***
Инко упрямо поджала губы и шумно выдохнула. — Ладно, хорошо. Яги широко улыбнулся и поспешил открыть перед ней дверь своего фургона. — Но только потому, что я не хочу, чтобы Изуку ехал в поезде. — Конечно! Я поэтому и предложил! — воскликнул он, усаживаясь за руль. — Долгие поездки в общественном транспорте после госпитализации… не самый приятный опыт. — Опыт, да? — Инко потянулась за ремнем безопасности, искоса следя за героем. Тот лишь невесело усмехнулся и кивнул, заводя машину. — И не припомню, сколько раз мне приходилось ехать в забитой электричке после тяжелого патруля. Каждый раз жалею, что руки не дошли нанять водителя, или что-то такое. — Тогда не легче ли вызвать такси? — Ах да. Еще одна причина, по которой у меня нет водителя, — Яги вздохнул и поморщился. — Мой телефон обычно не переживает такие дни. Или я его просто не беру. — Ох, — лишь вымолвила Инко. Это была их… четвертая встреча. И все же, Яги позвонил и предложил забрать Изуку из Хосю вместе, настаивая, что как его наставник, он тоже в некоторой степени ответственен за ее сына. Инко молча выслушала его объяснение, и решила не судить раньше времени. Она приняла его предложение. Как этот человек и сказал, он несет ответственность. Жизнь научила Инко тому, что иногда самый легкий способ выяснить, достоин ли он этого, это позволить ему примерить эту роль в более-менее безопасных и контролируемых условиях. Конечно, будь это кто другой, Инко бы и за порог никого не пустила. Но это был человек, который каким-то образом нашел ее сына среди неспокойных улочек Мусутафу и помог ему набраться здоровых мускулов, и даже… уверенности. Снова по-настоящему Изуку начал улыбаться только прошлым летом. А Инко даже не осознавала, насколько она скучала по этой улыбке, пока этот человек не вернул ее Изуку. Инко так же знала, что Яги был учителем в Юэй. И что он был в USJ, когда ее сын и его друзья так в нем нуждались. Инко знала, что она не всегда была хорошим родителем для Изуку, и самое худшее в этом то, что она не всегда это понимала. Не замечала, или не хотела видеть. Ей потребовалось много, много времени, один душераздирающий разговор и одна улыбка, чтобы стать лучше. Инко поклялась доверять Изуку. Верить в него, и поддерживать всем ее существом. И Изуку… пришел к ней. Он не побоялся привести в дом человека и раскрыть его самый большой секрет. Все бы ничего, но это был Всемогущий, а его секрет – конфиденциальной информацией. А Инко была обычной медсестрой, домохозяйкой и матерью. Поэтому естественно, был бы это кто-то другой, Инко бы не оставила Изуку на чью-то сомнительную милость, но это был… его учитель. Его наставник и идол, его первый кто-то, заметивший его. Даже она не смогла стать для Изуку этим человеком. Это было тем, за что она будет корить себя до конца дней, и за что будет благодарна Яги. Но Яги был Всемогущим. Всемогущий же был Яги. Инко потребовалось время, чтобы связать имя с картинкой перед ней, но это не оказалось так уж сложно, в конце концов. Инко привыкла видеть Всемогущего везде. С экрана телевизора и на огромных голографических стендах, с плакатов в комнате Изуку и бесконечных страниц журналов на прилавках. Осознание пришло неожиданно легко и спокойно. Яги был человеком за униформой из улыбки, на ком в конце дня лежали все подвиги. В конце того же дня Яги садился в электричку и ехал домой, готовил быстрый ужин, чистил зубы, ставил телефон на зарядку, не забыв проверить будильник, и ложился спать, встречая следующий день. Поэтому, на ее собственное удивление ей не понадобилось много времени, чтобы связать Яги и Всемогущего. На что ей, однако, потребовалось время, так это его история и его отношения с ее сыном. Тогда ее и настигло это болезненное осознание: Яги стал для Изуку тем, кем провалилась стать она. Ей нравится думать, что стыд и вина ее ошибки не отражалась в ее глазах за каждым ужином с Изуку за столом. Потому что в глазах ее сына отражалось восхищение, ожидание и надежда, и этот взгляд не был направлен на нее. Так что, сжав руки в кулаки, она приняла его предложение. И если бы это был кто-то другой, Инко бы потребовалось гораздо больше, чем едва затянувшееся раздумье. Ведь Яги стал для Изуку личным героем и наставником, а Всемогущий всегда был его идолом и примером для подражания. Инко не хотела допускать еще больше ошибок. Изуку доверял ему, а Инко доверяла Изуку. И здесь она сейчас, чтобы удостовериться, что она может доверять Яги. И плевать, что он какой-то Всемогущий. Прикрыв глаза, Инко тихо вздохнула, потирая виски. Закатное солнце било прямо в окно, неприятно ослепляя и заставляя ее голову полыхать в пульсирующей боли. Заслонив глаза рукой, она приказала своему телу расслабиться и осесть в мягкое кресло фургона. — Вы в порядке? — Да, конечно, — слабо мотнула головой Инко. Вздохнув, когда Яги продолжил кидать на нее косые взгляды, она продолжила: — Просто ночная смена на работе. Следите лучше за дорогой, Яги. Он невинно хохотнул, несколько раз кивая. — Вы можете поспать немного. До Хосю часа два езды. Инко выглянула в окно. Солнце парило над горизонтом, окрашивая небо в оранжевые тона, отражаясь в окнах высоток и витринах магазинов, неприятно мелькая в глазах. Ослепляющая боль с новой силой забурлила в ее голове, и Инко подавила усталый стон, вновь заслоняя глаза рукой. Ее живот неприятно сжался, а в горле сформировался плотный ком, казалось, перекрывая собой доступ к воздуху. Она заставила себя медленно вдохнуть и, после счета на четыре, выдохнуть. — Я попробую. Яги легонько улыбнулся и кивнул, не сводя глаз с дороги.***
Тошинори беззвучно поджал губы, когда мисс Мидория в очередной раз вздрогнула, просыпаясь. Юный Мидория немного рассказывал ему о своей матери, но Тошинори не мог утверждать, что знает, какой она человек. Он с уверенностью мог сказать, что она была доброй и заботливой матерью и, может быть, ему показалось, но он заметил в ее глазах что-то знакомое. Тошинори еще не мог найти слов, чтобы описать это. Кто знает, может это все была просто игра света, теней и бликов. В чем Тошинори не мог сомневаться, так это в том, что он уже не был молод, и мог распознать знаки надвигающейся мигрени достаточно хорошо. Уж слишком много раз он видел похожий взгляд на лице Наомасы, едва солнце выходило из зенита, да и в зеркало он смотрел частенько. Тошинори хотел было включить радио, но усталый взгляд женщины и темнеющие мешки под глазами вовремя остановили его. Наверное, ему все-таки стоит затемнить окна. На всякий случай. А вдруг ему придется быть Всемогущим, прямо в машине, правильно? Мидория тихо выдохнула, а ее свободная рука сжала ремень безопасности. — Я могу открыть окно, если хотите? Женщина слегка подпрыгнула, растерянно смотря на него, затем медленно кивнула, расслабляясь. — Спасибо. — Всегда пожалуйста, — легонько улыбнулся он. Немного приоткрыв стекло, Тошинори мысленно стукнул себя по лбу. Его кондиционер уже давно не работает, как следует. У него за спиной почти тридцать лет езды на самых разнообразных средствах передвижения, от старой служебной машины Наомасы до бэтмобиля Дэвида, который никогда не скупился на классные примочки. Как ни странно, они оба могли водить как святые, только чтобы в следующую минуту сорвать все катушки и устроить погоню за злодеем или преступником, нарушая все правила дорожного движения. Вряд ли такой же опыт был у матери юного Мидории. Да и мигрень вряд ли помогала ей расслабиться. Солнце уже почти село, укладывая по всей земле нежные тени. Они давно уже покинули город, и вокруг был лишь мягкий шелест ветра в высоких травах, далекие переливы птичьих песен и ритмичный рокот двигателя. Они ехали сквозь какую-то зеленую степь, и Тошинори невольно отметил, что ожидал увидеть километры и километры рисовых полей, нежели… просто природу. Дикую жизнь. Многое изменилось за все эти десятки лет. Последние лучи обрисовывали ее округлое, слегка осунувшееся лицо теплыми красками, и приятный, прохладный ветерок трепал ее волосы. Ее глаза были приоткрыты, но в них не было прежнего дискомфорта. Тошинори и не заметил, как его руки разжались, расслабленно ложась на руль. Мидория вдруг отпрянула от окна. Она колебалась еще секунду, прежде чем повернуться к нему. — Яги, скажите… Ах, вам не обязательно отвечать, если это личный вопрос, или даже грубый, простите, но… Сколько вам лет? Тошинори удивленно вскинул брови, мельком переводя на нее взгляд. — Ничего, ничего, — весело усмехнулся он. — Мне пятьдесят четыре. Краем глаза он заметил, как ее глаза комично расширились, прямо как у юного Мидории, и он не стал сдерживать разрастающуюся улыбку. — Пятьдесят четыре?! И вы все еще работаете? Разве у героев возраст отставки не пятьдесят? Тошинори рассмеялся. — Удивлен, что вы знаете. Однако в нашей профессии это правило редко применяется в действие, — вздохнул он. — Чаще всего герои уходят в отставку после тяжелого ранения, что обычно происходят гораздо раньше их пятидесяти. Если они еще живы к пятидесяти. Поджав губы, Тошинори решил оставить этот комментарий при себе. — Однако многие герои не уходят даже с возрастом. Взять, например, Йороймуша – пожилой человек и все еще в топе Японии. Наверное, я могу сказать, что в геройстве возраст – это показатель. Я знаю не мало про, которые обновляют свою лицензию и после выхода на пенсию. Я не уникальный случай. Мидория перевела взгляд в окно, цепляясь за огни приближающегося города. — Вот оно как… Тошинори кивнул сам себе. — Гран Торино служит примером. Он уже давно в отставке, но я знаю, что он решил обновить свою учительскую лицензию, чтобы помочь юному Мидории. Мидория тихо хмыкнула, поднимая на него взгляд. — Изуку рассказывал, что он был вашим учителем. Тошинори слегка поморщился, невольно припоминая свои школьные времена, но теплая улыбка быстро наползла на его лицо. — Ах, да, он... Он многое для меня сделал. Он был близким другом моей предшественницы. Я знал, что могу доверить ему юного Мидорию. — Это то, почему вы ждали, чтобы передать Изуку… — она оборвала себя, неуверенно отводя взгляд в сторону. — Это было больше стечение обстоятельств, чем план, но я рад, что все так вышло, — закивал сам себе Тошинори. — Признаться… я только в этом году принял на себя роль учителя, боюсь, мне самому еще многому надо научиться. И насколько я могу судить, Гран Торино знает, что он делает. Если я, ах, могу служить примером его работы. Тошинори неуверенно усмехнулся, горбясь над рулем. Он упрямо продолжал смотреть на дорогу, даже не рискуя поднять взгляд на зеркало. — Думаю, ваш титул говорит сам за себя, — негромко сказала женщина. Он почувствовал, как его челюсть разжалась, а брови устало опустились. Неясное чувство защекотало его сердце, ненавязчивое и легкое. — Спасибо. — Значит, Гран Торино знает? Удивленно моргнув, Тошинори кивнул. — Да. Как я и говорил, он был близким другом моей наставницы. Когда ее не стало, он взял на себя мое обучение и… что ж. Я обязан ему не меньше, чем Нане. Мидория кивнула, поерзав на сидении. — Есть ли кто-нибудь еще, кто… Простите, это грубо с моей стороны вот так вас расспрашивать, — забормотала вдруг женщина. Тошинори потребовалось унизительных несколько секунд, чтобы понять, о чем она говорит. — Что вы! — тут же воскликнул он, выпрямляясь в водительском кресле, метая взгляд то на нее, то на дорогу. — Спрашивайте что угодно! Это так же мое дело, насколько и юного Мидории, я совсем не против, если вы хотите узнать больше. На самом деле, это ваше право, юный Мидория абсолютно серьезен о вашем участии. Это было его прямое условие, чтобы вы были в курсе и одобряли его действия, так что, пожалуйста, не бойтесь задавать мне вопросы. Мидория смотрела на него круглыми глазами. Ее выражение было чем-то смутно знакомым, и Тошинори снова вспомнил странный блеск ее глаз, когда он впервые предстал перед ней как Всемогущий. Сглотнув, она опустила голову и торопливо закивала. Тошинори отправил в ее сторону, как он надеялся, обнадеживающую улыбку. — Помимо Гран Торино, знает всего несколько человек. Вы уже встречали детектива Тсукаучи, верно? — Ах, да, это он приходил за показанием Изуку в больнице, да? — исподлобья взглянула она на него. — Он мой близкий друг, я знаю, что могу доверить ему свою жизнь, — уверенно кивнул Тошинори. — Помимо него знают мой бывший напарник Сэр Ночноглаз, директор Юэй Незу и Исцеляющая девочка. Мидория медленно кивнула. — Изуку знает о них? Тошинори открыл было рот, но его разум остался пуст. Нахмурившись, он мысленно перерыл свои воспоминания. — Вы знаете, я не могу вспомнить, говорил ли я ему об этом, — он помотал головой, тихо цокнув языком. — Юный Мидория согласился лишь недавно, признаю, я не нашел времени поговорить с ним обо всем в деталях. Женщина вздохнула и откинулась на спинку сидения, прикрывая глаза. — Вы сможете приехать на выходных? Ему не понадобилось много времени чтобы отойти от изумления. — Конечно! Юный Мидория наверняка будет слишком уставшим, чтобы говорить о чем-либо сегодня, да и… Да, ему не повредит пару дней отдохнуть, — пробормотал Тошинори с натянутой улыбкой. Мидория кивнула и перевела взгляд за окно. Огни города близились все стремительней с каждой минутой. Нигде не виднелось ни дыма, ни вертолетов, даже вопли сирен стихли за день. Раньше Тошинори удивлялся, как жизнь просто продолжала двигаться дальше. Не важно, насколько серьезная трагедия постигла город, люди продолжали жить дальше. Строители уже на следующий день оцепляли территорию для новой застройки, мирные жители вновь заступали на дорожки, проходя мимо, торопясь на работу. Машины и автобусы снова занимали дорогу, а из парка слышался хохот детей и хлопочущих матерей. Десятки могли умереть, сотни могли быть ранены, но жизнь всегда продолжала идти своим чередом. Это был заголовок в следующей новостной статье, это были похороны жертв и чей-то день рождения. Тошинори долго боролся с разрывающим его изнутри чувством несправедливости и горя. Для большинства дни сменялись днями, а для него, для тысяч других людей, мир будто проходил мимо. Его мысли застряли в одном единственном дне, когда что-то пошло не так. Однако… Месяцы спустя, глядя в зеркало и натягивая свою фирменную улыбку, Тошинори не мог не удивляться. Даже для него… жизнь продолжила свой ход. День стал воспоминанием, и его мысли вернулись к своему отражению. С виной и горечью он впервые думал о будущем. Пусть не без боли и злости, Тошинори перестал смотреть на мир позади. Его чувства стали личным мемориалом, которые он бережно хранил в сердце даже сорок лет спустя. Все нежные и все болезненные. В конце концов, жизнь продолжит идти вперед, а то, чем он однажды так дорожил, всегда останется в прошлом. За свои пятьдесят лет он научился ценить воспоминания о мире, который был. Он был рад понять, что он с нетерпением ждет будущего, чтобы увидеть и запомнить. Мидория гулко вдохнула и медленно, прикрыв глаза, выдохнула, когда Тошинори заехал на парковку больницы. Мешки под ее глазами не исчезли, да и она не выглядела хоть немного отдохнувшей, но ее взгляд стал живее, а черты лица смягчились. Тошинори слегка улыбнулся и хлопнул дверью своего старого фургона.***
Шото открыл глаза, но остался лежать неподвижно, пытаясь понять, что его разбудило. В его ушах зазвенело от тишины, а глазам было не за что зацепиться в темной комнате. Но он знал, что покой всегда был обманчив, так что он затаил дыхание и прислушался. Может, это медсестра прошла по коридору, а может мимо больницы проехал мотоцикл. Шото прикрыл глаза стараясь успокоить свое колотящееся в ушах сердце. Его рука онемела. Его щеку что-то щекотало, а на плечо что-то давило. Волосы на виске шевелились, а в ухо тихо кто-то сопел. Недолго думая, Шото осторожно пошевелил затекшей рукой, пытаясь вызволить конечность из-под Мидории. Тепло причуды уже давно прошло, но, кажется, ему хватало и обычного человеческого тепла. Шото до сих пор с удивлением замечал, насколько его кожа была холодней даже чем его собственная ледяная сторона. Неудивительно, что его пиджак едва застегивался от пушистых свитеров, которые тот натягивал прямо на рубашку. Мидория был бледным. Его торчащие повсюду кудряшки роняли на лицо кривые тени, уплотняя и так темные мешки под его глазами. Мидория казался негромким, осторожным, немного нервным. В каком-то смысле, он напоминал ему Фуюми, или даже маму. Особенно рядом с Бакуго. Однако, что его до сих пор оставляло в замешательстве, так это какая-то странная способность Мидории заставлять Шото использовать огонь. Сначала в USJ, потом во время Спортивного фестиваля, вчера и… всего пару часов назад. В последний раз, он предложил сам. Конечно, он не заставлял его. Но Шото не мог просто оставить его замерзать до приезда скорой, в первый раз. Он был близко знаком с гипотермией. Но он не чувствовал себя… плохо, используя огонь. Кое-как вытащив руку из под ребер Мидории, Шото облегченно выдохнул, когда тот и не дернулся. Он сжимал и разжимал бесчувственные пальцы, пока они вновь не стали послушными, и уставился на бледный силуэт своей руки в темноте. Сосредоточившись на уже спокойном сердцебиении, он представил, как его рука наполняется огнем изнутри. Воздух вокруг него легонько заколебался, и волосы Мидории зашевелились, щекоча его лицо. Подавив желание чихнуть, Шото обернул руку вокруг его плеч, осторожно, чтобы не коснуться кожи. Фыркнув, когда кудряшки Мидории снова начали лезть ему в рот и глаза, Шото отвернулся. В таком ключе его причуда не была такой уж устрашающей. Огонь в его венах лениво лизал его кожу, испуская волны теплого воздуха, заставляя его циркулировать по комнате. Мидория заметно расслабился, распластавшись на его плече и ребрах как какой-то гигантский кот. Его каменные мышцы под рукой Шото, тугие, будто натянутые до предела, медленно отпустили все напряжение. Дыхание Мидории стало глубже. Кажется, Шинсо говорил что-то о сне, когда Урарака спросила, почему у них обоих такой усталый вид каждый день. Шинсо страдал от бессонницы из-за причуды, а Мидория не мог долго спать, ведь из-за причуды его тело быстро охлаждалось. Шото подтянул одеяло, накрывая его по самый нос. Он не мог на него злиться за то, что в очередной раз уснул на нем. Даже несмотря на то, что Мидория и так проспал почти всю ночь благодаря теплому одеялу. Подумать только, сколько Шинсо и Мидория потеряли сна из-за своих причуд. Это было странное ощущение. Сквозь больничный халат он чувствовал на плече прохладную щеку Мидории, ощущал на шее теплое дыхание. Шото редко соприкасался с кем-то вне тренировок. Даже с Фуюми в доме, он не подходил к ней достаточно близко, чтобы даже случайно дотронуться. Это было нормально, для него. Придя в Юэй, он был… поначалу неприятно удивлен отсутствием личных границ у своих одноклассников. Каминари слишком громко смеялся, Иида слишком громко ругал Каминари. Ашидо всегда подходила слишком близко, Киришима всегда тянулся хлопнуть, тронуть, подтолкнуть. Аояма то и дело бросал странные взгляды, всегда подмигивая, перед тем как отвернуться. Бакуго то и дело срывался на крик, взрывая свою парту и тетрадки. Шоджи был таким большим, что Шото со своей парты едва видел, что было написано на доске. Технически, против него он ничего не имел и он не был виноват, но Шото все равно было неудобно. Его одноклассники были такими… разными. Шото не привык к такому. Ему было гораздо легче игнорировать всех и вся, нежели пытаться разобраться в их поведении. Сложно нарушить его покой, когда он нарочно всех избегал. Это было ему знакомо, так что он не сомневался, придерживаясь своего мнения. После Спортивного фестиваля, Шото задумался. Вспоминая хаотичные перемены, непонятные разговоры в раздевалках, радостные крики с последним звонком каждый день, горестные стоны, когда Айзава-сэнсэй раздавал очередной тест. Одна мысль сделать что-то подобное при Старателе заставляла его сжимать челюсти крепче, как будто слова, крики радости и грусти сами могли сорваться с его губ в любой момент. Были в классе и тихие студенты. Тот же Шоджи, Токоями и Кода. Но, даже наблюдая за ними, он быстро понял, что они, в основном, были такими же, как и все остальные. Просто… тише. Яойрозу была спокойной, неуверенной, Асуи прямой, но дружелюбной, Мидория нервным и на удивление разговорчивым, Шинсо саркастичным, но добродушным. Шото был единственным, кто не общался ни с кем. Который даже и не пробовал влиться в коллектив, подойти и представиться. Не его одноклассники были странными. В день Спортивного фестиваля глубокой ночью Шото лежал у себя в комнате с широко открытыми глазами. Старатель всегда… изолировал его. От его брата и сестры, от ровесников, ото всех людей, кроме себя. Его грудь сперло, а легкие будто сжимались под весом осознания, насколько… странным был он сам. Сколько дней он молчал, не говоря и слова одноклассникам? Сколько нелепых разговоров, полных непонятных ему шуток и слов, он выкинул из головы? Сколько раз он отмахивался от людей, прямо так, как Старатель и хотел? Не выдержав, Шото с дрожащим дыханием потянулся за своим телефоном. Он не спал до самого утра, читая, смотря, наблюдая, ища вопросы и ответы, выуживая из памяти каждую деталь и каждое непонятное ему слово. К концу выходных Шото чувствовал себя так, будто заново открыл глаза. Так что сейчас, лежа в палате с Мидорией в обнимку, Шото решил, что он не против. Он еще не знал, нравится ли ему быть так близко к кому-то, быть громким и непонятным, но одно оставалось неизменным. Несмотря на Старателя, несмотря на все, он все еще хотел быть героем. Поэтому… ему было… приятно помочь Мидории. Огонь все еще заставлял его зубы сжиматься, но сам огонь, его огонь… никогда и никому не вредил. Под его кожей он ощущался приятной, пульсирующей энергией. Почти как сердце, рокочущее и дышащее. Его огонь не был плохим. Он был… почти живой. Моргнув, Шото откинулся на подушку и вздохнул. Прохладная кожа Мидории была почти успокаивающей.