, подобно шпагам, побежали в противоположные стороны. Спустя считанные секунды корабль был так густо оплетен ветвями, словно несомый штормом схватил его и опустил в самую глушь тропических зарослей. Из-за новой напасти никто и не заметил, что о дно корабля мелко застучали сотни маленьких щупалец. Буря, внезапно засобиравшаяся рядом тоже мало привлекла внимание команды — очень уж незаметно она взбалтывала море — волны принялись чуть выше вздыбливаться над кораблем, а поскольку он и так уже ходил ходуном, то никто ничего и не заметил. А потом совсем уж невзначай, тихонечко и будто бы издалека раздались диковатые песнопения, и по парусам побежали отрывистые шепотки. Целую секунду команда не двигалась, словно время зыбко забилось в крепких ветвях, связанное по минутам и секундам, и тут с берега внезапно послышались крики. А затем дружный топот десятков пар ног, опять крики и шум потасовки, а потом снова топот. Дело в том, что едва на «Эхо» начался шум, у корабля сразу же собралась огромная топа зевак. Когда ветви дерева оплели борта корабля, они тут же ринулись на берег в поисках жертв. Так расценили их действия зеваки, и тут же в ужасе бежали. Во время побега некоторые заметили, что дерево вовсе не собирается превращать их в садовые статуи, красиво поросшие вьющимся дубком — оно попросту быстро срывает кошели, вытягивает содержимое карманов и аккуратно снимает ожерелья, а также — вытаскивает из сум всевозможные еду и пряности. Обворованные честно пытались отвоевать свое имущество, но ветви стояли за добычу горой, а через пару минут не осталось и следа краденого — все истаяло, как по волшебству, в листьях ветвей. И напуганным горожанам пришлось снова спасаться бегством. Откуда-то из задних рядов уже предлагали немедля послать за городским магом, а кто-то успел рассмотреть символ семи дорог, бегущих из строчек открытой книги во все концы света — герб «Эхо» на трепещущем зеленью боку корабля, и что есть силы припустил в оповещательную будку для прессы. — Ой, как все интересно получилось! — бодрые, полные восхищением жизнью слова прозвучали в звенящем онемении, как задорные куртуазные возгласы подвыпившых рыцарей, обращенные к фрейлинам королевы на похоронах папы Римского. — Никогда еще не видел простуженного корабля, это же так интер… — наконец-то Генри уловил всеобщее настроение. Чуя неладное, наконец-то оторвался от потасовки на берегу и повернулся к палубе. Напряжение оборвалось в головокружительную пропасть, в глубочайшую черную дыру, и все в один миг прекратилось. На палубе безмолвно застыло командование в полном составе с метлами наперевес, а за их спинами — почти вся команда, прослышавшая о происходящем на «Эхо». Все смотрели в лицо только одному существу. — Неизвестные магические артефакты, Генри. Им место в карантине, не так ли? Но они лежат в предлесной комнате. Зеркало, разможающее предмет в несколько раз, эссенция лофисалис, сводящая предметы с ума, и шляпа, побывавшая на голове у гнома, для которых вирус Е модицфикации Зур — полезный обитатель организма, позволяющий не терять зрение под землей. Гномы бояться плавать, и с ними не торгуют моряки, их не пускают в порты. Скажи мне, Генри, как предметы, которые я вижу сейчас сквозь стены, попали на корабль? — смотря сквозь кендера и шаря вглядом где-то позади него, неестественно тихо и спокойно спрашивала черноволосая эльдис без метлы в руках — архимаг летала без посторонних предметов. Из-за спины профессора послышались вскрики «а, ну ясно теперь», и «а чего вы ожидали?». Многие сверлили кендера укоризненными взглядами, так что скоро он стал казаться себе проточенным дырочками, сквозь которые вытекла последняя надежда. — Кендерские боги… — Тебе сейчас в помощь, начинай молиться, — Бальзарини завершила его попытку заговорить. — Рядом с артефактами отчетливо виден твой след. Со всех сторон послышались вопросы и предложения, касающиеся воспитания неких безответственных членов команды. Еще чуть-чуть, и без того подскочившая температура корабля взлетела бы к таким градусам, что задымились бы паруса. — Хочу от всей команды поблагодарить вас, что вы все же снизошли к нам, и вместо Апокалипсиса обошлись обыкновенным корабельным гриппом класса Е, — процедил высокий сребряноволосый юноша. Тэориссэ за миг совершил то, что так и не удалось Штирлицу — намертво пришпилил взглядом вертлявого кендера к месту. Таков уже был Рис — за глаза его называли «моментальным детектором лжи». Обмануть преподавателя кафедры магпсихологии и душеспасения миров (так и называется) было труднее, чем облапошить сложное магическое дознавательное заклинание. Говорят, в его роду водились драконы-философы, потому-то он и вызывает у всех необъяснимое желание не пасть лицом в грязь и срочно оправдать доверие. Очень светлые прохладные глаза цвета горного льда проникли Генри в самую душу, и примерно за полторы последующие секунды, пока отрывала рот следующая капитан, кендер осознал, что произошедшие события может и интересные, но лучше бы их избежать, а также, что ожидают его еще более ужасные события, и что пора бы спасаться, но некуда. Он обреченно открыл было рот, уже сочинив за оставшиеся пол секунды пятьдесят две причины, почему совершенно не виноват в произошедшем, но, к счастью, ничего сказать не успел. — Генри, я повторяю свой вопрос. Два дерева получили навязчивую идею, у корабля грипп с галюцинациями, а в карантине бродит поисковая группа. У меня только один вопрос — в какой камень ты хочешь превратиться на следующий месяц: опал, хризолит или яшму? Ты осознаешь, что после корабельного гриппа «Эхо» может не восстановить свою личность, потому что он вызван шасвирусом группы Е с модицификацией Зур? — подозрительно ласково поинтересовалась архиволшебница. После слов Бальзарини большая часть прибывшей команды, которые еще не успели никак выразить свои впечатления происходящим, бросилась в магические залы и научные лаборатории. — Я надеюсь, ты определил остальную сегодняшнюю доставку в карантин? — вскинулась штурман Эрин. — Я заказывала книги по тактике и стратегии военных действий между носителями тотемных магических сущностей. — Беспокоится точно не стоит… — начал Генри, но его уже мало кто дослушал — команда бросилась в библиотеку — ведь всем ученым и волшебникам частенько привозили магические книги, без надлежащего хранения способные чуть ли не на большее, чем их будущие читатели. Теперь кендеру осталось спастись только от восьми участников командного состава. Даже верные друзья Ель, Алиса и Робин, всегда стоящие горой, метали молнии. Что уж говорить про оставшихся трех командоров. День Х стремительно превращался в черный, черный день в судьбе юнги Генри. — Генри, лучше сразу скажи мне, где мой секретарь? Жив ли он? Не требуется ли ему скорая магпсихологическая помощь? Сможет ли он продолжить службу на судне после этого памятного дня? — вкрадчиво осведомился Мар, поглядывая на кендера с высоты своего башенного роста. Высокий, со скрещенными на груди руками, он, казалось, вот-вот предаст юнгу тому самому повешению, расстрелу и испепелению, которые, как подозревал Генри, так горячо поддержал бы его секретарь Штирлиц. — Хм. — Донеслось из-за капитанского мостика. Генри украдкой оглянулся назад, и увидел, о, чудо почти не сердящегося Штирлица, демонстрирующего свою живость за чашечкой ароматного чая. — Генри, ты потерял наше доверие, — приговором прозвучал голос Еля. У кендера внутри все оборвалось — не поддержит всегда добрый и сочувствующий бард — не поддержит никто. — Мы доверяли тебе, Генри. Я доверял тебе, и взял тебя на поруки, когда тебя впервые хотели ссадить с «Эхо» на стационарную практику в академии. Мы все ожидали увидеть здесь нечто эдакое, когда вернемся, но «нечто эдакое» в пределах допустимого! С сегодняшнего дня ты на штрафном режиме, Генри! На четыре месяца, — кендер невольно ахнул — штрафной режим предполагал постоянное пребывание с кем-то из членов экипажа и выполнение утроенного количества домашних заданий, — И если до этого момента случится хоть что-то вне протокола, ты не сойдешь с этого корабля на берег еще год! Команда вглянула на кендера так, что он почувствовал себя уползающей с корабля лужицей, всхлыпывающей по пути, и грациозно прошествовала к кают-компании. На палубе осталась только очень, очень разъяренная магистр магии. — Твоя безответственность могла убить тех, кто не может покинуть корабль — деревья. Ты понимаешь, к чему иногда приводит желание удовлетворить свой интерес? Итого, «Эхо» — Летучий Голландец, два дерева взбесились, небеса пока не разверзлись. Мне, и особенно тебе, юнга, остается пить валериановую настойку только по одному поводу — если я зайду в лес после превращения и обнаружу, что деревья неизлечимы, ты будешь куковать на этом корабле, не сходя ни на один берег, до конца дней своих. — Серые глаза тускло мерцали в наступающей темноте. Кендеру показалось, что они всасывают свет, подобно черной дыре, и скоро втянут и его самого. Генри внутренне съежился до размеров котенка, и очень убедительно пропищал: — Там все в порядке, а эти двое превратятся сами в себя, честное слово, вот увидишь, Р-рин. Плащ Бальзарини, черный, как перспективы Генри на будущее, метнулся веером и скрылся в проеме двери, ведущей на лестницу вниз. За пять томительных минут, в течение которых Генри, брошенный всеми на растерзание Бальзарини, успел покраснеть, побелеть и посинеть. А также мысленно: собрать вещи, выброситься за борт, уйти из «Эхо» и Академии Розы Ветров вместе взятых, побывать на своих похоронах и рассмотреть рыдающий над его бездыханным телом капсостав (так им и надо!). Гексли почти успел разрыдаться, как Бальзарини вернулась с каким-то снадобьем. Пока кендер смаковал сцену, как все эти нехорошие ученые лица, насмерть замучившие доверенного им кендера, на коленях объясняются перед его безутешными родителями, а те даже не смотрят на них, и глазах у папы с мамой ни капелюшечки прощения и ни грамчика снисхождения, сапфировая капелька зелья скатилась по рулю и сверкнув, ослепила ши лучами подводного лазурного солнца. Генри едва удержался на ногах — палубу ощутимо качнуло, а по бортам волной полетела дрожь. Тряска слабела, слабела, и вконец совсем стихла. Пустилась в танец чарующая мелодия: Бальзарини нараспев читала какое-то заклинание на альвийском, то переходя с низкого регистра на высокий, то зависая и раскачиваясь на одной ноте, будто плела паутину. На корабль пустился неспешный дождик из мерцающих пушинок цвета индиго — неспешных и невесомых. Пушистыми снежинками они оседали на снастях, мачтах и парусах, после чего незаметно просачивались внутрь всего, на что садились, даря корабельному разуму освобождение от болезни. «Эхо» изгоняла из себя болезнь, как память о дурном сне. Рваные паруса заращивали раны, собирая свои лохмотья в плотные, переливающиеся эховские крылья. Черное дерево светлело, с руля опали острые шипы, а с из велирианских веревок осыпался острый перец. Кривая ухмылка шершавых зубцев по бортам корабля изгладилась, и по бортам побежал путеводный ночной плющ. Вскоре цветы-фонарики распустились по темнейшим углам палубы. Вторя трению кракенячьих щупалец за бортом их светло-лиловые листочки тихо шуршали по дереву мягкими лапками. Капля за борт — и пение, словно далекий рокот ветра: низкое, затем выше, протяжней. Всплески о борт утихли, доносилось лишь мерное, убаюкивающее уставший корабль хлюпанье волн. «Эхо» излечивалась — мачты уже не грозили своими костяными наконечниками небесам, а мирно указывали деревянными пальцами-ориентирами на звезды. Развеялся едкий запах специи, и на палубу внезапно ворвался легкий бриз. Он нарушил мертвенную тишину и застой, царящие здесь минуты назад. Уютно посапывающий дракончик перышком поднялся над палубой, и, продолжая похрапывать, улетел в каюту-на-всякий-случай: она сама переделывалась под расу посетителя. Там он уложился в круглую корзинку, подвешенную к потолку. Когда последние ветви лиственницы бесшумно втянулись через створки окон, с берега послышались радостные возгласы: краденные кошели опускались в руки владельцам — каждый своему. Бальзарини медленно раскачивалась в трансе, излечивая лес в недрах судна. Песня, предназначенная для зеленых душ, плыла медленно и звеняще. Она кружила в пространстве водоворотом, но не тащила в в удушливую глубину, а звала на залитую рассветным солнцем, туманную, стылую поверхность моря из ломанных, трухлявых, покрученных норами, полных мусора и донной слизи болотных развалин. Песня рисовала океан, дышащий полной грудью вкусным, прохладным, пьянящим ветром. Она носилась среди мреющих в морском бризе вершин леса, замирала лесной тишью и сворачивалась задумчивым клубочком грибницы у корней. Песня неслась ввысь со стремительностью, которая в мгновение ока возносит сок по стволам от самой земли вверх на десятки метров, и звучала силой корней, способных разорвать камень и растворить само время. Околдовывающие разум картины неслись перед слушателями и таяли, будто дым от колдовского костра. Генри стоял и тихо ронял слезы радости и грусти вперемешку, давно уже мыслями провалившись под землю, вернее — под дно. Он бы очень удивился, если бы ему вдруг сказали, что он все еще на судне. Собравшиеся было на палубе ученые ушли в свои кабинеты — проверять оборудование на предмет сохранности, а штурман, навигатор и рулевой обняли мачты и принялись мысленно расспрашивать «Эхо», не осталось ли нем повреждений. Мастеровые еще долго собирали разбросанные везде инструменты, аккуратно укладывая их в свои ящички. Штирлиц стоял на верхней палубе надо всем этим засыпающим царством, сложив на груди руки, и безмятежно скользил взглядом вдоль кромки горизонта. Он пытался отвлечься от мысли, что завтра ему придется наводить порядок в тар-тарараме, царящем в этот миг в ворохе деловых бумаг — они попадали и перемешались, когда корабль начало трясти. До чесотки в пятках хотелось привлечь к этому этого главного виновника торжества, но в этом случае документацию пришлось бы выбросить за борт. Не стоит мотать себе нервы, их и так немного осталось. Никто не заметил, как двери в пассажирское крыло открылись без единого звука, будто во сне. Оттуда беззвучно высунулась кудрявая заспанная копна фиолетовых волос, вяло покрутилась из стороны в сторону и резко исчезла за дверью. Из капитанской рубки потянулась тонкая ароматная струйка дыма, свивающегося кольцами морских змей — Ель варил свой любимый чай из золотого цвета лесной звездочки. Команда, собравшаяся было вновь на палубе, принялась расходиться по каютам. Многие бросали на кендера сочувственные взгляды: впервые на памяти команды он так повесил нос — а так ведь мечтал оправдать доверие! Многие, уходя, сочувственно похлопывали Гексли по плечу и гладили по хохолку. Толпа на берегу, получив свои вещи и выслушав короткую тираду от Мара, который за минуту умудрился принести извинения и сообщить, что все произошло по ужасному стечению обстоятельств и вине уже наказанного юнги, и, главное, что все на «Эхо» идут спать и ничего интересного сегодня уже не предвидится, вмиг истаяла. Теперь по пустынному, сверкающему огнями ночных фонарей порту слонялись всего парочка заядлых зевак. Компания дежурной стражи в составе семи теней уселась играть в какую-то очень потустороннюю игру, в приличном, впрочем, расстоянии от «Эхо» — на случай, если там опять начнется светопреставление. Даже духи не знают, чего подозревать от этих безумных ученых и их взбалмошных суден, у которых уже после двух экспедиций паруса слетают набекрень. К этому времени на палубе «Эхо» осталось только одно существо. Оно свернулось калачиком у борта между трех резных бочек, так и не попавших в свой склад из-за начавшегося переполоха. Ветер ласково шептался в парусах. Едва слышно напевали свирели. В общей гостиной за закрытыми шторами цвета густого индиго мерцал неясный огонек, созвучный шепоту ночных теней — это экипаж за чаем собрался обсудить события прошедшего дня и поделиться научными находками. Где-то тихо скрипнула дверь, послышались легкие энергичные шаги — Джекил. Её изумрудные глаза видели в темноте не хуже кошачьих. Девушка внимательно прищурилась, обшарила взглядом все закоулки корабля и высмотрела торчащий из-за бочки хохолок. В мгновение ока корабельная деловод (не путать с ведоделом) уже сидела на корточках рядом с кендером. Джекил несла на корабле ответственность за контакты со всем неофициальным миром науки, начиная от черного рынка и заканчивая воровскими гильдиями. Джекил же обеспечивала финансовый аспект экспедиций — удачные делишки липли к ней, как кендеры к дверному глазку и гномы к рудной жиле. — Конечно, вышла катастрофа, и единственное, что могло предотвратить тарарам — это отправка посылки в карантин. Ты получил урок, верно? Теперь ничего подобного не повториться, правда? — Джек толкнула кендера в бок и протянула ему бутылочку с кленовым сиропом. Генри ничего не ответил, а бутылку попросту не заметил: он устало смотрел в одну точку на палубе и из всего сказанного услышал «…катастрофа, …тарарам». Но когда Джекил выходила на тропу психологов, то без трофеев не возвращалась. — Все уже закончилось. Эй, мы попадали в передряги и похуже. Перестань серость разводить, было ведь даже интересно. Когда бы ты еще увидел Летучего Голландца? Да он попросту боится настоящих летучих каравелл. Боится опять заразиться… А знаешь, Ель в капитанской варит чай из лесной звездочки. Алиса накупила двадцать видов подводных сладостей, и даже таллириенские конфеты с засахаренными апельсинами. Давно пробовал? А мантарановую пастилу с шипящими зеленками? — Генри слабо улыбнулся и отвернулся, опять утупившись погасшими глазами в невидимое море. Ему представился Летучий Голландец — корабль, некогда подхвативший корабельный грипп с тяжелыми осложнениями. От всех кораблей он теперь прячется, чтобы не подхватить очередную заразу. — Генри, день Х прошел без жертв. В конце-концов, небеса так и не разверзлись. Мы и правда, как предполагала Бальзарини, долго не могли найти корабль, а узнать его вообще не вышло. Конечно, ты не справился на все сто, но и не то, чтобы совсем уж оплошал. Задания переделаны, поставки получены, у нас теперь есть три сильных магических артефакта — и за них ни гроша не заплачено! К тому же, нам придется заглянуть на Драконью Волну, чтобы оставить на воспитание драконенка. Она же тебе с прошлой осени каждую ночь снится! И еще предстоит разобраться, кто тебе прислал эту посылку. Это же новое приключение. Генри, на тебя совершили самое настоящее покушение! — Пока она говорила, в душе у Генри светало. В конце-концов внутри у него заурчала теплая кошка и наступил рассвет после бури. Стало легко, тепло, уютно, и тяжесть, давившая душу свинцовым сапогом, улетучилась, не оставив ни скорби, ни сил. — Я должен доказать всем, особенно Бальзарини и Рису, что исправился. Джек, я переделаю всю отложенную домашнюю работу за последний учебный год за следующую неделю. Ну, может месяц. Но не больше месяца! — Генри проговорил это с такой непреклонной, не присущей кендерам решимостью, что Джек сначала пристально всмотрелась ему в лицо, а потом прыснула. — Генри, только сдай это все сразу. И не забудь позвать меня на сдачу, ладно? — Генри ее не слышал: он уже утонул в волнении. У бедного Гексли даже затряслись кончики острых ушек. Потрясти представителя народа кендеров могут разве что закрытые непроходимым заклинанием двери двери, но у причины волнения Генри было магистерское звание по высшей магии. — Джек, а Бальзарини еще очень сердится? Когда она на меня посмотрела, я начал каменеть. И это она еще не успела магию применить. Ой, а как думаешь, я смог бы все видеть и слышать, если бы она меня превратила? А вдруг Баль меня поставила бы себя в лабораторию для красоты — опалом, бирюзой, а то и аквамарином? Вот бы понаблюдать ее эксперименты: а вдруг она возрождает из праха маленькие планеточки. Про нее на младших курсах и не такие легенды ходят! Или вызывает джиннов? Сто раз просил ее вызвать мне малюсенького хоть на минуточку, но ни в какую. — Нет, она отдала бы твоя скульптуру мастеровым, чтобы повесили на нос «Эхо» вместо нашего единорога. Или разбили на мелкие камушки и огранили для украшений. Поверил? Генри, ты мой друг, поэтому не беспокойся за свою жизнь. И потом, что мы скажем в академии? — Бальзарини сделает говорящую копию меня, и все поверят, — фыркнул Генри, но тут же навострил ушки, — как думаешь, они меня скоро на берег пустят? — Конечно в ближайшее время, не буду обнадеживать, ноги твоей там не будет. Но мастеровые мне рассказали, что ты все утро убирался на палубе, пока тебя не попросили не меш…не мешкая заняться поставщиками и переговорами. А потом сам, почти без Штирлица, принял всех посетителей и разобрался с бумагами! Так что — заслужил: завтра, в тайне от остальных прошвырнемся по второму дну трех рынков столицы, м? — Джек, ты … — не мог договорить Генри, но вдруг весь помрачнел, — прости, но я очень не заслужил, да и если узнают… — Генри, не буду разглагольствовать — ты мне завтра нужен. Так что воспринимай это как рабочее задание. И кстати, твой набор отмычек для волшебных дверей завтра мне будет кстати. Мои лежали в коробке с золотым вензелем, но их утащило дерево, а когда Рин вылечила «ЭХО», вернуло коробку законному владельцу. Ничего не спрашивай, не мне. Ага, еще завтра с самого утра по порту пойдут с обысками, представляешь, где-то на корабль взошел таллириенец. Он околдовал одного из городских коронариев и скрылся, а бедолага чуть не бросился с горя из Книжной башни! — Генри к этому месту разговора уже забыл, какой сегодня день месяца и точно ли его зовут Генри, так все хорошо завершилось. Но какой-то факт настойчиво маячил на грани сознания. Кажется, это как-то связано с театром, но каким образом? Что поделать — когда Генри впервые увидел глаза Бальзарини, все произошедшее за день от ужаса поистерлось из памяти. Уже через минуту кендер, сидя на шее у Джекил, подсматривал в капитанскую рубку в окошко под потолком. Альвы и сидхи примостились кто-где, и, отпивая золотистую жидкость из круглых хрустальных чашек, шелестели книгами — разговоры к этому времени стихли. Такую идиллическую картину Генри наблюдал обычно из ниши над диваном, которую они делили с Алисой. Там кендер пыхтел над домашним заданием, попутно наполняя каюту мечтами, носящимися повсюду, словно дым из трубки. Вот он вышагивает в тяжелой преподавательской мантии изумрудного цвета, гулким глубоким голосом, гремящим под стремительными сводами аудитории, читает лекцию по теме магии слов и смыслов, а капсостав-первокурсники бледнеют и потеют под его, невзначай брошенным на гобелен за их спинами, взглядом. А вот он уже возглавляет капсостав, снисходительно следя за семью неумеками-практикантами, свалившимися на его голову, как снег на голову. Эх, сейчас бы сидеть в уголке, на своей полочке, придерживая Алисе чертежи. А пока приходилось балансировать на плечах у подруги и и гадать, минул ли гром. Архимагесса, она же глава отдела научного-магического поиска Бальзарини, уже совсем не выглядела злой, только смотрела в книжку чуть отстраненно. По ее темно-серым, почти черным с серебряным отливом глазам то и дело мелькали молнии, что свидетельствовало об умиротворенности и задумчивости. Профессор удобно устроилась в уютном зеленом кресле ближе всех к камину и уткнулась в пухлую книгу, откуда на пол то и дело выпадали листочки с чертежами, рунами и магическими формулами. Певец и поет Ель умостил златокудрую голову на спинке красного мягкого дивана. Его лицо напоминало маску, будто бы бард ушел глубоко в себя и повесил табличку «не беспокоить». Тонкая книжица в его руках сверкала голубыми переплетом, где солдатскими рядами выстроились маленькие серебряные единороги. Крохотные завитушки их хвостов отчего-то показались Генри страшно смешными. Вид читающего стихи мага музыки успокоил Генри — уж он-то не проголосует за внеочередной реферат на сто пятьдесят страниц. О «прилежности» певца в студенческие годы, не такие уж давние, до сих пор ходят легенды среди учеников Академии. Спокойный Мар устроился рядышком с бардом на диване. Длинный черный хвост юноши широкой рекой стекал прямо к ковру, а гиацинты, морионы и винные бриллианты на тонкой диадеме мерно отсвечивали. Один хризопраз из застежки запустил Генри в глаз солнечный зайчик, отчего тот тихонько ойкнул и чуть себя не выдал. Мар, ответственный в экспедициях за все официальное и нудно-документальное, он был худшим кошмаром из кендерских снов. Этот тип потребовал бы курсовую даже в случае удушения, повешенья и утопления — смерть оправданием не послужила бы. Леона сидела боком к окну, закинув одну ногу на лестницу, ведущую на нишу, а второй уперлась о стену. Она зарылась в толстый томик классики высоких альвов и подозрительно медленно его листала. Значит, задумывает неладное, решил Генри. По-своему неумолимая, хоть и снисходительней, чем Бальзарини и Мар, она любила невзначай бросить за утренним чаем «Сделай-ка еще три эксперимента по трансформации материи согласно дополнению к третьей главе учебника, а также законспектируй и сопроводи своими выводами главу 10 из пятого тома «Вневременные методы исчисления таблиц Алиреноста, вечером проверю». Гексли передернуло, и он быстренько перевел взгляд на Алису — вот-уж от кого можно не ожидать удара в спину и домашнего задания на все выходные! Алиса забралась в любимую нишу кендера и скрутилась в позу, которую вряд ли сможет повторить, не пребывая в пылу вдохновения. Девушка что-то увлеченно чертила в своем дневнике, то и дело роняя циркули и карандаши на голову терпеливому Мару, который неизменно подавал их обратно. Работа изобретателя стоит жертв, и часто эти жертвы — ближайшее окружение, любил повторять он. Алиса, как всегда, чертит изобретение, которое спасет мир, насмешит Бальзарини или поможет приготовить чашечку кофе без рук и магии. А то и научится изготавливать дезоксирибонуклеиновую кислоту в домашних условиях при помощи двух оранжевых левах башмаков, десяти аккордов песни «Там, где амальгис шумит» и ложечки сахара. Но может и без нее, да. Всякое может быть. Изобретения Алисы уж не раз предотвращали войны и наводнения, не реже изготавливали нечто вроде дезоксирибонуклеиновой кислоты и не менее часто смешили Бальзарини, которая служила Алисе и Робин официальным рецензентом — первой в практических изобретениях, второй — в теоретических. Когда приходил час рецензирования, часть команды баррикадировалась в своих кабинетах, Рис и Леона носили в кают-компанию мелисовый чай, стараясь его не разлить трясущимися от хохота руками, а парочка странствующих на «Эхо» магов (почему-то всегда из кафедры алхимии и трансформаций) усаживались строчить в академию письма с просьбой назначить этим двоим другого рецензента в интересах душевного равновесия всего живого на корабле. Робин умостилась за маленьким журнальным столиком и писала отчет в Академию. Лишний рефератец она перед заходом в порт не задаст — безобиднейшая, наряду с Ессиниэлем, участница капсостава. Зато Робин даже без получасовых упрашиваний поведает историю на жутко научную тему, из которой кендер мало поймет, но еще три дня проходит глубоко заинтригованным. Рис, лучась королевской простотой, сидел спиной к окошку. Его хвост застыл над скромным фолиантом, который главный куратор Генри по научной работе примостил на коленке. На зеркальном серебре его волос играли отсветы волшебного камина. Неумолимейший — одним взглядом Рис мог одарить сердце ранее утерянной навеки надеждой или вылить за шиворот леденящий компот правды. Научный куратор Генри — он был изучен кендером вдоль и поперек, но до сих пор так ни разу и не был обманут. — Кто-нибудь, захлопните, пожалуйста, форточку, а то у меня нога затекла, — произнес вдруг светоч, поглаживая онемевшую коленку и шаря другой рукой по столику со сладостями. На второй коленке балансировал, плавно покачиваясь, толстенный том. За окном кают-компании раздался легкий шепоток ветра, ухнула ночная птица над ночным лесом в глуби корабля, и наступила полная тишина. Кто-то захлопнул форточку взглядом, не желая отрываться от книги. Конечно же, команда сразу заметила взволнованное лицо Генри в окошке под потолком, поэтому у присутствующих на лицах играли затаенные улыбки: надежда, что хоть какие-то тени дисциплины наконец-то на цыпочках пробегутся цепкими когтистыми лапами по кромке кендерской беспечности, теплилась и бодрилась. Конечно, стража все так же будет «незаметно» солдатиком застывать на входе в их корабль сразу после прибытия. На корабле все так же будут обнаруживаться то с десяток гномов, требующих вернуть самоцветы, которые кто-то случайно прихватил из их сокровищницы на ста пятнадцати замках, то хозяин магической лавки, который заскочил за своей любимой шапкой-невидимкой, ведь именно сегодня к нему заглядывал кендер. А то и королевские пажи заглянут в поисках любимого веера придворной дамы, привезенного аж из Ристалии, и потерянного сегодня во время разговора с одним молодым человеком с хохолком. Но все же, все же, надежда есть. Нужно было оставить его одного — никто не сомневался, что день без происшествий не минет. Конечно, никто не ожидал, что Генри устроит в порту гриппозную угрозу — он превзошел свои знаменитейшие подвиги. Долго Рису пришлось уговаривать команду на такой риск — оставить кендера на хозяйстве, чтобы он учинил что-то на корабле и увидел результаты собственной безответственности. Но ведь педагогический маневр обещал результаты, которых иначе не достичь. А постольку кендера приквартировали за некие уникальные магические и научные таланты к «Эхо» на пять лет, а неофициально — пожизненно, то его оставалось или перевоспитать, или дружно выйти за борт в открытое море. Поэтому капсостав и научно-магические лаборатории, скрипя сердцем громче, чем борта в шторм, согласился, перед тем наставив таких защитных сфер на свои кабинеты, когда у Риса появилась идея устроить испытание (и надежда) не придушить своего воспитанника на ночь. Конечно, на корабле оставили дополнительную гарантию безопасности — Штирлица. Но кто бы мог подумать, что кендер умудрится случайно обвести даже его? Оставалось надеяться, что хотя бы угроза жизни любимому «Эхо» заставит юнгу задуматься, что ни один поступок не остается без последствий. Вдруг под окном раздался громкий ляск, будто рыба-блин ударила воду плоским мускулистым телом, резвясь на стремительном стылом бризе. Затем в каюту донеслось шипение и шум возни, будто крупные коты устроили семейную потасовку. Дверь кают-компании резко распахнулась до упора, гулко хлопнув о стену. На пороге, полный решимости, и непреклонный, как Мар в роли экзаменатора, лучился праведным достоинством умудренного испытаниями профессора, честный до кончика хвоста Генри. За его спиной, сдерживая смех, перемешанный с гордостью за кендерскую смелость, маячила корабельный деловод. — Простите меня, я все осознал. И если я еще хоть раз… в этом году что-нибудь натворю, то стану писать экспедиционные отчеты вместо Робин целый месяц! Чтобы доказать серьезность своих намерений, я переделаю все рефераты и домашние задания за последние три месяца, — выдохнул кендер и выжидательно уставился в лица присутствующих. По лицу Алисы бродила неопределенная улыбка, но от чертежей она так и не оторвалась. Значит, готовила изобретение по спасению мира, не иначе. Леона прыснула, а легковесный, как пушинка, Ель, на слове реферат посмотрел на кендера крайне сочувственно. Робин прятала улыбку, а Мар принял тот самый противный аристокартично-сдержанный вид, когда чувства на его лице были столь же выразительны, как и глубокие душевные переживания гладкобокого замшелого болотного булыжника. Зато между Бальзарини и Рисом произошла короткая перестрелка взлядами. Затем Рин коротко вздохнула, великодушно кивнула и снова уткнулась в книжку. — Что ты осознал, Генри? — принялся гипнотизировать кендера голос — мягкие на ощупь бархатные ножны, скрывающих закаленную сталь. Взгляд Риса медленно пронзал сознание, будто отточенное лезвие меча погружалось в теплое, беззащитное масло. — Я очень подвел всех. И из-за меня чуть не сошло с ума «Эхо». Простите меня, пожалуйста, я и правда законченный дурак, — от Генриного лица не отрывал глаз уже весь капсостав — неужели рискованный педагогический маневр Риса удался? Кажется, Леона даже мельком передала Алисе что-то весьма похожее на шоколадный гриб, один из валаранских, тех, что ценятся на вес заговоренных самоцветов. Значит, спор у них накануне случился нешуточный. — Я не должен был этого делать, даже лучше бы сегодня вообще не случалось ничего интересного. — В каюте залегла такая тишина, что муха, пролетающая по каюте, устыдилась собственной шумности, и только Алисины карандаши громом и молниями бежали по бумаге — глава экспериментального отдела умудрялась чертить сразу двумя, а в особенно приподнятом настроении и четырьмя — зажимая сразу по два в каждой руке. — Ну что ж, Генри, ты и правда очень многое понял, я искренне рад за тебя. Это было нужно нам всем, ведь порой от решения каждого звена команды зависит судьба остальных. Ты принял наш герб на свой перстень — клубок дорог и крылья «Эхо». Наши жизни порой могут оказаться в твоих руках. — Рис смотрел на огонь, а кендер висел над пропастью, и, внимая голосу ясноглазой совести, наблюдал, как весы его судьбы выравниваются, а рука судьбы-палачки недовольно опускается. — Я жду первую партию твоей домашней работы завтра в час. Спокойной ночи, Генри. Команда недружно попрощалась взглядами с виновником — кто сочувственно и дружелюбно, кто бесстрастно, но даже по глазам Бальзарии и Мар юнга понял — историю можно считать законченной, завтра — новый день. Проскользнув мимо хлопнувшей по плечу Джек, он пожелал всем спокойной ночи. Скрывшись от взглядов строгих наставников, расплылся счастливой улыбкой, как помилованный преступник. И тут в голове Генри вспыхнула какая-то маловажная, но забавная мысль. Кендер с размаху хлопнул себя по лбу ладошкой и веселым вихрем ворвался назад в каюту. — Друзья, я совсем забыл сказать! К нам на борт сегодня взошли первые двое пассажиров. Один из них — таллириенец, представляете! Я на палубу осел и ножки протянул, когда понял, кто он. Ох, Бальзария, если бы не твоя антивпечатлительная настойка, я бы сейчас в обмороке валялся! Ну ладно, не буду больше мешать, спокойной ночи! — затараторил Генри, делясь впечатлениями. Он не заметил, что тишина в каюте залегла предгрозовая, и даже Алисины карандашики ошеломленно помалкивают. Кендер уже успел хряпнуть дверью и даже сделал два беззаботных шага в сторону своей каюты, но, кажется, ему так и не было суждено туда попасть раньше полуночи. Дверь капкаюты вразлет распахнулась, оттуда выстрелила рука Джек, сгребла кендера за хохолок, и уже вместе с удивленно писнувшим юнгой скрылась в капитанской. Дверь захлопнулась со звуком гонга, колотимого корабельными духами в случае стихийного бедствия. Спустя несколько минут в парусах запутался слишком уж разгорячившийся к вечеру ветерок, а чайки у капитанского окна принялись довольно хохлиться, будто рядом заполыхал костер. Кажется, воздух на корабле «Эхо» накалился от страстей, сверкающих молниями в капкаюте. Призвание «Эхо», образно говоря, и заключалось в том, чтобы никогда не остывать к новым приключениям.