***
Всё началось как-то странно и само собой. Если спросить Гарри, то он не сможет толком объяснить, как так получилось, что после долгих лет вражды, их отношения с Малфоем вдруг резко изменились. Хотя, если так подумать, удивительного в этом ничего и нет. Было бы куда страннее, если бы после случившегося на войне, они с Драко так и остались злейшими врагами. Разве можно назвать врагом того, кто не выдал и спас? Того, кто рискуя собственной жизнью, вытащил из огненных лап смерти? То, что их отношения изменились — совершенно нормально и вполне объяснимо. Однако вопрос «кто они теперь друг другу?» — незримо повис в воздухе. Возможно, из-за этой неопределённости всё и случилось. На дополнительный восьмой год обучения Гарри соглашался долго. После войны для него всё внезапно стало тусклого, серого, почти безжизненного цвета. Вся радость вдруг куда-то резко пропала, будто выпитая досуха дементорами, и он чувствовал себя совершенно пустым и потерянным. После невыносимо долгих месяцев, скорбь по павшим на войне была всё ещё ощутимой и неприятной горечью отдавалась где-то в грудной клетке. Было глупо рассчитывать, что всё придёт в норму, словно по мановению волшебной палочки. «Это пройдёт», — сказала Гермиона, глядя на него с затаившейся печалью. Тоску следовало всего лишь пережить, и затем она развеется по ветру, и всё вновь встанет на свои места. Именно на это рассчитывал Гарри, соглашаясь на уговоры Гермионы вернуться в школу и доучиться. Хоть один спокойный год. Вместе. И даже не обязательно проводить всё время за учебниками. Последний аргумент убедил Рона, и его согласие сподвигло Гарри согласиться тоже. Хотя он всё ещё не представлял как это: вернуться в Хогвартс после всего пережитого, отсиживаться на занятиях, корпеть над учебниками, собираться в гостиной и дурачиться… словно ничего и не было. Словно не было всех этих жертв. За окном капал мелкий дождь и широкие пушистые поля проносились мимо, словно со скоростью света. Грохот трясущихся вагонов Хогвартс-экспресс убаюкивал и наполнял каким-то только своим свойственным теплом. Снаружи слышались оживлённые голоса студентов; тележка со сладостями дребезжала в такт вагонам, а голос продавщицы эхом разносился по купе. Прислонившись головой к запотевшему окну, Гарри безразлично наблюдал за этим бесконечным потоком деревьев и озёр. Он прислушивался к каждому шороху, звуку, гудению поезда, но никакого уюта и предвкушения больше не чувствовал. Атмосфера, когда-то пробуждающая в нём смелость и трепет, куда-то вдруг испарилась. Словно это уже не тот Хогвартс-экспресс, что был раньше. Или, по крайней мере, ему так казалось. Здесь было холодно и темно точно так же, как на третьем курсе, когда поезд вдруг внезапно остановился. Рон, Гермиона и Джинни сидели рядом и тихо переговаривались. В последнее время эти разговоры казались напускными и напряженными. Хотя, это тоже могло лишь померещиться. В последнее время всё происходящее вокруг виделось ему печальным, туманным, будто каждый то и дело прячет за улыбкой горечь и не хочет в этом сознаваться. Они улыбались лишь от того, что не хотели доставлять ему лишних хлопот. Это грызло изнутри, заставляло чувствовать себя ещё больше виноватым и совершенно беспомощным. Гарри глядел в окно и с волнением раздумывал: каким будет первый день в Хогвартсе после войны? Он хорошо помнил то мгновение, когда они с Роном впервые вошли в замок и удивлённо озирались по сторонам, восхищаясь и предвкушая удивительные дни, полные волшебства и чудес. До сих пор он помнил тот трепет и будоражащий страх, когда садился на стул и на его голову надели говорящую шляпу. Он помнил и то, как сердце переполнило счастье, когда она провозгласила: «Гриффиндор!». Помнил сидящего посредине преподавательского состава старика с длинной серебряной бородой, помнил и загадочного профессора зельеварения, который сразу же не понравился ему. Эти светлые воспоминания отдавались тоской, отчего в груди становилось всё теснее и теснее, поднимая из желудка тяжелый ком, подступающий к самому горлу. Тягостные чувства вновь заставили сомневаться в собственном решении, и Гарри отвернулся от окна. Джинни, сидевшая рядом, встревоженно посмотрела на него, и он поспешил натянуть улыбку, которая в последнее время являла собой сплошную фальшь. Он знал, что эту фальшь разгадали уже давно, но по-другому пока что не получалось. Рон, как обычно, спорил с Гермионой по очередной глупой причине, и Гарри незаметно для них взял тёплую ладонь Джинни в свою. Пусть они и друзья, проявлять чувства перед ними было всё ещё неловко, хоть он и нуждался в этом. — Всё в порядке? — тихо спросила Джинни. — Да, — Гарри кивнул и крепче сжал её руку. — Всё в порядке.***
Когда ещё не до конца восстановленный Хогвартс наконец предстал перед ними, Гарри не понимал, что чувствует. Обычная радость и ощущение «дома» куда-то испарились, оставляя за собой лишь налёт грусти. Он не хотел быть равнодушным к этому месту, с ним было связано слишком многое. Это внезапно вспыхнувшее отчуждение немного расплылось, лишь когда они прошли через массивные двери замка. Уже прибывшие ученики были по обыкновению шумны и разговорчивы. Со всех сторон слышались звонкие голоса и смех, и как только один из второкурсников увидел героев войны, толпа тут же обступила их. — Смотрите, это Гарри Поттер! Гарри Поттер вернулся в Хогвартс! — слышались восторженные голоса младшекурсников. Возбуждённые ученики таращились на них во все глаза, и сквозь эту толпу пробились те, кого Гарри был искренне рад видеть. — Гарри! Невилл, Луна, Дин и Симус появились перед ними, и Гарри почувствовал, что Хогвартс вдруг вновь стал родным. Гарри широко улыбнулся и крепко обнял прижавшихся к нему друзей. За всей печалью, охватившей его разум, он и вовсе позабыл, как соскучился по ним. В груди вспыхнула надежда, что среди них он, наконец, почувствует себя прежним, как почувствовал сейчас. — Как хорошо, что вы вернулись, — всё тем же мягким потусторонним голосом отозвалась Луна. — Ходили слухи, что вы не хотите возвращаться в Хогвартс. — Мы и не хотели, — признался Рон. — Гермиона нас заставила. Сказала, что за шесть лет мы ничего путного не узнали и нас пристыдят в первый же рабочий день. — Хочешь сказать, это не так? — фыркнул Симус. — Уж не тебе об этом говорить, — хохотнул Рон, шутливо толкнув его локтём. Гермиона закатила глаза и с мягкой улыбкой покачала головой. Вся её злость на Рона уже успела испариться. Когда они прошли в Большой зал, прежнее отчаяние вновь охватило сердце Гарри. Разговоры вдруг стихли и все взоры обратились на героев войны. Какое-то странное напряжение повисло в воздухе, и ему вдруг захотелось спрятаться или вовсе бежать из этого места со всех ног. Не успел он как следует испугаться, как в зале так же резко произошло оживление. Ученики вновь оживлённо заговорили, и Гарри понял, что вся эта натянутость ему лишь почудилась. И тем не менее он старался не вслушиваться в чужие разговоры. Он давно уже привык к вниманию и прекрасно знал, что теперь его будет ещё больше, но он всё ещё не мог принять его. Гарри не хотел, чтобы им восторгались и не хотел слушать эти дифирамбы, которые совсем не заслужил. И ещё он не желал, чтобы кто-то из учеников, сидящих в зале, считал его виновным. Откуда взялся этот страх, Гарри совершенно не понимал. Ведь виновен вовсе не он, виновен Волан-де-Морт. Он причина всех этих страданий и смертей ещё до его рождения. Но что-то внутри словно нашептывало ему: ты был частью его души. Гарри передёрнуло. Руки вдруг разом похолодели, и всё вокруг стало каким-то нечётким. Ладони его коснулись, и это прикосновение почти обожгло — такими горячими показались ему чужие пальцы. Гарри обернулся и взглянул на Джинни. — Все так смотрят на тебя. Особенно девушки. Должно быть, ты купаешься в их внимании? Гарри удивлённо вскинул брови и, увидев в её глазах смешинку, фыркнул. Он взял её руку в свою и переплёл пальцы. Разумеется, она понимала, что всё это внимание с женской стороны ему безразлично, и также, разумеется, она понимала, что для него лучше неё уже не будет. Приободрённому шуткой Джинни Гарри удалось выдавить из себя улыбку. Он дружески кивал, стоило увидеть знакомое лицо или слишком напористый взгляд какой-нибудь девушки. С досадой он обнаружил, что из бывшего седьмого курса на дополнительный вернулось совсем мало учеников. — Я думала, нас будет больше, — словно прочитав его мысли, с горечью сказала Гермиона. — Некоторые ещё хотели вернуться, но их родители были не очень рады такому решению, — сказал Дин. Когда Луна распрощалась с ними, а они уселись за стол, Симус вдруг выдал нечто совершенно невероятное: — Вы не слышали? В поезде кто-то из когтевранцев сказал, что МакГонагалл хочет объединить весь восьмой курс в один. Мы будем учиться не на седьмом курсе, как рассчитывали, у нас будет восьмой курс, — добавил он, скептически изогнув густую бровь. — Не думаю, что это правда, — нахмурился Рон, явно не обрадовавшись подобной сплетне. — Они ведь не могут поселить нас со Слизерином? Как они себе это вообще представляют? — Слизеринцев вернулось ещё меньше. Хорошо, если наберётся хотя бы пять человек. Все, как по команде, направили свои взгляды на слизеринский стол. Гарри плохо знал этих учеников, точнее, был совершенно с ними не знаком, и среди старшекурсников смутно узнал лишь одного из бывшего седьмого курса. Было более чем очевидно, что восьмой курс Слизерина будет весьма скуден. В этот самый момент вдруг произошло некое оживление: голоса учеников стали чуть громче, а бормотание и шепотки возросли вдвое — Малфой и Забини вошли в Большой зал и всё с теми же надменными лицами, что и прежде, прошли к слизеринскому столу. Гарри удивлённо проследил за этим шествием, и, невольно вглядевшись в бледное лицо бывшего врага, вдруг понял, что к этому внезапному появлению остался почти что равнодушным. Их отношения с Малфоем уже не те, что были раньше. Теперь им можно существовать в одном пространстве, не излучая при этом никакой враждебности. Ненавидеть друг друга уже просто не за что. И даже если характер Малфоя остался прежним — вычеркнуть то, что случилось во время войны ни у кого из них не получится. Гарри понимал это теперь отчётливо, однако Рон был с этим не согласен. — Какого чёрта они вернулись? — Рон поморщился, хмуро поглядывая на слизеринцев. — Вернуться к учебе имеют право все, Рон, — ответила Гермиона, взглянув на него с укором. — Прошу, только не начинай эту бессмысленную вражду снова. — Бессмысленную? Да он же… Эй! — Рон вдруг воскликнул и с негодованием посмотрел на сестру. — Ты что, с ней согласна? — По крайней мере, ты можешь повременить с упрёками до тех пор, как он сам вдруг не начнёт задевать бедного, несчастного Рональда, — ответила Джинни, изобразив на лице печальную мину. Рон недовольно поджал губы и насупился, затем недовольно поглядел на тихо смеющегося Гарри. — Подожди, она и с тобой так говорить начнёт, — пробубнил он себе под нос. Гарри оставил этот комментарий без внимания: подобные изречения Джинни его вполне устраивали; он находил их милыми и забавными. Стычка между братом и сестрой немного отвлекла Гарри, но затем пришло время речи нового директора, и весь Хогвартс погрузился в тишину. Было больно слышать имена павших на войне, но не упомянуть о них было бы совсем неправильно. Гарри ловил каждое слово, и война словно вновь промелькнула у него перед глазами. Семь долгих лет он сражался с тем, кто унёс так много, и теперь спокойная жизнь в замке казалась чем-то запредельным, почти несбыточным. Гарри хотел бы, чтобы этот «спокойный год» прошел без тяжелых воспоминаний. И вновь на помощь пришла тёплая ладонь, накрывающая его руку. Прикосновение отдалось в сердце трепетом и благодарностью. Гарри опустил взгляд и переплёл свои пальцы с нежными, кажущимися хрупкими пальцами Джинни, и крепко сжал их, не желая отпускать. После того, как шляпа спела свою песню о тяжёлом прошлом и светлом будущем и распределила первокурсников по факультетам, начался долгожданный Роном пир. Он, по обыкновению, набросился на еду, словно не ел ещё в поезде, и вытирал жирные руки о мантию. Гермиона неодобрительно поглядывала на него, но тому было откровенно всё равно. Рон голоден, и никто не вправе осуждать его желудок. Эти перепалки были совсем не новы. Они стары и обыденны, совсем как в былые времена. Глядя на них и слыша над ухом бесконечную болтовню Симуса и Дина, Гарри искренне старался почувствовать себя на своём месте. Но почему-то у него это никак не получалось. Он пристально разглядывал друзей, вслушивался в гул Большого зала и тепло улыбался Хагриду, который сидел всё на том же месте, величественный и искрящийся всё той же добротой, но Гарри всё ещё чувствовал себя лишним. Будто всё это уже кончилось для него, но он ещё пытается удержаться за прошлое, когда давно уже следовало закрыть эту страницу и идти навстречу новому. Только это новое тоже было пугающим. Гарри взглянул на Рона и Гермиону, попытался включиться в момент и проследить за теплыми чувствами, которые испытывал к друзьям, но они были какими-то притуплёнными. Он подумал о своих надеждах проводить с Джинни больше времени в школе: о романтических свиданиях в Хогсмиде, о которых долго мечтал и уже тогда предвкушал, однако это воодушевление куда-то странным образом делось, стоило переступить порог замка. Гарри надеялся, что со временем это пройдёт. Слабое воодушевление и надежда пробудятся в нём, как было ещё вчера. Как только банкет завершился, настала очередь объявления, которое хоть и было на слуху, но всё же стало неожиданным. — Внимание, студенты! — МакГонагалл поднялась со своего места и строгим взглядом оглядела учеников. Зал стих. Сотни глаз устремили свой взор на нового директора школы. — Прежде чем вы пойдёте в свои башни, я хотела бы сделать объявление. В связи с тем, что на дополнительный курс решили вернуться немногие, мы решили объединить все четыре факультета восьмого курса в один. — В ту же секунду по залу прошлась волна негодования. Она быстро стихла под строгим, старческим взглядом. — Восьмой курс буду вести лично я. Вам также будут отведены отдельные комнаты, есть вы можете за любыми столами. Это всё, о чём я хотела сказать. Можете идти. Старосты проводят вас! — Я не понимаю. О чём они думают? — вознегодовал Рон. — Почему нас просто не вернут на седьмой курс? — Это было бы странно? — то ли спросил, то ли ответил Дин. — Учиться вместе с прошлым курсом? — Разве учиться вместе с другими факультетами не страннее? — возмутился Рон. — Не думаю, что это было сделано просто так, — отозвалась Гермиона. — Многие могут почувствовать себя не в своей тарелке, учась с младшим курсом. В конце концов, у нас у всех может оказаться больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Как бы не хотел признавать Гарри, Гермиона впервые ошиблась. Объединённый восьмой курс был чужим, и никто из его состава не стремился сблизиться с теми, кто уже сформировал свой круг общения. Как не объединяй факультеты — группы уже сформированы, друзья найдены и сближаться с другими людьми никто уже не стремился. Именно поэтому выдачу новых мантий фиолетового цвета курс воспринял как личное оскорбление. Никто не желал расставаться со своей символикой, никто не желал стирать с себя историю своей принадлежности к бывшему факультету. К счастью, директор МакГонагалл настаивать не стала и приняла их выбор без всяких возражений. Что касается Гарри, то ему было всё равно. Раньше он бы не пожелал снимать с себя гриффиндорский галстук, но теперь и он душил его своим прошлым. Отведенное место для специального восьмого курса находилось на третьем этаже. Вход охранял портрет сэра Кэдогана, который был весьма счастлив занять новую должность. Гостиная была большой и уютной, почти домашней: чем-то похожей на гриффиндорскую, чем и нравилась Гарри. Может, поэтому Слизерин и Когтевран относились к ней с некой брезгливостью? Пуффендуйцам же это всё было совсем безразлично. В ней помещались два больших дивана у камина, три кресла и большой стол у книжного шкафа, где можно было дополнительно заниматься и делать домашние задания. Вероятно, эта гостиная обладала какой-то магией: по вечерам, когда в камине разжигался огонь, совершенно разрозненные группы собирались в ней, и объединённый курс всё же проводил время вместе. Хоть и по отдельности и по большей части в молчании. В их общей зоне было достаточно простора и достаточно комнат. Четыре спальни — роскошь. Особенно для тех, кто не желает спать вместе с враждующими факультетами. Бывшими, но ныне существующими. Слизерин и Когтевран обоюдно решили занять одну из спален для мальчиков, оставив другую более буйным и менее сосредоточенным на учебе. Такое разделение устроило всех. Женская же часть Когтеврана, напротив, предпочла слизеринцам Гриффиндор, и им пришлось подкидывать монетку вместе с пуффендуйцами. Последние были результатами откровенно возмущены и долго требовали переиграть. Для Гарри всё это было странно и непривычно. Но всем, казалось, всё равно. Дни пролетали, словно ветер, до невыносимого однообразные и скучные; пролетали недели, но чувство отчуждения от родного места так никуда и не делось. Казалось бы, спустя месяц Хогвартс стал прежним. Эта гнетущая атмосфера войны и воспоминаний улетучилась, и ученики просто продолжали жить и радоваться жизни. Гарри искренне мог сказать, что это делало его счастливым. Теплые отношения между Роном и Гермионой, животрепещущие рассказы Симуса и звонкий смех друзей — он боялся, что этого никогда больше не будет. И ему трудно сказать, почему сердце всё ещё сжимается от тоски, а смех его даже для него самого кажется ненастоящим. Может быть, ему просто нужно больше времени? — Ты пережил войну, Гарри, — мягкий голос Джинни и её теплая ладонь в его руке согревали. — Ты прошёл через многое. Нет ничего странного в том, что ты отходишь чуть дольше, чем остальные. — Да, я знаю. Всего лишь нужно время, — равнодушно ответил Гарри, повторив слова, которые слышал уже не раз. Когда это время пройдёт и наступит новое, никто не уточнял. Джинни, видя его разочарование, утешающе обнимала его. Казалось, именно в такие моменты Гарри и чувствовал, что не всё так уж безнадёжно.***
В середине второго учебного месяца Гермиона решила, что пора факультету сближаться. Разобщенность может навредить всему курсу, который должен быть примером для всех остальных, а не причиной для смешков и всяких нелестных шепотков. С ней были согласны отнюдь немногие, но её рассудительность и веские доводы заставили когтевранцев призадуматься, после чего они всё же согласились на эту авантюру. У Гриффиндора выбора особо как такового и не было: Гермиону они уважали, да и сказать веское «нет» никто не отважился. Уговорить удалось и пуффендуйцев, однако со слизеринцами она так и не пришла ни к какому соглашению. Впрочем, это было не столь уж важно, если хотя бы большая часть курса начнёт общаться между собой, она будет счастлива. Идеи Гермионы проводить совместные вечера и делать домашние задания по возможности вместе Гарри понравились. Может, совместное времяпрепровождение поможет ему осознать, что жизнь не стоит на месте. Стоит на месте только лишь он один, когда все прочие движутся дальше. Хогвартс заиграет для него всё теми же яркими красками, и что-то тёмное внутри него развеется. Умершая надежда возродилась в нём вновь. — Кто съел все кексы?! — Гермиона взяла в руку опустевшую вазу и сердито оглядела присутствующих. — Это был Рон, — тут же сдала Джинни и с весельем поглядела на брата. — Что?! — Рон возмущённо уставился на сестру, которая явилась на совместные посиделки восьмого курса не по его личному приглашению, затем перевёл такой же недоумённый взгляд на свою девушку. — Я был голоден. К тому же, Симус и Невилл тоже ели! — Мы просто испугались, что нам ничего не достанется, — отозвался Финниган. — И были правы. Рон послал ему взгляд, полный осуждения, и это действие позабавило Финнигана. Гермиона закатила глаза и вздохнула. — Ладно, обойдёмся конфетами, — сказала она, и с глухим стуком вернула вазу на стол. — Прости, конечно, Гермиона, но что мы, собственно, собираемся делать? — спросила одна из учениц Когтеврана. Гарри смотрел на неё и пытался вспомнить её имя, но тщетно. Среди собравшихся в гостиной учеников, было много тех, кого он толком и не знал. Он признавал лица, но кто они и что из себя представляют, сказать было весьма сложно. Он также знал, что среди них есть и те, кто учится на младших курсах, но если бы кто спросил его, Гарри не ответил бы кто именно. — Ну, думаю, неплохо бы начать с банального знакомства, — ответила Гермиона. Усевшись в кресло, она робко оглядела внимательно смотревших на неё ребят. — Мы могли бы немного рассказать о себе, о своей жизни. Может, кто захочет поделиться какой-нибудь забавной историей? Было бы неплохо. В гостиной ненадолго повисло молчание. Все переглядывались, ожидая того, кто осмелится быть первым, пока он наконец не нашёлся. — Ладно, — отозвался в тишине голос Симуса. — Я, пожалуй, могу начать. Меня зовут Симус Финниган, для тех кто не знает. Хотя, это было бы весьма странно, я, вроде как, весьма известен, — на этих словах Дин изогнул бровь и с некой иронией посмотрел на друга. — Так вот, — продолжил Финиган, — немного информации обо мне, а также нелепой истории: мой отец магл, а мама волшебница. Он не знал об этом до самого моего рождения. Когтевранцы и пуффендуйцы, слышавшие эту историю впервые, удивленно таращились на него и внимательно слушали. Гарри улыбнулся, вспомнив, как Симус рассказывал эту историю ещё в их первый день в Хогвартсе, и в его сердце наконец промелькнуло прежнее тепло от воспоминаний. Однако его хватило ненадолго. Оно тускнело с каждым рассказом учеников и затем вовсе исчезло под гнётом мыслей: что же расскажет он, когда очередь дойдёт до него? Гарри нервно поджал губы, слушая историю Невилла о бабушке и двоюродном кузене Элджи, который мечтал, чтобы он оказался волшебником, и в это время искал свою забавную историю. Что он мог рассказать? Как его запирали в чулане, или как мыл посуду и был на побегушках у собственных родственников? Или о том, как на первом курсе его едва не задушил профессор Квиррелл? Или же о Василиске? В какое время не загляни, никакой забавной истории Гарри вспомнить никак не мог. Когда очередь дошла до Терри Бута, Гарри поерзал на месте и нервно облизнул губы. Возможно, он сможет рассказать о том, как раздул тётушку Мардж? Тогда он боялся, что его исключат, но теперь это может показаться забавным? Гарри почувствовал укол боли в груди, вспомнив, что в этот год он встретился с Сириусом. Пожалуй, воспоминание не такое уж забавное. Джинни, сидевшая рядом на полу, прижалась к его плечу. Ощутив тепло её тела и приятный запах её рыжих волос, Гарри мягко улыбнулся и выдохнул, накрывая её кисть своей. Пожалуй, эти переживания не стоят и ломаного гроша. Есть вещи более страшные, которых стоит тревожиться. Джастин Финч-Флетчли начал свой животрепещущий рассказ с призрака, живущего в их доме, когда дверь гостиной открылась. Все, как по команде, обернулись и посмотрели на уставившегося на них в изумлении Малфоя. Очевидно, о том, что сегодня в гостиной проходит некое собрание, тот позабыл или вовсе не знал, но Гарри мог отдать ему должное: пришёл в себя он довольно быстро. Под пристальным вниманием он выпрямился, поморщился, и, одарив их своим лучшим презренным взглядом, двинулся в спальню слизерин-когтевранцев. Гарри отвернулся первым и обратил своё внимание на огонь в камине. Он дождался, когда хлопнет дверь и только затем смог перевести взгляд на что-нибудь иное. По негласному договору они с Малфоем не обращали друг на друга ни малейшего внимания. За всё время они не обмолвились друг с другом ни словом, не пересеклись даже мимолётным взглядом, но на каком-то интуитивном уровне поняли: не стоит обращать внимания на бывшего врага. Это может вылиться во что-то… странное. Ситуация сама по себе была бы до невыносимого неловкой. Разумеется, статус их отношений переменился: они теперь не враги, но и не друзья. Как вообще можно назвать бывших врагов, кроме как «бывшие враги»? Можно ли назвать их просто незнакомцами или, напротив, знакомыми, когда внутри вас остались некий осадок и охапка неприятных воспоминаний? Но, несмотря на всю эту неприятность, они оставались воспоминаниями, и даже совершенно чужим и далёким Гарри Малфоя назвать не мог. Как бы странно это не звучало, он для Гарри даже ближе, чем все эти люди, чьи имена он только что услышал. Именно эта неопределённость заставляла Гарри отворачиваться всякий раз, как Малфой появлялся на горизонте. Как только в его поле зрения попадала платиновая шевелюра, взгляд его машинально упирался в нечто несущественное, вроде кресла или же пустой стены. Он смотрел в выбранную случайную точку до тех пор, пока слизеринец не уйдет — так происходило всегда, и каким-то образом он понимал, что Малфой тоже не хочет находиться с ним в одном пространстве слишком уж долго. Для них обоих было необычно заходить в общую гостиную и замечать там друг друга. Также необычно было знать, что вы спите буквально за стенкой друг от друга. Что уж говорить об общей ванной. К счастью, пересекались они всё же довольно редко. Но это негласное отчуждение друг от друга всё же позволило ему сделать некоторые наблюдения: Малфой изменился. Снаружи он был всё тем же: любил кривить лицо и посылать высокомерные взгляды, но поведение стало совершенно иным. Задиристость его куда-то вдруг пропала, спеси поубавилось и вечных насмешек над кем-либо больше слышно не было. Казалось, Малфой тоже чувствовал себя в этом месте чужим. Невольно Гарри заметил в себе, что понимает эти изменения в нём. Он чувствовал их тоже. И во всей этой странности их «отношений», странно было и то, что от этой мысли он ощущал себя уже не таким одиноким.***
На следующий день Гарри пригласил Джинни на свидание в Хогсмид. Он делал это и раньше, однако их свидания превращались всегда в двойные, стоило Рону услышать, что они идут куда-то без них с Гермионой. В результате, это превращалось в неловкое нечто, потому что ни одна пара, ни вторая не решалась на поцелуи или на что-то нежное. На этот раз Гермиона была более напористой и заставила Рона пойти с ней в библиотеку и написать эссе, которое уже с неделю ждёт своего часа. Ни один аргумент на Гермиону не подействовал, так что Рону только и осталось последовать за ней, глядя на Гарри и Джинни со скорбным лицом. — Я понимаю, что он мой брат, но мне его ничуть не жаль, — со смешинкой сказала Джинни. — Если честно, мне тоже, — согласился Гарри. В кафе мадам Паддифут они пошли по инициативе Джинни. Сначала Гарри отнёсся к этому положительно, но затем, когда оказался в этом излюбленном для парочек месте, почувствовал себя крайне неловко. Не только потому что вокруг только и делали, что целовались, а ещё из-за нахлынувших внезапно воспоминаний. И дело даже не в его первом провальном свидании с Чжоу, а во всплывшей перед глазами картине, в которой Джинни самозабвенно и долго целовалась с Дином Томасом. Эта картина вызывала в нём неприязнь и ревность, и в то же время ему подумалось, что сам он с ней вот так вот в открытую, забыв о посторонних, никогда не целовался. Он мог поцеловать её в приступе нежности или увидев это желание в её глазах, но эти поцелуи никогда не были столь продолжительными. Они были короткими и, скорее даже, неловкими. Поэтому, сидя в кафе и наблюдая за парами, которых вовсе не волнует присутствие кого-либо ещё, Гарри стал нервничать от раздумий «А не хочет ли Джинни того же самого? Возможно, она сравнивает его и Дина, и этой настойчивости и смелости ей не хватает в нём?» Но Гарри не был таким. Подобное проявление любви на публике он считал зазорным и слишком личным. Или же всё дело в том, что нет в нём той страсти и сумасбродства, как у остальных в его возрасте? Хотя, казалось бы, этого сумасбродства в нём хоть отбавляй: нарушать правила и влипать в неприятности ему не привыкать. Или это касается лишь отношений с девушками? Сколько Гарри себя помнит, он всегда был робким в этом вопросе. Или же причина в том, что теперь он нечто иное? Нечто, что потускнело со временем и потеряло всякое стремление почувствовать жизнь? К счастью, никаких выразительных взглядов или каких-либо намёков Джинни не кидала. Она с увлечением рассказывала ему о всякой забавной ерунде, приходящей ей на ум, лишь бы развеселить Гарри. Он слушал внимательно, восторженно глядя на её обласканное солнцем лицо и улыбался, чувствуя приятное тепло в груди. Когда она рассказала о споре Полумны с профессором Флитвиком о существовании мозгошмыгов, которых чудаковатая когтевранка вдруг увидела в его голове, Гарри и вовсе не сдержал смеха. Затем невольно рассказы её перетекли к случаям в их семье. И в них невозможно было не упомянуть братьев Уизли, и как бы аккуратно Джинни не выговаривала «Фред», в её глазах проскальзывала тоска. Чувствуя, как грудь сжимают тиски, Гарри смотрел на их переплетенные пальцы и думал о том, что рад тому, что они с Джинни есть друг у друга. Он не представлял себя теперь без её поддержки.***
Свидание можно было назвать удавшимся и вполне романтичным, если учесть те пару раз, в которых Гарри решился на поцелуи. Сама Джинни была довольной, это можно было сказать по её тёплому, сияющему каким-то загадочным светом взгляду, по её улыбке и, собственно, словам, которые она озвучила, когда Гарри проводил её до портрета Полной Дамы. Но таким ли было на самом деле «чудесным» их свидание? Нет, Гарри так вовсе не считал. Если бы он рассуждал об этом ещё пару лет назад, то подумал бы, что оно могло быть намного лучше. Например, он бы мог вести себя более уверенно и смело; он бы мог стараться рассмешить её так же, как она делала это сегодня; возможно, они могли бы немного подурачиться. Но ничего из этого Гарри не сделал. Ему это не пришло даже в голову. Но если бы и пришло, то что из этого? Как не заставляй себя, оно всё равно будет пустое, фальшивое. Поэтому Гарри, целуя Джинни на прощание, старался вложить в него хоть долю той нежности и благодарности, что хотел ей дать. Когда Джинни скрылась за портретом, Гарри простоял на месте ещё с минуту. Возвращаться в комнаты восьмого курса ему не хотелось. В последнее время там стало слишком шумно и весело — результаты совместных вечеров, организованных Гермионой. Можно отдать ей должное: цели она достигла, восьмой курс начал наконец общаться между собой. Однако для самого Гарри ничего не изменилось — он всё ещё чувствовал себя чужим. Неспешно прогуливаясь по внутреннему двору Хогвартса, Гарри всё пытался понять самого себя, но не мог. Ведь он так долго ждал, чтобы весь тот кошмар, в который превратил Волан-де-Морт его жизнь, наконец прекратился, но вот, когда это наконец случилось, Гарри не чувствует никакого облегчения, никакой радости. Почти что ничего. Он прекрасно помнил тот день, когда с Волан-де-Мортом было покончено. Ещё тогда он мог почувствовать, ощутить и даже вдохнуть. Но что же теперь? Он бродит один по Хогвартсу и чувствует себя опустошённым, обворованным и отчего-то одиноким. Гарри остановился. Он тяжело вздохнул и с тоской оглядел замок. Яркий свет полумесяца освещал его, делая ещё более загадочным и величественным. Ему отчаянно хотелось вновь полюбить этот Хогвартс; как прежде, чувствовать себя в нём в безопасности и вернуть незабываемое ощущения дома, где тепло и радостно, и где есть счастливые воспоминания. Он больше не желал видеть на себе сочувственные взгляды, не желал, чтобы друзья каждый раз осторожно и обеспокоенно глядели на него и спрашивали «Как ты?». Он не может себя заставить забыть прошлое, но ведь может хотя бы попытаться ради Джинни, Рона и Гермионы? От этой мысли что-то внутри заскрежетало, словно сопротивляясь. Гарри поморщился и досадливо поджал губы. Это раздражало, заставляло злиться, но ему некого было винить, кроме самого себя. Оглядев замок ещё раз, Гарри подумал, может, Джинни всё же была права? Не стоило возвращаться, следовало бы сменить обстановку, принять приглашение и стать мракоборцем? Вероятно, сейчас бы у него были совсем другие заботы. Гарри вернулся в школу лишь к одиннадцати часам вечера. Все уже разбрелись по своим башням и в коридорах было почти что тихо. Едва слышались лишь голоса учителей и мяуканье миссис Норрис. По введенным правилам, ученикам восьмого курса можно было перемещаться по замку в любое время суток, и теперь Гарри мог и вовсе не волноваться, что кто-нибудь его увидит. Поднимаясь по лестнице, он подумал о том, что в гостиной наверняка было всё так же шумно: это время для них самое прекрасное для веселья, особенно им полюбилось рассказывать перед сном страшные истории. Гарри с грустью отметил, что с удовольствием посидел бы в уютном кругу раньше. Теперь же ему совсем этого не хотелось. Он уже заранее знал, что стоит войти в гостиную, его пригласят присоединиться, и также он знал, что по-обыкновению ответит: «Уже поздно», пойдёт в одинокую спальню и долго будет смотреть в темноту. Эти мысли ввели его в ещё большую тоску. Гарри поднялся на третий этаж медленно и неохотно. Каждый шаг становился всё короче и тяжелее, затем он и вовсе замер на месте. За портретом Сэра Кэдогана, вызывающего его на бой, можно было едва услышать смех учеников. Там весело и жизнерадостно, и, зайди туда сейчас Гарри, то вызовет у них очередное сочувствие или раздражение своим отказом. Рон и Гермиона вновь будут беспокоиться о нём и даже могут последовать за ним. Что же лучше: согласиться и выдавливать очевидное наигранное веселье или же в очередной раз сказать «нет»? Гарри вздохнул, решив оставить всё на волю случая, и собрался уже назвать пароль, как портрет возмущающегося рыцаря дёрнулся и открылся. Вышедший из гостиной студент едва не столкнулся с ним, спешил ли тот куда или старался от чего-то уйти. И увидев перед своими глазами Малфоя, Гарри так и застыл, изумленно уставившись на него. Малфой нахмурился и вскинул голову, раздражённо глянув в ответ, и готовый выплеснуть на него всё своё недовольство. Он уже приоткрыл губы, скривившиеся, будто вот-вот из них выльется тонна презрительных слов, но отчего-то вдруг они сомкнулись в тонкую линию, а глаза ошарашенно округлились, будто увидели нечто, что не должны были видеть. Они не должны были видеть глаз Гарри. Внутри Гарри вдруг всё передёрнулось. Он удивлённо выдохнул и всё таращился на бывшего врага, не зная, что нужно делать. Было ли в этом нечто необычное и странное? Определённо. Иначе, почему он вдруг захотел быстро отвести взгляд, продолжив тем самым их общее игнорирование друг друга, но передумал, когда Малфой захотел сделать то же самое? Для бывших врагов и тех, кто не знает, знакомые они или незнакомцы, они стояли непозволительно близко и ждали. Ждали, кто же отведёт взгляд первым. Сам Малфой, казалось, и не думал делать этого. Он сощурил свои серые глаза и смотрел в упор с какой-то настойчивостью, словно это очередной повод показать превосходство — игра, в которой он проиграет, если отведёт взгляд первым. От этой упрямости и странности происходящего, Гарри вдруг захотелось улыбнуться. Волна какого-то непонятного веселья пробудилась в нём от этого необычного, совершенно противоестественного случая, и уголки его губ сами собой поползли вверх. Малфой вдруг нахмурился, будто и сам понял, в какой нелепой ситуации оказался, метнул взгляд в сторону, горделиво задрал голову и ушёл прочь. Гарри со смешинкой смотрел ему вслед и почему-то подумал, что избегать друг друга им больше не придётся. И если вдруг кто спросит Гарри: «С чего же всё началось?» Он ответит: «С этого взгляда».