Аксиома параллельности

По-настоящему Джорно не сердился. Так только, если совсем чуть-чуть. Ему было некогда, да и не любил он отношения выяснять. Особенно с теми, кем дорожил. А таких людей в его жизни было критически мало. Первые годы, пока самый молодой «крестный отец» Джорно Джованна знакомился с теневым миром Италии, редкий человек мог предположить, что у этого странного мальчишки есть дорогие люди. Джорно не зазнавался, не наказывал зря, не применял силу без необходимости, но в его глазах, искристых, с зеленоватым, как морской лед, оттенком, всегда была такая равнодушная уверенность, словно он просто не видел равных себе, а потому — не подпускал ближе. Многих это пугало. Но люди, важные и безумно нужные, у босса Пассионе все-таки были. — Джорно, пришло еще одно приглашение. Ты обязан ответить, — Миста положил на стол конверт, подождал несколько секунд и снова отошел к окну, где стоял до этого. Джорно аккуратно, словно подписывая невесть какой важный документ, поставил свой изящный автограф на очередном отчете и глухо вздохнул. Обязан ответить. В голосе Мисты было столько досады и злости, когда он это сказал, что приглушенный часом ранее гнев, всколыхнулся в Джорно с новой силой. Под ложечкой тоскливо засосало. Миста не умел врать. За эти годы он научился носить дорогие стильные костюмы от Версаче, скрывать пронзительный взгляд под темными очками Дольче Габбана и стрелять в упор, без колебаний, если боссу что-то угрожало. Научился всему тому, что следовало знать правой руке «крестного отца». Всему — кроме вранья. Джорно считывал его ложь за несколько секунд, и сам Миста об этом прекрасно знал. — Ты пойдешь? — он обернулся, сердито глядя на конверт так, словно этот клочок бумаги и был главным виновником происходящего. — Скорее всего, Миста. Я пытаюсь наладить диалог со всеми мафиозными кланами. И не принять приглашение от кого бы оно ни было, будет крайне неуважительно. Джорно сложил кисти рук, окинул взглядом хаотичный беспорядок на столе — документов было очень много — и посмотрел в окно. За показным равнодушием скрывались яркие чувства, насыщенные, как маски на венецианском карнавале. За то время, которое Миста провел рядом с Джорно, он тоже научился лучше его понимать. Это оказалось не так уж и сложно. В конце концов, он, Гвидо Миста, и составлял большую часть того круга лиц, которые входили в полное доверие босса. Теплое весеннее солнце скользило по подоконнику, гладя смуглую ладонь. Сад, покрытый уютной итальянской зеленью, тянулся вдаль, до самого горизонта. Джорно любил эту тихую усадьбу в пригороде Рима. — Ну, давай уже, скажи, — не выдержал Миста, но сказал он это сухо и медленно, рассматривая лучи света на своей руке. В уголках губ пыталась скрыться морщинка разочарования. — Смотря, что ты хочешь услышать, — так же тихо, без единой эмоции, ответил Джорно. Он ужасно, до зубного скрежета, не хотел опять поднимать эту тему. Разговор был для них обоих тяжел. В какой момент получилось так, что босс итальянской мафии из всех возможных вариантов, его окружающих, выбрал именно своего самого близкого друга и напарника, сам Джорно ответить затруднялся. Он добился цели, осуществив мечту свою и мечту Буччеллати, и заплатил за это высокую цену. А после всего пережитого инстинктивно потянулся к тому, кто не умел предавать. Для Джорно это было особенно важно: чувствовать за спиной надежное плечо. — Миста, ты знаешь мой ответ. Сколько бы времени ни прошло — он будет прежним. Или твой ответ изменился? — Нет, — в черных, как смоль, глазах Мисты вспыхнул огонек обиды. — Нет. Но ты же знаешь, зачем сейчас кланы устраивают эти приемы. Я переживу, если какой-нибудь местный капо наконец-то пропихнет тебе свою дочку. Это неважно. Но чем дольше ты сам этого сторонишься, тем больше слухов, всяких слухов, Джорно, распространяется. И тем уязвимее делается все то, ради чего мы это затеяли. А я не хочу, понимаешь… Миста сжал кулак, изо всех сил стараясь не смотреть на Джорно. Взгляд босса был безмятежен, словно северный океан, таящий в своих глубинах вековую тишину и мудрость. — Ты знаешь, — Миста отвернулся, не выдержав этого спокойного всепонимающего взгляда. — Я не хочу, чтобы из-за нас разрушилось все то, что ты создал. Мы прошли слишком сложный путь. И еще… Он никак не мог высказаться сразу, одним махом, хотя и говорил все то, что опять накипело в душе. С момента последнего подобного разговора прошло уже более двух месяцев. Миста, к удивлению самого Джорно, как-то очень просто воспринял его чувства и ответил тем же. Без закатывания глаз, стадии неприятия или отвращения. Легко и немного смущенно, словно так и должно было быть между ними. Возможно, разгадка крылась в том, что еще со времен банды Буччеллати, Миста выделил для себя Джорно среди всех остальных и незаметно научился доверять ему целиком и полностью. А потому и его признание он не смог воспринять как шутку. Может быть, отгадка была еще и в том, что сам Миста, грубоватый прямолинейный парень, не любивший много и сложно думать, не классифицировал себя как гея. Он мог с удовольствием таращиться на округлые соблазнительные формы симпатичной девушки, а на многолюдных приемах ущипнуть или незатейливо пофлиртовать с приглянувшейся красавицей. А затем с не меньшим удовольствием ласкал Джорно всю ночь, засыпая лишь под утро, довольный и уставший. Миста даже не чувствовал сколько-нибудь щекочущего самолюбие превосходства от того факта, что он сам был единственным в мире человеком, перед которым «крестный отец», глава крупного мафиозного клана, раздвигал ноги. Гвидо Миста четко и предельно ясно разделил для себя мир на «всех остальных» и «Джорно», выбрав своего человека, незаменимого и важного. И пол к этому выбору не имел никакого отношения. Для них не имел. Но «они» — это еще не вся мафия. — И кстати, — Миста вздохнул, пытаясь закончить мысль. — Ты силен, ужасно силен. Твой стенд способен практически на всё. Но ты не будешь держать в страхе всю мафию. Ты — не прошлый босс. И в этом твоя слабость… Миста вздохнул еще раз. Все эти размышления о том, что может произойти, что окружающим почему-то есть дело до отношений двух людей, хотя те не делали ничего плохого, наводили на него тоску и тихую ярость. Он что, виноват, что с Джорно у него оказался самый лучший секс и самые классные отношения в его жизни? Даже такой раздолбай, каким был Гвидо Миста в детстве, живший легко и просто, не привязывающийся ни к кому конкретно, до ноющей боли в груди умел дорожить человеком, которого сам же и выбрал. — Моя слабость, Миста? — спросил Джорно совсем рядом, и тот вздрогнул от неожиданности. — Я все-таки слишком мягкий босс? Миста не любил, когда Джорно перемещался бесшумно и излишне быстро. Его стенд по скорости превосходил Секс пистолс. Но от тихого голоса возле уха по телу растеклось приятное тепло. Волосы Джорно пахли летним медом, травой и солнцем, и рядом с ним Миста всегда чувствовал себя так, словно идет по нагретому песку, а зеленые, спокойные волны обнимают босые ноги, щекочут, и времени — сколько хочешь, ведь впереди целое лето. Такое странное, глупое и по-детски наивное сравнение, случайно пришедшее однажды в голову Мисте, окончательно убедило его в том, что любовь творит с людьми вещи странные и непредсказуемые. — Не мягкий ты. Ты просто слишком… честный? — А в мафии обязательно надо быть последней тварью? — Нет, конечно! — Миста не мог сердиться, когда Джорно стоял так близко, мягкие пряди щекотали шею, и сердце билось совсем рядом, тихо и тревожно. — Но мы — это не совсем то, чего от тебя ждут подчиненные. — Ты хочешь, чтобы я женился? — смех у Джорно тоже был тихий, но какой-то сердечный, грустный. — Да не хочу я этого! Миста обернулся, ткнувшись лбом в плечо Джорно. Словно в теплое море погрузился. — Я просто боюсь, что однажды не смогу тебя защитить. Ты сильный, но честный. Это очень опасное сочетание. А в мафии полно предателей. — Если ты всегда на моей стороне — чего мне бояться? — Джорно положил ладонь Мисте на голову и тот зажмурился, как пригретый на солнце кот. — Они всегда будут что-то болтать, — продолжал говорить Джорно. — И не только в мафии. Я не хочу думать, что мнение чужих для тебя важнее нас. Миста знал, что возражать бесполезно. Ему миллион раз было плевать на мнение других, но Джорно, его мечты, вся его жизнь, стали для самого Мисты неотъемлемой частью и собственного существования. И он просто не мог позволить всему этому разрушиться. Это было слишком сложное противоречие, а потому женитьба и официальные отношения с девушкой казались ему самым простым вариантом. Даже если любую девушку, приближающуюся к Джорно ближе, чем на метр, хотелось отогнать как можно дальше. — Люблю эти маленькие приступы ревности, — Джорно потянул Мисту за ухо. — Может быть, сам женишься? Подыщем тебе примерную хозяйственную итальянку. Знаешь, сколько будет желающих? Миста фыркнул, демонстрируя свой ответ. — Нет уж, спасибо. Я же не босс, в конце концов. И при чем тут ревность? Я говорил о том, что клан может взбрыкнуть, узнав, что их босс спит со своей правой рукой. — Ты даже не представляешь, насколько двусмысленно это звучит. — В такие моменты я тебя ненавижу. — Сколько пожелаешь. Миста чувствовал, как по-прежнему тревожно и глухо, бьется сердце Джорно, близко-близко, только рубашку сними. Он осторожно поцеловал его плечо и затих. Им опять придется отложить этот разговор до следующего случая. И на очередном приеме очередная дочка капо будет изящно или не очень соблазнять босса Пассионе. И Джорно Джованна, элегантный и уверенный, снова отклонит это предложение. А затем всю ночь, до дрожи в коленях, будет любить своего заместителя, наплевав на все условности. — Давай я все-таки попробую поверить в счастливое будущее? — тихо спросил Джорно. Миста, убаюканный в кольце рук, приподнял голову с его плеча и ответил: — Как будто у меня есть выбор. Я же всегда верю тебе. — А мне и не надо большего. — Всего лишь править мафией и маленькое личное желание. Миста помедлил, но больше ничего не сказал. Только снова положил голову на плечо Джорно, и его равномерное дыхание казалось шумом теплого прибоя. Весенний сад за окном безмятежно дремал, еще ожидая прихода жаркого итальянского лета. Каким бы сильным ни был босс итальянской мафии Джорно Джованна, насколько бы метким стрелком ни оказался его заместитель Гвидо Миста, повзрослевшие и пережившие многое, оба они боялись одного и того же — потерять единственное верное плечо рядом.