Единственный выход

— Ты когда-нибудь думала о самоубийстве? Фенрис приподняла брови. У Андерс на лице застывшее задумчивое выражение. Смотрела она куда-то вбок и вниз, голова откинута на спинку кресла, а руки безвольно лежали на подлокотниках. Она не похожа на себя обычную. Казалась ужасно уставшей. Разбитой. Изломанной. — Могу спросить тебя о том же. В особняке, который когда-то принадлежал Данариусу, холодно. Камин тлел, и в комнате густой мрак. — Я серьезно, — продолжала Андерс шепотом. — Так ты бы сразу и из рабства вырвалась, и от Данариуса спаслась, — не поворачивая головы, она перевела на Фенрис взгляд. Обычно медовые глаза сейчас были практически черными. — Не говори, что об этом не думала. — Не думала, — ответила Фенрис честно. Смерть никогда не была для нее выходом. Ведь тогда бы он победил. Тогда она умерла бы рабыней, и даже в смерти принадлежала бы ему. — Убивать себя — грех перед Создателем, — добавила она. — Ты… в это веришь? Странно слышать это от маги, которая только и делает, что говорит о том, что магия — это дар Создателя, и что маги — такие же его дети, как и все остальные. — Пытаюсь. Между ними стоял стол с пустой бутылкой вина, которую они разделили на двоих. Вино было крепким, и, пусть тело расслабилось, мысли по-прежнему слишком ясные и острые. Резали. — Есть вещи похуже рабства, — добавила Фенрис. Уголок губ Андерс слегка приподнялся. — А есть — похуже смерти. Фенрис знала этот взгляд. Знала этот тон голоса. Знала эту боль слишком хорошо, и так неприятно задрожало в груди, запекло, снова и снова оставляя внутри только пепел. Данариус мертв, а цветы из пепла так и не растут. А от прикосновений Андерс под кожей оживал лириум. Они не искали друг в друге утешения. Нет, для этого они обе были слишком сломаны, измотаны и разбиты, а осколки настолько крошечные, обколотые, и много из них потеряно, что их никогда не склеить во что-то целое. Назвать происходящее между ними утешением можно было бы лишь в качестве глупой шутки. Назвать это отношениями — шутка еще хуже, и было бы смешно, если бы не было так грустно. Но Андерс продолжала приходить к ней. Фенрис продолжала пускать ее в не свой дом. И продолжала подставлять горло под губы. И так было до тех пор, пока ночь окрасилась в красный. Взрыв озарил ее так ярко, что на мгновение выбелил Киркволл, как время и вода выбеливает кости. Люди кричали. Огонь слепил. Фенрис зажмурила глаза, отворачивая лицо. Церковь разнесло в каменную крошку. Пыль оседала на коже, а обломки с грохотом обрушивались вниз. И пока Хоук отступила от Андерс, чтобы попытаться успокоить Себастьяна, Фенрис подошла к ней, не зная, что чувствовать. Когда она пару раз приходила в ту церковь, то видела там и Андерс. Она всегда смотрела на Андрасте и долгие минуты стояла недвижимо, плотно сжав губы. Безумная видела в ней себя. Сейчас взгляд у Андерс пустой. Уставший. Она подняла на Фенрис глаза, и в них не нашлось безумия, хотя Фенрис бы так хотелось его увидеть. Внутри у нее походило. Скрутило до тошноты. Это очень знакомый взгляд. — Зачем? — спросила она. Андерс обвела взглядом небо. Площадь. Вдохнула людскую панику вместе с холодным ночным воздухом, а потом снова посмотрела Фенрис в лицо. — Ты лучше других понимаешь, что это был единственный выход. Фенрис показалось, она не понимала. Но потом Андерс продолжила: — Единственный выход: уничтожить все это, — у нее так по-человечески дрогнул голос, и видеть в ней хоть кроху безумства было уже невозможно, — иначе оно будет преследовать тебя бесконечно. Фенрис прикрыла глаза, ненавидя то, что понимает ее.