где в сахаре купались звёзды

Тсукишима покачивает головой — медленно и вяло, как одинокий колос в поле, бледный, слабенький и тонкий, но до хохота упрямый, — и издаёт протяжный вздох. Сладкий воздух раздувает ропотом и толстым, раскатистым неодобрением. Тихое прысканье, ломающееся в нервный, удушливый смех, в миг рвёт по швам напряжённое молчание, казавшееся бесконечным ещё секунду тому назад. У Тсукишимы уголки губ предательски дёргаются. Она чувствует себя ребёнком, не умеющим вовремя проглотить язык и состроить серьёзную моську, и, признав поражение, поддаётся соблазну улыбнуться. В паре метров от неё, содрогаясь от смеха, стыдливо сгибается пополам Ямагучи, и Тсукишима готова поклясться, что видит мелкие слёзы в уголках её глаз. Неоценимое зрелище. Ямагучи одной рукой отчаянно пытается ухватиться за что угодно прочное, чтобы не плюхнуться пятой точкой на холодный кафель. Во второй её руке безнадёжно болтается полупустой мерный стакан, и Ямагучи стоит титанических усилий сжать пальцы вокруг его маленькой, потёсанной ручки. Её глаза безумно бегают по сторонам. Ямагучи глупо моргает — снова и снова, до тех пор, пока её глаза не начинают слипаться и туманиться от слёз. Невнятные хрип и скрежет вываливаются уродливой какофонией за зубы. Тсукишима всё так же улыбается, и в её ровно натянутых как тетива губах читается что-то терпеливо-выжидающее. Она даёт Ямагучи время, чтобы собрать свой венский вальс из звуков в человеческую речь. — Прости, — наконец сдавленно цедит та, едва вернув себе равновесие; Ямагучи виновато поднимает свои глаза-оливки на Тсукишиму и неловко улыбается. — Дурачина, — кратко прилетает ей по лбу, мощнее и действеннее любого звонкого щелбана. Ямагучи понимающе кивает, опускает голову и мнётся на месте. У её ног мраморным песком покоится небольшая горка рассыпанной муки. Трагично. И ведь правда дурачина, ничего не скажешь. — Знаю, — зыбким полушёпотом, напоминающим шорох конфетных обёрток. По скомканной улыбке разливается солнце — пастельно-жёлтое; как дикие гелиодоры и васильковый мёд. Ямагучи бегло оглядывается по сторонам в поисках тряпки, торжественно притоптывая при этом пяткой, и клянётся всеми пирогами во вселенной больше никогда не танцевать во время готовки.

***

Стоит Ямагучи на худую минуту засмотреться на персиковые облака за окном, как вселенная за её спиной успевает выкинуть тройное сальто. Во вселенной сто девяносто сантиметров роста, ведро самодовольства и горсть клубники. Той самой, которую Тсукишима на мизинцах клялась не воровать со стола. Ямагучи по-детски скрещивает перед собой руки и надувает щёки. Гудит паровозом, пуская незримый дым меж свёрнутых в трубочку губ. Дешёвая, плюшевая театральщина, а верится. В невинную обиду, в лживые мизинцы и закусанные изнутри щёки. Искорёженные вздохи с тысячей нелепых причитаний, немой клёкот и жалкий рёв стервятников — скручиваются в одно «Тсукки». Раздражённый скулёж, негромкий, но напористый, по ощущениям равносилен слабому подзатыльнику. Заслуженно, думает Тсукишима. — Тсукки, — повторяется для большего эффекта. — Да, Тадаши? — роняет Тсукишима паточным щебетом; изогнутые в дугу губы, бледные, в сладких розовых пятнах, дёргаются, словно искусственные. У Ямагучи на щеках рубеллитовыми мазками загораются камелии — протягиваются кружевной вуалью до самой шеи и остаются на ней пёстрым букетом. Елейный голос Тсукишимы мурлычет у неё в ушах. — Убери руки от клубники.

***

Тсукишима домывает последнюю ложку, когда чувствует, как Ямагучи беззвучно прижимается щекой к её плечу, что-то мыча себе под нос. Тсукишима поспешно кидает ложку в ближайший ящик и сжимает Ямагучи в объятиях. Наклоняется к ярко-розовому уху; шепчет что-то глупое, чтобы Ямагучи едва слышно, вполголоса рассмеялась ей в шею — щекотно, но терпимо. Она, в руках Тсукишимы — такая мягкая, беспечная и живая. Тает. Как зефир на костре. Растворяется ванильным сиропом в чашке душистого, крепкого кофе. Шипит белой, приторной пенкой. Легко касается губами белого плеча и вдыхает в бездонные лёгкие тёплый пар. Скатерти насквозь пропахли бананом и клубникой. Из духовки манит жаром и душистым хлебом. — Как думаешь, насколько сильно мы напортачили? — сонным лепетом в сухую кожу. — Достаточно, чтобы получилось не как на картинке, — справедливо, — но, думаю, будет вкусно. Ямагучи одобрительно хмыкает и смыкает пальцы у чужой спины в крепкий замок. Этого достаточно.