***
— Кто-нибудь видел Тревора? Вот уже битый час Невилл рыскал по спальням и гостиной, но вечно куда-то пропадающей жабы нигде не было. Гостиная восьмого курса погрузилась в молчание. За столом и на диванах сидели ученики и занимались домашними заданиями. Лица некоторых были спрятаны за учебниками, чтобы не выдать своей улыбки. Никто и не собирался рассказывать несчастному хозяину непоседливого земноводного, что Симус и Рон совершенно случайно превратили его в бокал. А точнее, по злому умыслу самого Финнигана, который всего лишь хотел немного подшутить над Роном, а получилось подшутить ещё и над Долгопупсом, что вышло весьма забавно. Иначе его тихие гоготания и не объяснить. Тот бокал отвратительно болотного цвета, с пупырышками на округлых боках, преспокойно стоял на журнальном столике рядом с кувшином, то и дело сжимаясь и разжимаясь, словно у него имелись самые настоящие лёгкие. Когда Невилл добрался до диванов и стал заглядывать под подушки, Рон сконфуженно поглядел на Гарри и сглотнул. Неудавшийся эксперимент вдруг дёрнулся, и все затаили дыхание. Однако Невилл Долгопупс этого даже не заметил. Он откинул последнюю подушку, вздохнул, и ещё раз удручённо оглядев гостиную под пристальными взглядами сокурсников, пробубнил что-то про бабушку и вышел в коридор, всё так же восклицая «Тревор!». Как только дверь за ним закрылась, послышались тихие смешки. — Фух, пронесло, — выдохнул Рон. Гарри улыбнулся и перелистнул страницу учебника. — Ты только посмотри, ни капли стыда, — продолжал бубнить ему под ухо Рон. Он с недовольством поглядел на гогочущего Симуса и насупился. — Будто он на самом деле не специально это сделал. — Разве ты не был его сообщником? — Да ну тебя, Гарри, — возмутился Рон, затем неуверенно добавил. — Я ведь хотел это сделать по-нормальному. Просто… потренироваться. Гарри многозначительно хмыкнул и усмехнулся, получив локтём в бок. Как только стихли призывные крики «Тревор!», Рон подскочил с пола и бросился к бокалу. То же самое сделал Симус и с восторгом поглядел на своё творение. Ученики оторвали взгляды от своих учебников и принялись наблюдать за сценой. — Может, оставим его так? — предложил Финниган. — Не будет больше прыгать по нашим кроватям в пять часов утра. — Зато ты будешь слышать «Тревор» до конца учебного года, — фыркнул Дин. Симус задумался и согласно кивнул. — Резонно. Финниган было занёс руку за спину, готовый достать свою палочку, как вдруг бокал дёрнулся, взорвался с коротким «пых» и, квакнув, превратился в жабу. Не успели ученики удивиться, как Тревор одним длинным, ловким прыжком оказался на лице Симуса. Тот, испуганно заорав, начал метаться по комнате, взмахивая руками, тряся головой и восклицая: «Уберите его с меня! Уберите!» Гостиная наполнилась смехом. Гарри с улыбкой смотрел на мечущегося одноклассника, затем взгляд его сам собой направился к столу, за которым занимались ученики. Когтевранцы усердно писали свои эссе, не обращая ни на кого внимания, двое слизеринцев тихо переговаривались друг с другом, указывая на параграф в учебнике, и немного дальше от них, у самого края, сидел Драко. К неожиданному представлению, устроенному гриффиндорцами, он не проявил никакого интереса. Он сидел почти что неподвижно, настойчиво читал учебник, словно не слышал всего этого шума, но хмурость и недовольство всё же отразились на его лице. Гарри поглядел на него ещё немного, затем вновь опустил взгляд на страницы книги, лежавшей у него на коленях. С того взгляда, что был брошен друг на друга волею случая, прошла неделя. С той недели ничего не изменилось, но вместе с тем изменилось многое. Странно, но после случайного столкновения они перестали избегать друг друга. Вот Гарри входит в гостиную и видит за столом занимающегося Малфоя; он не думает, что находиться поблизости с ним невозможно, и садится в кресло у камина. Малфой не захлопывает книгу, не встает и не уходит. Он сидит и делает свою работу. Вот любопытство заставляет бросить взгляд на бывшего врага и затем отмечается новое: слизеринцам тоже бывает любопытно. Это всё ещё неловко, но избегать друг друга, как раньше, казалось ещё более неловким. Отчего вдруг? Гарри и сам не знал. Просто так сложилось, что уходить теперь из-за того, что поблизости он, казалось до ужаса нелепым. Что теперь, после первого столкновения взглядами, их глаза словно стали зачарованными и то и дело возвращались друг к другу. Зачем? Тоже непонятно. Однако всё же было интересно посмотреть на реакцию или просто, чтобы знать, а не смотрят ли в ответ. Эти игры в гляделки невероятно смущали; они вызывали дрожь и необъяснимое волнение, но тем не менее Гарри смотрел и даже научился чувствовать, когда смотрят. И когда он это чувствовал, то глаза сами собой направлялись в сторону источника этого ощущения. Взгляды их уже привычно пересекались, задерживались, затем, как по команде, неловко возвращались к прошлому, не столь интересному объекту. И теперь, слепо глядя на мутные буквы, Гарри вновь почувствовал нарастающее волнение. Горло вдруг пересохло. Он сглотнул, облизнул обветренные губы и поджал их. Ощущение чужого взгляда сдавило грудь от желания немедленно посмотреть в ответ. В животе вновь пробудилось знакомое волнение, подступая к груди. Дыхание перехватило, а пальцы непроизвольно вцепились в книгу. Гарри нервно закусил губу и кротко, почти незаметно, глянул в сторону. Он совсем не удивился, поймав на себе взгляд Малфоя. Тот даже не дёрнулся, как было в первые дни, а продолжал спокойно смотреть, будто нет в этом ничего такого. Словно это вполне себе нормально — переглядываться с бывшим недругом просто так, из любопытства. Но в чём заключается это любопытство? С чего бы им вдруг стало интересно наблюдать друг за другом? Не выдержав смущения, Гарри отвёл глаза первым. Он вновь поглядел на страницы и понял, что совершенно не помнит, о чём читал. Да и читать уже был не в состоянии. Всё, на чём он мог быть сосредоточен — ощущение чужого взгляда. — У меня на лице будто сотня бородавок! — Симус брезгливо морщился, пытаясь стереть с себя собственное лицо. Тревор квакнул, прыгнул на стол и поскакал прочь к открывшейся двери. — Тревор! — воскликнул Невилл и поймал прыгнувшую на него жабу. Погружённый в свои мысли, Гарри не обратил на это никакого внимания. Как и на то, что вместе с Невиллом в дверях появились Джинни и Гермиона. — Гарри! — удивлённый голос Гермионы заставил его вздрогнуть. Он поднял голову и с недоумением поглядел на подругу. — Неужели ты делаешь уроки? Гарри вспыхнул, почувствовав внезапно стыд, и бросил быстрый взгляд на Малфоя. Тот уже старательно писал эссе, делая вид, что его вовсе ничего не волнует, но Гарри может и слеп, но не настолько, чтобы не увидеть его злорадную ухмылку. В этот момент он проникся к слизеринцу прежней ненавистью. — Я ведь вернулся в эту школу, так? — Гарри старался выглядеть непринуждённо, возвращаясь к тексту, но чувствовал себя крайне пристыженным и уязвлённым. — Да, но мне казалось, что ты по-прежнему не заинтересован в учёбе, — сказала Гермиона, изогнув тонкую бровь. Гарри поджал губы и закрыл учебник. Сказать по правде, он и сам не понимал, зачем вдруг взялся читать зельеварение, когда уже осознал, что не сможет вникнуть в тему. Просто ему подумалось, что это сможет отвлечь его. Да и наблюдая за Малфоем, как старательно он учится, почти всё время находясь в окружении книг, Гарри вдруг почувствовал себя по-настоящему глупым. И теперь, когда он об этом подумал, понял, что на самом деле эта мысль была ещё более глупой. Джинни села на диван позади него и прислонилась к его плечу. — Мы хотим прогуляться, — сказала она. — Не хочешь с нами? В голосе её звучала надежда, и Гарри кивнул почти что непроизвольно. Одна часть его хотела уединиться, другая утверждала, что прогулка с друзьями ему необходима. Он всё ждал дня, когда первая часть наконец-то заткнётся.***
На улице было сыро и по-осеннему холодно. Опавшие листья хрустели под ногами и откуда-то с неба падали редкие капли прошедшего дождя. Сунув руки глубоко в карманы, Гарри молчаливо шёл рядом с друзьями, слушал их разговоры и следил, как передвигаются по земле собственные ноги. Ему казалось, что двигались они совсем механически, без его участия, что они существуют сами по себе, и хозяина у них как такового и нет. Совершенно чужое, незнакомое тело. Он крепко сжал кулаки, почувствовал холод собственных пальцев и вдохнул свежий, промозглый воздух. Всё тот же Гарри, живой и вполне здоровый. Он вспомнил себя ещё ребёнком; вспомнил, что был всё тем же, несмотря на любую опасность, даже несмотря на смерть Сириуса, и не понимал, почему не может оставаться всё тем же и теперь. Вроде бы хочется, но вот никак не получается. — Мама опять прислала вчера письма, — грустно сказал Рон. — Каждый раз спрашивает о Гарри. Ты совсем не отвечаешь ей. Гарри моргнул и озадаченно посмотрел на друга. — Я… не ответил только на последнее. Ещё не успел. — Уловив на себе обеспокоенный взгляд Гермионы, он поджал губы и опустил голову. Объяснить ей, что каждое такое письмо нагоняет тоску и отзывается болью, ему совсем не хотелось. Всякий раз они напоминали о том, кого потеряла эта семья во время войны, и даже если эти письма всегда пропитаны любовью и заботой, он не мог почувствовать их. — Это ничего, — отозвалась Джинни, — я как раз пишу ей. Добавлю пару слов и от тебя. Гарри взглянул на неё и благодарно улыбнулся. В очередной раз в его груди проснулось тепло, и он задумался, что бы было с ним, если бы не Джинни. Он хотел высунуть руку из кармана и взять её холодную ладонь в свою, но почему-то этого не сделал. — Было бы хорошо, если бы мы навестили их в следующие выходные, — сказала Гермиона, когда они уселись на скамейку. — Мы можем трансгрессировать из Хогсмида, думаю, МакГонагалл не будет против. — Не думаю, что это хорошая идея, — ответила Джинни. — Тогда они захотят, чтобы вы трансгрессировали к ним каждые выходные, а ещё, возможно, и на каждый обед с ужином. — Да, — фыркнул Рон. — В этом вся мама. Гарри сидел, всё так же пряча холодные руки в карманах куртки. Он вглядывался вдаль, на серое, пасмурное небо, и пытался вспомнить Нору такой, какой увидел в первый раз. Тогда этот дом показался ему поистине чудесным и самым волшебным на этой земле. Он почувствовал уют и тепло семейного очага, должно быть, впервые. Он увидел какой может быть настоящая, любящая друг друга семья, и подумал, что хочет иметь такую же. Теперь эта семья стала и его тоже. Скоро она и вовсе будет его не только на словах, и он бесконечно был этому рад, но будет ли тот дом, который был разрушен и отстроен заново, всё тем же? Вспомнив Фреда и Джорджа, Гарри понял, что нет. Ничего и никогда уже не будет прежним. Сердце наполнилось горечью. Гарри взглянул на Джинни, затем перевёл взгляд на Рона и подумал, какие на самом деле они сильные. Они продолжают жить, несмотря на все обстоятельства, и Гарри почувствовал себя жалким и беспомощным. — Ты так и не начал писать эссе, Рон, — упрекнула Гермиона. — Клянусь, я пытался! Джинни видела! — Ничего я не видела. Гарри опустил взгляд на землю и увидел впереди себя мокрую траву. Зеленую и яркую, пахнущую свежестью и квиддичным полем. Он вдруг вспомнил, как давно не летал на метле. Ему так хотелось вновь почувствовать эту свободу в полёте, ветер, развевающий волосы и бьющий прямо в лицо, и открывающиеся перед ним просторы и бесконечность этого мира. Почему он до сих пор этого не сделал? Почему забыл про это важное когда-то для него занятие? Вдруг и оно успело утратить для него какое-либо значение? На периферии зрения он вдруг уловил чужую фигуру. Гарри обернулся и увидел Малфоя, облаченного в чёрное дорогое пальто и кожаные перчатки. На сером фоне неба тот казался ещё более бледным, чем обычно. Выражение лица его было необычно спокойное. Не хмурое, не раздраженное, не сморщенное в диком презрении, а просто спокойное. Он медленно прогуливался, задумавшись о чем-то, и взгляд его был устремлён вниз. Иногда, в такие минуты, как эти, Гарри незаметно всматривался в это бледное, острое лицо и пытался узнать в нём своего бывшего врага. Тот ли это Малфой? Разумеется. Это видно по его выражению лица, его пренебрежительному, высокомерному отношению, и это также видно в глубине серых глаз. Изменилось лишь поведение: равнодушное, отчуждённое, словно не было вокруг больше ничего интересного. Затем Гарри вспоминал их прошлое: их ссоры, неприятные, колкие слова, то, каким невыносимым иногда был Драко, и понимал, что теперь уже не испытывает прежней ненависти и неприязни. Является ли эта перемена чувств взрослением? Или это тоже последствия войны? А может, это и вовсе одно и то же? Драко вдруг замер. Он помедлил лишь несколько коротких мгновений, прежде чем метнуть в его сторону свой холодный взгляд. И как только их взоры пересеклись, лицо слизеринца резко растеряло всё своё спокойствие и вновь сделалось напыщенным и высокомерным. Гарри эта перемена ничуть не смутила. Он без зазрения совести смотрел в его глаза и чувствовал странную уверенность вместо обычного смущения. Как бы долго это не продолжалось, но на этот раз Драко эту игру не осилил; он поморщился и двинулся дальше. Отчаянное желание уйти прочь и резкое движение ногой, привели к неожиданным последствиям. Отвлечённый и погруженный в своим мысли, Малфой, должно быть, не почувствовал, как высаженный Хагридом неизвестный вид ирландского растения, которого прозвали «Монстилатусом», обвил своим тонким стеблем его голень; в результате, едва не случилось позорное падение высокомерного принца. Лицо его при этом сделалось таким забавным, а руки взмахнули, словно крылья птицы-неумёхи, что Гарри едва не рассмеялся в голос. Малфой скривился, с праведным гневом уставился на извивающийся, будто в насмешке, стебель и, пнув его ногой, вернул свою достойную осанку. После чего он едва не пустился в бег, когда стебли вновь потянулись к нему. Гарри следил за его позорным, но тем не менее величественным уходом, и беззвучно смеялся. Словно каким-то шестым чувством услышав этот смех, Малфой обернулся, взглянул ему в глаза, и презрительно скривился. Гарри не выдержал и тихо прыснул, глядя, как тот скрывается за стенами школы. — Чему ты улыбаешься? — послышался удивлённый голос Джинни. Гарри взглянул на неё и качнул головой, всё ещё не сумев справиться с улыбкой.***
Этим же вечером Гарри сидел за столом в гостиной. Перед ним лежала книга по Защите от темных искусств и чистый лист пергамента. Рядом с таким же снаряжением сидел и Рон. — Ты же сказала, что в этом году можно не учиться, — посетовал Рон, глянув исподлобья на свою девушку. — А я только и делаю, что сижу за учебниками. — Я сказала, что можно больше уделять времени развлечениям, но не забывать об учёбе. В конце концов, вы же будете сдавать экзамены. Разве вам хочется провалить их? — Нет, но… — Никаких но, Рон. Это нужно сделать. К тому же, я ведь помогу вам, — сказала Гермиона и села на место напротив них. — Вы хотя бы помните, что мы проходили на прошлом занятии? Гарри и Рон переглянулись, затем, глянув на подругу, покачали головой. — Ладно, — вздохнула она. — Откройте страницу девяносто четыре. Сидя в тишине, нарушаемой тихим монологом Гермионы, диктующей спокойным, ровным голосом о чём следует писать, Гарри вдруг впервые за долгое время почувствовал уют прежних дней. Он услышал треск камина, шелест перелистываемых страниц учебников, тихое, едва уловимое бормотание сидящих за столом, и монотонное шуршание собственного пера о пергамент. Он почувствовал будто проснулся ото сна, и туманность вдруг рассеялась. Он здесь и сейчас в своей родной школе, рядом с верными друзьями. В груди вздымалось нечто лёгкое, воздушное и спокойное. Ему было хорошо. Он хотел продлить эти минуты, как можно дольше, и боялся, что стоит нарушить это умиротворение, царящее в гостиной, как всё тут же улетучится. Словно подслушав его мысль, дверь спальни «Слизерин-Когтевран» отворилась и явила гостиной Драко Малфоя. Гарри метнул на него взгляд и замер, с занесенным пером над пергаментом. Малфой не обратил ни на кого ни малейшего внимания: прошел уверенной походкой к выходу, но вдруг остановился в паре метров от двери. Если бы Гарри не наблюдал за ним искоса, то не заметил бы, как Малфой бросил на него короткий взгляд, прежде чем замереть на месте. Не заметил бы и то, как он судорожно думает над чем-то, словно решая какую-то сложную задачу, и затем, наконец решив, подошел к самому краю стола, положил учебники и сел. Раскрыв книгу, Драко медленно моргнул и потом бросил резкий взгляд в сторону подглядывающего Гарри, словно хотел застать врасплох. Гарри был горд тем, что не встрепенулся и не отвёл своих глаз, а спокойно встретился с взором, полного какого-то нахальства и вместе с тем любопытства. И вновь он почувствовал, как губы приподнимаются в улыбке, а внутри всё заскакало в необъяснимом веселье. Это ведь действительно смешно, что он переглядывается с бывшим врагом и получает при этом весьма положительные эмоции. Это глупо и совершенно невозможно объяснить или найти причину, но срывать эту игру не хотелось. Особенно, когда на губах самого Малфоя промелькнула такая же еле уловимая улыбка. В груди что-то вдруг дрогнуло и заплясало. — Гарри, ты чего в облаках летаешь? Гарри моргнул и растерянно посмотрел на подругу. — Прости, я задумался. — Ты улыбался, — сказала Гермиона, глядя на него радостно, словно он впервые в жизни произнёс слово. Гарри неловко опустил взгляд, и внезапно его грубо пихнули локтём. — Надеюсь, ты думал не о вас с Джинни? — спросил вдруг Рон, сурово глядя на друга. Гарри озадаченно нахмурился, не понимая, почему бы ему вдруг нельзя было думать о Джинни, как двусмысленность слов проникла в его голову и заставила вспыхнуть. — Что? Нет! Чёрт, Рон, ты идиот. — Не на ровном месте спросил. Все в этом возрасте думают об этом! — не без упрёка сказал Рон. — Да? Значит и ты думаешь об этом?! — выпалил Гарри и тут же пожалел об этом. Он сконфузился, побагровел, и смущенно посмотрел на Гермиону. Она осуждающе глядела на них двоих, затем разочарованно покачала головой. — Пожалуй, я пойду. Закончите сами, — наглядно захлопнув книгу, она вышла из-за стола. Гарри и Рон виновато проводили её взглядом. — Прости, она ведь моя сестра, — тихо сказал Рон, после минутного, неловкого молчания. — Никак не свыкнусь, что всё это дело уже идёт к свадьбе. — Да, я тоже, — вздохнул Гарри и бросил взгляд в сторону — Малфоя на месте уже не было. Зато он уловил на себе внимание двух студенток Когтеврана. Они захихикали, заметив на себе его взгляд и зашептались. — Так что, неужели ты не думаешь… об этом? — вновь заговорил Рон. Гарри оглянулся на него и недовольно поджал губы. — Знаешь, я, пожалуй, тоже пойду. — Но, Гарри… — растерянно крикнул ему вслед Рон.***
Гарри не понимал, отчего так разозлился. Рон был прав: в этом возрасте о подобных вещах говорить вполне нормально и естественно. Однако его жизнь до этих дней была загружена совсем другими проблемами. У него всегда было время влюбиться, но никогда не было времени на всё остальное. Может, именно поэтому он не может спокойно сидеть в кафе мадам Паддифут и смотреть на другие парочки, в которых больше пыла, страсти и прочих… мыслей. Ему было стыдно за то, что он об этом думал. И стыдно, потому что не думал. Ведь теперь, казалось, ничего не должно отвлекать его. Он должен жить обычной жизнью, как всегда и мечтал, однако всё ещё непреодолимо загнан в рамки прошлого. Это уничтожало его изнутри и, казалось, уничтожало всё хорошее, что было в его прежней жизни. Эта прежняя жизнь с кучей сложностей и проблем казалась ему счастливей и радостней. В той жизни он без устали разговаривал с Роном, дурачился с ним и отлынивал от уроков. Делился с Гермионой своими страхами и переживаниями, говорил с ней о том, о чём с другими никак не мог. Может, всё это время было в другом? Может, вместе с частью души Волан-де-Морта умерло что-то и в нём? Вдруг он не сможет стать прежним… обычным? Вся недавняя эйфория вдруг испарилась, будто её и не было. Сердце заколотилось от мрачных мыслей и кислорода вдруг резко стало меньше. Гарри тяжело сглотнул, медленно ступая по коридору, толком не понимая куда идти. Всё казалось бессмысленным и совершенно пустым. Что, если он вдруг трансгрессирует далеко-далеко и никогда больше не вернётся? Уйдёт от прошлого так же легко, как ушла та, прежняя жизнь? Вся Магическая Британия будет шептаться о нём, говорить, толкать никчёмные сплетни, но всё останется прежним. Будто исчезла всего лишь одна незначительная декорация. Гарри почувствовал какое-то тупое отчаяние, неизвестно отчего и почему, и сквозь него вдруг пронеслось нечто знакомое. Он замер. Его глубокое дыхание раздавалось у него в ушах, и в груди появилось то самое знакомое волнение. Тяжело сглотнув, он одним решительным движением головы посмотрел в сторону и встретился со взглядом серых глаз. Драко сидел на подоконнике всё с той же книгой, с которой сел за стол, и тихо наблюдал. Лицо его было непроницаемо: оно замерло, словно окаменевшая статуя, и будто совсем ничего не выражало. И Гарри вдруг захотелось подойти ближе, заглянуть в эти глаза, потому что он знал, что в них есть что-то ещё необъяснимое и завораживающее. Словно какой-то ответ, который следует непременно прочитать. — Гарри! Гарри встрепенулся и, нехотя, отвёл взгляд. Он улыбнулся, увидев бегущую к нему Джинни, и с готовностью раскрыл для неё руки. Она влетела к нему в объятия, и он с наслаждением вдохнул уже такой родной цветочный запах. Взглянув в её улыбчивое лицо, ощутив в пальцах мягкость её ярких рыжих волос, и увидев сияние глаз, предназначенное только для него, Гарри почувствовал прежний трепет в груди. Но отголоски тоски всё ещё неприятно стискивали сердце. — Я хочу проветриться. Не хочешь полетать на метле? — предложил он, сам того не ожидая.***
Полёт на метле вместе с Джинни в первые минуты принёс Гарри облегчение. Почувствовав под руками гладкую древесину, податливую и послушную, Гарри взмыл в небо и понёсся со всей скорости, слыша за спиной крики и смех Джинни. Он буквально чувствовал, как ветер уносит из головы все тягостные мысли и оставляет спокойную, желанную пустоту. Ему было хорошо и легко, и он хотел лететь так бесконечно, глядя на Хогвартс с высоты птичьего полёта, и думать, что тот мир — отдельный мир, совершенно иной, без его прошлого. В нём никогда не было Волан-де-Морта, никогда не было Гарри Поттера и никогда не было смерти. Все смеются и хохочут в ярко освещённом замке, наполненном ароматами пирога из патоки, запахами пергамента и чернил, пропитанным беззаботностью и предвкушением от удивительных открытий. Тот Хогвартс, каким и был всегда, каким становится вновь, но уже, кажется, никогда не станет прежним для самого Гарри. Это было правильно, потому что и Гарри теперь был другим. Он всего лишь должен вырваться из этого прошлого и улететь далеко — туда, где есть свобода и где нет воспоминаний. Гарри взметнул выше и на всей скорости полетел в сторону Запретного леса. Ветер свистел в ушах и позади слышался взволнованный крик Джинни, зовущий его по имени, но он мысленно просил её не останавливать его, понять и дать ему хоть пару минут этой свободы. Вскоре голос за спиной стих. Он не знал, от того ли, что Джинни всё-таки отстала или от того, что вдруг услышала его мысли, но это было и не важно. Он наблюдал, как под ним плывут высокие опушки деревьев, бесконечные, величественные. Некоторые из них были свидетелями его смерти и его воскрешения. Они стояли там столетиями и тоже всё помнили. Но рано или поздно и им придёт конец. Деревья вскоре поредели и под ним открылся бескрайний зелёный край с крутыми холмами и текущей словно сама жизнь рекой. Не удержавшись, Гарри спустился чуть ниже и потянулся рукой, ощущая на ладони приятное течение волн. Вода гипнотизировала, завораживала, и Гарри готов был плыть над этой рекой всю жизнь, но что-то внутри дрогнуло от мысли, что тогда он останется совсем один. Отпрянув от манящей воды, словно она больно ужалила, Гарри развернулся и полетел обратно. Джинни ждала его на квиддичном поле. Она сидела на траве и поднялась, как только он приземлился рядом. — Как ты? — осторожно спросила она, глядя с волнением, присущим только тем, кто переживает искренне, неподдельно. Гарри улыбнулся ей и тихо кивнул. Возвращались в замок они в молчании. Гарри глядел себе под ноги и пытался понять, что чувствует его сердце. Неудивительно, но оно вновь стало наполняться тоской. — Как бы мне хотелось, чтобы мне сейчас вновь было тринадцать, — тихо заговорил он. Джинни удивлённо посмотрела на него, и он горько усмехнулся. — Тогда я впервые встретил Сириуса. Мне было бы так спокойно, если бы он был рядом. Джинни печально вздохнула и взяла его за руку. — Он всегда рядом. Ты же знаешь. Гарри закусил губу и кивнул. Да, он знает. Но как объяснить, что это не одно и то же? Разве эти объяснения помогли Джорджу? Помогли всем тем, кто потерял на войне близких, детей? Помогут ли они Тедди? Гарри поморщился, ощутив в груди острую боль, и крепче сжал ладонь Джинни. В очередной раз он обвинил себя в излишней эмоциональности. Он подумал о тех, кто потерял ещё больше, и о том, что у него всё ещё есть близкие люди, за которых следует держаться. Он любит их безграничной любовью и ради них обязан взять себя в руки.***
Ночью Гарри приснился кошмар. Он проснулся в холодном поту, тяжело дыша и слыша грохот собственного сердца. Лёжа в темноте, он долго пытался успокоиться и прийти в себя, но перед глазами всё ещё яркими картинами мелькали страдания на знакомых лицах, искажённых в ужасе, плачущих, зовущих на помощь. Среди них он слышал крик своей матери и почти увидел её огненно- рыжие волосы, которые мелькнули и исчезли в ярком зелёном свете. Сердце его колотилось до самого утра, и к тому времени, как нужно было вставать, он, измотанный собственным страхом, уснул. — Гарри, — пробился сквозь сон отдаленный, знакомый голос. Гарри не хотел следовать за ним. — Гарри. Плеча его коснулись и осторожно потрясли. Гарри с трудом разлепил глаза и увидел чужое лицо, мутное, но различимое. Гарри тяжело вздохнул и, приподнявшись на локте, потянулся за очками. Надев их, он обнаружил, что в спальне пусто и совершенно тихо. — Я проспал занятия? — Гарри, сегодня суббота, — сказал Рон, встревоженно глядя на него. — Сейчас уже одиннадцать утра. — Почему вы не разбудили меня? — Гарри сел у изголовья и потёр глаза. Сон, ещё недавно кажущийся таким реальным, вспоминался теперь как в тумане. Но осадок от него всё ещё пульсировал в груди, словно мерцающий уголёк. Было отчего-то тошно, и яркий свет солнечных лучей неприятно резал глаза. — Мы пытались, но ты крепко спал. Гермиона настояла, чтобы мы оставили тебя в покое. — Что ж, мне стоит поблагодарить её позже. Рон промолчал. Он беспокойным взглядом всматривался в его лицо, замечая его необычную бледность, и тихо заговорил: — Кажется, ты не в состоянии идти с нами в Хогсмид, да? Гарри виновато взглянул на него и качнул головой. Рон вздохнул и опустил взгляд, кивая. — Это не дело, Гарри. Я понимаю, тебе тяжело, но ты должен хотя бы делиться с нами. Нельзя ведь держать всё в себе? Гарри смотрел во встревоженные глаза друга и пытался найти в себе хоть долю желания рассказать о том, что происходит в его душе, но отчего-то ему не хотелось делиться. Ему казалось, если он скажет об этом вслух, это покажется глупым, совсем не стоящим внимания. Тем более с тем, кто тоже потерял кого-то на этой никчёмной войне. Гарри вдруг понял, что не хочет показаться настолько слабым и уязвимым. Не перед теми, кто прошёл с ним через столько препятствий и трудностей. Вдруг, когда всё кончилось, они не поймут его так же, как понимали раньше? Но другая часть в нём говорила, что это всё глупости. Совершенно нелепые страхи. Кому, как не им, понять? Ведь есть весьма большой шанс, что это поможет, как помогало всегда. Гарри понимал это, но почему-то больше не верил. — Мне просто нужно немного времени, Рон. Обещаю, скоро я приду в себя, — мягко сказал Гарри. Рон с минуту смотрел на него. В его взгляде читалось неверие, но Гарри нечем было его убедить, потому что сам он тоже сомневался в своих словах. В конце концов Рон сдался. Он вздохнул и посмотрел на друга с новой надеждой. — Могу я остаться сегодня с тобой? Мы могли бы прогуляться и поболтать. Или сыграть в шахматы. Как в старые добрые времена, — добавил он с мягкой улыбкой. Надежда в его глазах напомнила Гарри о их первой встрече, и это воспоминание заставило его искренне улыбнуться в ответ. Но затем перед глазами всплыл образ из кошмара, где лицо Рона отнюдь не счастливое, а застывшее и искажённое в муках боли и страданий, и это воспоминание резко кольнуло в сердце. — Ты лучше иди, Рон. Я посплю ещё немного. Рон поглядел на него исподлобья, выглядя отчего-то виноватым, и наконец, после долгих раздумий, кивнул. — Мы постараемся вернуться пораньше. Ты только не проспи хотя бы обед. И с Джинни потом будешь сам объясняться, — добавил Рон, изогнув бровь. Гарри фыркнул и кивнул. — Ладно, можешь не волноваться по этому поводу. Рон усмехнулся и, кинув на него ещё один обеспокоенный взгляд, вышел. В комнате стало совсем тихо и одиноко. Гарри обвёл пустые кровати взглядом, пытаясь вызвать в себе какие-нибудь чувства, но как бы он не пытался, в сердце ничего не отозвалось. Ни одно воспоминание не пробудилось и не отозвалось теплом. Гарри сполз ниже и лёг, перевернувшись на живот и накрывшись лёгким одеялом. Необычайная тишина давила и в то же время была желанна. Не было слышно ничьих голосов, споров и хохота. Казалось, во всем мире остался лишь он один. Пролежав в этой тишине бесконечно долго, Гарри заснул.***
Проснулся Гарри в четыре часа дня. В спальне было всё так же тихо. Солнце висело высоко в небе, но уже собиралось спускаться и подарить Хогвартсу необычайной красоты закат, за которым он когда-то любил наблюдать. Умывшись, он вышел в гостиную. В ней не было ни души. В спальнях ни девочек, ни мальчиков не было слышно голосов. Это было необычно и совершенно непривычно — в этой комнате всегда находились ученики. Однако затем он вспомнил, что в Хогсмиде проводится ярмарка в честь предстоящего Хэллоуина, и понял, что у него есть ещё время побыть в одиночестве. Но теперь, когда ему вдруг показалось, что во всём замке он остался совершенно один, ему вдруг стало страшно. Этот страх был мимолётным, но он успел оставить осадок на его сердце. Гарри вдруг захотелось, чтобы здесь был хоть кто-нибудь, кто не позволит ему вновь пропасть в собственных мрачных мыслях. Тот, кто мог быть рядом и ничего не спрашивать. Он бы с удовольствием сел у камина вместе с Джинни и послушал её рассказы, наблюдая за её лицом: как оно ярко выражало эмоции, и как оно красиво морщилось, когда она смеялась. Казалось, только она могла отвлечь его и не смотреть с затаённым, гнетущим его беспокойством. Гарри перевернул песочные часы, стоящие на журнальном столике, и лёг на диване у камина. Он чувствовал себя опустошённым и совершенно сонным, будто не он пролежал в кровати весь день. Он мог поклясться, что вот-вот заснёт снова, только, если такое случится, можно не рассчитывать на крепкий сон ночью. Если подобное произойдет, Гарри вновь предстоит встретиться с темнотой, которая пробуждает все самые мрачные мысли, заставляющие сердце колотиться в нездоровом ритме. Он уже с затаённым страхом ждал этих тяжёлых минут. Гарри закрыл глаза и глубоко вздохнул. В голове мелькнула мысль подняться и отправиться в Хогсмид к друзьям, чтобы выветрить из головы ненужные мысли, только ноги не слушались, и сердце отчего-то противилось этому желанию. Затем Гарри попытался подумать о чём-то ещё. О чём-то, что не вызывало по телу холодную дрожь. Он открыл глаза и всмотрелся в песочные часы. Мелкие песчинки непрерывно падали вниз, заполняя сосуд, напоминая, как скоротечно утекает жизнь, и как легко её можно прозевать, лишь потому что ты не можешь взять её под контроль. Гарри моргнул, ещё раз и ещё, разбирая в голове тучи мыслей, пока невольно в голове не появился образ серых глаз и бледного, острого лица. Гарри удивился этому, но схватился за этот образ, как за спасательный круг. Отчего-то думать о Малфое было гораздо проще, чем об остальном. Их эти игры в гляделки в последнее время будили в нём того мальчишку, который оказался заперт где-то внутри, отчаянно желал выбраться, но никак не мог. Гарри чувствовал в этом какую-то необыкновенность, прежнее любопытство и, странно, азарт. Слабый, но весьма ощутимый. Мысли эти казались ему нелепыми. Ведь прежде они ненавидели друг друга, а теперь и не знают толком, как следует себя вести, находясь всё время так близко. Стоит об этом задуматься, как Гарри недоумевал и удивлялся тому, до чего непредсказуема эта жизнь. Скажи ему кто прежде, что он будет жить с врагом бок о бок, так невообразимо близко, он бы разозлился и в паре с Роном выдумывал бы всякие идеи, чтобы отомстить, посмеяться, выселить прочь. Никто бы не усомнился в том, что в новых покоях восьмого курса будут твориться вечные возмущения, драки и ссоры, потому что Малфой не упустит ни единой возможности бросить колкое словцо или сочинить какую-нибудь до смешного нелепую, оскорбительную оду. Гарри улыбнулся этой мысли. Теперь же что? Если сказать тому Гарри, который существовал ещё год назад, что они будут жить совсем рядом, видеть друг друга каждый день, переглядываться неизвестно зачем, просто потому что хочется, просто потому, что испытываешь при этом какое-то диковинное, совершенно непонятное удовольствие. Просто потому что знаешь, что это твой бывший враг, и он ведет себя как-то не совсем понятно, совсем иначе, или же потому, что это как-то будоражит — находиться с тем, кого долго ненавидел в одном пространстве, наблюдать за ним, видеть почти в домашней обстановке и рассматривать под другим углом, — если сказать об этом тому Гарри, какой бы была его реакция? Гарри фыркнул, ощутив непонятно откуда взявшееся веселье. Да, определённо, он бы сначала впал в ступор, а затем рассмеялся. Только тогда он бы не испытывал при этом какого-то необычного трепета. Гарри закрыл глаза. И как же можно назвать эти отношения, что сложились между ними? И есть ли они вообще? Он подумал о том Драко, который доводил его до белого каления, которого ненавидел и которого подозревал в самых худших вещах. Он до сих пор не знал, есть ли в теперешнем Драко столько же спеси, есть ли столько же презрения к маглорождённым и высокомерия над другими магами. Между ними есть только взгляды и ничего больше. Но Гарри мог с уверенностью сказать, что к прежнему Драко ненависти у него не осталось. Это понимание отчего-то принесло ему облегчение. Незаметно Гарри погрузился в дрёму. В беспамятство он впал словно лишь на одно короткое мгновение, пока не послышался тихий стук. Гарри вздрогнул, резко пробудившись, и приоткрыл глаза. Верхний сосуд песочных часов опустел наполовину. Позади тихо захлопнулась дверь, но Гарри успел услышать возмущённый голос сэра Кэдогана. Кто-то вернулся с Хогсмида, и этот кто-то один, потому что ничьих шепотков так и не последовало. Когда послышались чужие едва слышные шаги, Гарри непроизвольно закрыл глаза и затаил дыхание. Он надеялся, что этот кто-то пройдёт в свою спальню и ему не придётся ни с кем говорить, особенно, если этот кто-то — девушка, которая желала бы получить от него свою долю внимания. Шаги уверенно двигались в сторону одной из спален, затем вдруг внезапно стихли где-то на середине пути. Гарри старался дышать ровно и глубоко. Он внимательно прислушался, ощущая себя неловко под чужим взглядом. На него смотрели, он буквально мог это почувствовать. Но отчего же так долго? Так долго, что по телу пробежали мурашки, будто за тобой следят в тёмной подворотне, и ты всем нутром чувствуешь, что тебя преследуют. Шаги наконец продолжились. Но теперь они стали ещё тише и будто осторожнее, словно боялись спугнуть или разбудить. Эта мысль успокоила, но только на мгновение. В следующий миг Гарри понял, что шаги вовсе не отдаляются. Они становятся всё ближе и ближе. Сердце его тревожно заколотилось. Он сдержался от того, чтобы нервно сглотнуть, и старался не выдать себя, продолжая дышать глубоко и спокойно, хотя волнение давило на грудную клетку. Хотя отчего появилось это волнение? Он не делает совершенно ничего постыдного или же криминального. Он просто делает вид, что спит, и если вдруг откроет глаза и посмотрит в лицо этому человеку, который наблюдал так, будто только и ждал этого момента, то неловко должно стать вовсе не ему. Все эти смелые суждения испарились, когда этот кто-то затих и опустился рядом с диваном. Этот кто-то присел, Гарри мог поклясться. Он сидел и смотрел, долго и пристально, словно изучал. Этот кто-то был точно не Джинни — её запах ни с чем не спутать, и не Рон — тот был бы слишком шумным, и не Гермиона — она слишком тактична, и не кто-либо из его близких друзей — они не стали бы его разглядывать. От этого кого-то пахло мужским одеколоном и слабой примесью яблок и шоколада. Запах, знакомый весьма отдалённо, и всё же неузнаваемый. Гарри услышал над ухом чужое дыхание, и ему пришлось постараться, чтобы не задержать своё. Он не понимал, что этот кто-то… этот парень хотел от него? Почему он сидит и смотрит, и почему не тронет за плечо и не разбудит? Это ведь… ненормально, так? Это мог быть какой-нибудь маньяк, желающий отомстить, или обезумевший фанат? Или мог быть какой-нибудь недруг, вроде… Малфоя? Сердце в груди Гарри заколотилось от внезапно вспыхнувшей догадки. Это ощущение взгляда, преследующее его последние несколько недель, точно такое же, какое испытывал сейчас, только намного-намного отчётливей. И это вспыхнувшее волнение вдруг стало понятным. Не выдержав, Гарри распахнул глаза. Кровь его в ту же секунду застучала в ушах; тело содрогнулось, и дыхание перехватило, словно что-то застряло в горле. Лицо Драко было невероятно близко. И так непозволительно близко было ещё мгновением раньше. Глаза Малфоя, метнувшиеся с его губ, расширились в испуге, в разоблачении, и Гарри понимал, что тот готов был сорваться с места, сбежать, потому что он… Потому что он хотел его поцеловать. Это намерение было столь очевидным, что сердце загрохотало так сильно, что его услышали бы и в самой Тайной комнате. И если кто-нибудь спросит Гарри, почему он вдруг зажмурился, дав этим своё позволение, он ничего не ответит. И даже не осмелится признать самому себе, что со смущённым изумлением желал этого поцелуя.