Запретная мечта

Зафэ шла следом за своей госпожой, глядя на расшитые бисером задники ее туфель. Красивые туфли, дорогие. Зафэ покусала нижнюю губу и отодрала тоненькую чешуйку обветренной кожи, рабыне таких не купят. Она вздохнула.       — Прекрати грызть губы и косолапить, — низкий, гортанный голос оборвал размышления Зафэ. Ведьма, вот же ведьма. Откуда она знает, что я грызу губы, вот откуда? И Зафэ только сильнее закосолапила и из вредности стала грызть ещё и верхнюю губу, то втягивая её в рот, то наоборот, оттопыривая её себе под нос. Госпожа остановилась и обернулась, прожигая Зафэ взглядом серо-зеленых глаз.       — Если ты не прекратишь, я прикажу намазать тебе губы хиной, а если будешь продолжать так ходить, то я закую тебя в деревянные колодки. Кто возьмёт тебя в жены, если ты ведешь себя как упрямый ишак? Зафэ сердито засопела носом, но, покорно потупив глаза, выслушала справедливые замечания. Упрямым ослом обзывала ее и мама и тетка по отцу, сетуя на то, что мужа такой противной девчонке днем с огнем не сыщешь. Зафэ вздохнула. Сейчас они спустятся к пристани, и госпожа пойдет прогуливаться вдоль берега, рассматривать корабли и слушать грубую брань моряков, потом сядет в сторонке в тень, отвернувшись ото всех, будет смотреть в даль. Зафэ опять вздохнула. Ветер принес запах воды, рыбы, мокрого дерева и гниющих водорослей. Она не любила море. Море ее пугало, оно напоминало о долгой дороге, о потере дома и расставании с семьей. Не то чтобы Зафэ сильно горевала об отчем доме, но все же иногда плакала по ночам в подушку, представляя безутешную мать, лишившуюся непутевой дочери. Здесь ей не надо было пасти коз, таскать воду из глубокого колодца — единственного на весь аул, ткать половики и мести двор их сакли. Она спит на мягком душистом матрасе, и носит тонкие одежды под стать госпоже, а вся её работа — приносить сладости и сопровождать хозяйку на прогулках, ну и вести себя достойно, а это у нее пока плохо получается. Они вышли к причалам, и госпожа начала свой ежедневный обход. Зафэ шла следом и морщилась от запахов рыбы и соли, от пронзительных криков нахальных чаек. Она так задумалась, что чуть не налетела на хозяйку, смотрящую на большой корабль, с которого сгружали товар. Зафэ уже знала, что такие корабли называют каракки, и приходят они из далёкой страны, название которой похоже на клекот птиц и цоканье копытц маленьких козочек.       — Как зовут этот корабль, госпожа? — Зафэ решилась спросить, уж больно долго хозяйка рассматривала потемневший борт, облепленный ракушками.       — Плясунья. Зафэ фыркнула. Кто мог так назвать осклизлую громадину?! Наверное только тот, кто не видел, как танцуют настоящие мастерицы своего дела, которые могут и по тонкому шелку пройтись, не смяв ткань.       — Я жалею о том дне, когда шайтан дернул меня зайти в палатку того торговца и купить грязную девчонку, грызущую свои пальцы, со взглядом испуганной серны. А теперь ты пыхтишь и вздыхаешь, как усталая верблюдица, и показываешь мне язык, думая, что я не вижу. Зафэ зажала высунутый кончик языка зубами и скосила глаза к носу. Ведьма, самая настоящая колдовка, как говорили в гареме. Зафэ скрестила пальцы на руках, с трудом поспевая за хозяйкой, которая так быстро шла, что только многочисленные покрывала, трепетали на ветру, как язычки пламени. Зафэ бежала следом, стараясь не отставать, и времени на непочтительные мысли у нее не оставалось. Они шли на базар. Зафэ обожала, когда её суровая госпожа приходила сюда, взяв монеток из сундука, что хранился у нее в нише у изголовья кровати. Зафэ нагнала её и теперь не отходила ни на шаг. Никто не обидит любимицу Селима-паши, но маленькую потерявшуюся девчонку могут опять украсть и перепродать. Солнце, обрушивая сверху нестерпимый жар своих лучей, бликовало на боках медной посуды, украшенной изысканной зернью, играло на вывернутых атласно-розовых губах заморских раковин, переливалось на изукрашенном камнями и чеканкой оружии. А как тут пахло! Зафэ втянула носом густой, слоистый от множества ароматов воздух: куркума, шалфей, мята, жасмин, чабрец и безумно дорогой шафран, который отмеряют золотой ложечкой, взвешивая на крошечных весах наперстками. А ещё пахло дубленой кожей, разогретым металлом, лошадиным навозом и мокрой овечьей шерстью, тянуло сладким душком высушенных абрикосов и инжира. В котлах, в соседнем ряду, бурлил пряный хаш, а прозрачная острая чорба благоухала ароматами перца и лавра на все рыночные закоулки, с тихим шорохом засыпался рис в казаны для рассыпчатого пилава, и крупные головки благословенного чеснока связками лежали на прилавках. Здесь никогда не бывало тихо, тут шумели, орали, торговались, рвали бороды себе и тыкали кулаком в грудь конкуренту, возносили хвалу Аллаху, Христу и Будде; ржали кони, ревели ослы и верблюды, блеяли козы, звякали молотками кузнецы, занятые чеканкой узоров, и стучали челноки мастериц, выплетавших кружево под натянутым полотняным пологом. Зафэ подпрыгнула и проскакала на одной ноге пару шагов.       — О, Машаллах, если ты будешь скакать горным козлом, я выдам тебя замуж за старшего сокольничего, он давно на тебя глаз положил. Зафэ пошла ровно. Старший сокольничий был страшный: невысокий, широченный в плечах мужчина, с вечно прищуренным глазом из-за того, что когда-то одна из птиц клюнула его, и кривой, будто неживой, улыбкой.       — Куда мы идём, госпожа Гизем? — Зафэ решила высказать немного почтительности, а то вдруг и правда разозлится хозяйка и устроит ей «счастливый» брак. — Вы хотите купить ковер? Ковровая лавка была любимой у Зафэ. Ах, что там были за ковры! Даже в доме у их старейшины не было такого чуда, теперь-то она знала, как выглядит настоящее золото, воплощенное в тканном полотне. Привезённые краснобородыми купцами из далекой Персии, они играли всеми красками мира, переливались лазурью неба и сплетали на себе тысячи трав и невиданных цветов. А на ощупь они были как нежнейшая шубка белоснежной хозяйской кошки. Зафэ тайком погладила один ковер, пока никто не видит. Гизем, конечно, тут же хлыстанула её взглядом, и она спрятала руку за спиной, но ощущение запомнила.       — Я хочу выпить кофе. Мы идём в лавочку к Мустафе. Зафэ скривилась, она не любила это место. Старый, толстый араб смотрел на её госпожу, как будто знал про неё что-то, что не знали другие, и всегда хитро подмигивал Зафэ. А она садилась на пятки позади Гизем и терпеливо ждала, пока хозяйка насладится напитком цвета дёгтя и со странным запахом, от которого начинало бурчать в животе. Как обычно, госпожа уселась в любимый угол, получила поднос с крохотной чашечкой и кувшин с длинным выгнутым, как у цапли, горлом и тарелочку с ревани. Зафэ вздохнула. Гизем капризно дёрнула плечом и щёлкнула пальцами, Зафэ тоже принесли блюдце с халвой. Гизем никогда не ругала Зафэ прилюдно.       — Что нового слышно, Мустафа-ага?       — Многое говорят, сиятельная госпожа, — причмокнул губами хозяин кофейни, — ещё больше врут, а когда рассказывают правду — в неё никто не верит.       — Правда слишком скучна, Мустафа-ага. Араб засмеялся, затряс толстыми щеками. Зафэ тихонечко фыркнула и пробормотала молитву, защищающую от сглаза. Этот человек внушал ей опасения и страх.       — Венецианцы снова везут свои товары к нам, слава Аллаху, чума отступила, да и мир лучше войн. Мир делает людей богатыми и сытыми.       — Им есть ещё, чем нас удивить?       — На свете множество чудес, — Мустафа достал из кармана семечек и подсыпал в клетку к щеглу, висевшую над столиком. — Говорят, что в одну из лавочек привезли удивительные вещи. Госпожа махнула рукой, отсылая хозяина, и задумчиво пила по глоточку свой кофе. Зафэ уже доела халву и думала о том, как бы незаметно облизать блюдце, расписанное тюльпанами. Она уже решилась и почти лизнула сладкую тарелку, но Гизем резко поднялась и, бросив монетку на стол, пошла к выходу. Хозяйка шла в проулок, где дозволялось торговать неверным, Зафэ не любила там бывать. Ей были не понятны все эти люди, говорящие на чужих языках, в странных одеждах, почему-то казалось, что они рассматривают её госпожу со странным интересом: смесью удивления, чуть уловимого любопытства и тщательно скрываемого презрения. На неё же никто не обращал внимания, слава Всевышнему. Зафэ была равнодушна к украшениям: её не занимала игра самоцветов, не возбуждал блеск золота или мягкое свечение серебра. Но то, что её хозяйка носит на себе целое состояние — это она знала. Гизем купила её за один из своих браслетов, снятых с запястья и кинутых работорговцу — носатому левантийцу с глазами похожими на мокрые сливы.       — Что желает уважаемая хатун? — за торговой стойкой стоял мужчина с уставшими лицом и исхудавший, как будто после долгой изнурительной болезни. Зафэ переступила с ноги на ногу и покусала себя за щеку — хозяйка даже не повернула головы. Странно. Тогда Зафэ потихоньку отошла на несколько шагов, чтобы рассмотреть прекрасной выделки сёдла — в лошадях она понимала лучше, чем в драгоценностях. Госпожа перебирала какие-то стекляшки, примеряла на руки браслеты и кольца, откладывала в сторону. Торговец всё доставал новые образцы товара, открывая один ларец за другим. Зафэ аккуратно обвела пальцем узор, вырезанный на коже по крыльям седла. Кожа была прохладная и гладкая и вкусно пахла лаком и клеем. Она тихонечко причмокнула губами, такие седла не для низкорослых горных лошадок, а для тонконогих скакунов из конюшен султана.       — Зафэ! — окрик вырвал из мечтаний, и она подскочила к госпоже, готовая выслушать новые ругательства и угрозы за свое неуемное любопытство. На бархатной подушечке лежали четыре браслета из удивительного камня, Зафэ даже разинула рот от удивления. Тут были и кусочки абсолютно прозрачного алого пламени и молочно белые, матовые, с тонкими нитями и пузырьками в глубине, и разноцветные, будто вобравшие в себя чудо радуги и скрутившие её в невероятные спирали и узоры.       — Протирайте их мягкой тканью, и тогда муранское стекло прослужит вам очень долго, — говорил торговец, складывая товар в шкатулку. — Через неделю прибудет корабль, и там будут вазы из Мурано, если госпожа пожелает посмотреть, то мы с радостью будем ждать. Стекло? Это не смарагды, не благородная бирюза, не царственный сапфир и даже не дешевый лал? Зачем их покупать, да еще за такую цену, за которую можно купить пару белых верблюдов или ловчую птицу? Надо торговаться, сбивать цену, искать недостатки, трещинки и ругать товар, а не покупать за ту стоимость, что озвучил купец! Зафэ не удержалась и гневно цокнула языком. Хозяйка не сводила глаз с худощавого продавца, он всё что-то говорил, предлагал посмотреть другие товары. Зафэ покосилась на Гизем. Что случилось с ее строгой хозяйкой? Что на неё нашло? Прикрыла лицо чадрой и смотрит на этого неверного, как будто он ей что-то задолжал или должен узнать и не узнал. Зафе скривилась, поставила косо ноги и, высунув язык, коснулась кончика носа. Гизем даже бровью не повела. Да что ж такое-то?       — Куда доставить ваши покупки, хатун, чтобы с ними ничего не случилось?       — В дом Селима —паши. Мужчина, стоящий за прилавком, глупо заморгал, вглядываясь в госпожу, как будто очнулся ото сна. Они смотрели так, словно не могли признать друг в друге старых знакомцев, случайно встретившихся спустя много лет.       — Для кого прикажете передать? — сиплым голосом спросил торговец, но Гизем уже не слушала, выйдя из лавки на улицу. Зафэ еле успевала за хозяйкой, та неслась, будто стая диких собак бежала за ней следом. Почему они бегут, заплачены ли были деньги за украшения, что значили эти взгляды? Зафэ уже начала задыхаться от быстрой ходьбы, неприличной для знатной госпожи, когда Гизем, завернув в какой-то тенистый проулок остановилась и, будто обессилив, привалилась плечом к стене.       — Что говорят в гареме про меня, Зафэ? Вопрос застал её врасплох, и Зафэ вздрогнула, как от удара. Голос госпожи был глух, и такая в нем была усталость, будто все беды мира обрушились на тонкий стан наложницы Селима-паши в этот самый миг. Зафэ сложила пальцы в фигу и засопела.       — Отвечай!       — Говорят, что вы ведьма, сахра, — Зафэ на всякий случай отошла в сторонку. Гизем никогда не била её и не наказывала телесно, но кто знает?       — Говорят, что приворожили пашу, и он уже много лет не покупает новых рабынь в гарем и потому отослал всех своих детей в провинцию.       — Ещё что? — потребовала Гизем. Зафэ закатила глаза и сложила вторую фигу в кармане шальвар. Не сможет она такого сказать, за это госпожа вернет её на невольничий рынок, ещё и прикажет палками по пяткам лупить.       — Говори, девочка, — голос Гизем походил на шуршание ветра в сухих листьях.       — Говорят, что вы не женщина, госпожа, что вы хуже евнухов гаремных, и что вы запретная радость Селима-паши, — Зафэ даже зажмурилась. Где-то за стеной шумел торг, блеяли овцы, кудахтали куры, слышалось курлыканье голубей под крышей. Гизем выпрямилась и поправила чадру, тряхнула руками, браслеты звякнули и умолкли.       — Кто был тот торговец? — Зафэ решила спросить. Она и так только что озвучила вслух непроизносимые речи, если хозяйка решит её наказать, то за всё разом.       — Несбывшаяся радость, запретная мечта. Зафэ сощурила один глаз, разглядывая задумчивую хозяйку. Ой не к добру такие встречи, видала она такие мечты — они обычно кровью заканчиваются или забиванием камнями, а то и в мешке утопят.       — Всё-таки сокольничий слишком хорош для тебя, Зафэ, я выдам тебя за разносчика рыбы. Зафэ несогласно дрыгнула ногой, довольно улыбнулась возвращению привычной, острой на язык госпожи, и решила, что до самых покоев будет вести себя как подобает достойной прислуге: идти ровно, не глазеть по сторонам, не грызть губы, не пыхтеть и не фыркать, не заводить глаза под лоб и не цокать языком. И тогда, Иншаллах, Гизем и правда обратит внимание на того красивого парня, что каждое утро приносит рыбу на кухню.