***
До Чернигова они с Левушкой добрались без приключений, и уже на следующий день, не откладывая дела в долгий ящик направились в тот самый сиротский приют при монастыре. Честно говоря, Григорий не совсем понимал, зачем им нужно идти туда вдвоем, но Лев заявил, что, дескать, ум хорошо, а два лучше, поэтому во всем этом запутанном деле они должны разобраться вместе. Тем более, если учесть тот факт, что именно Григорий был первым, кто стал «разматывать клубок». Не повстречай он Любовь Андреевну — ничего бы и не было. Служанка проводила их в небольшой, скромно обставленный кабинет, сказав, что их уже ждут: Лев загодя послал игуменье Григории записку с просьбой о визите. — Мое почтение, досточтимая матушка Григория! — поприветствовал Лев вышедшую им навстречу высокую стройную женщину, облаченную в черную рясу. — Левушка, — обрадованно воскликнула она, — какими судьбами, Господь тебя благослови! Григорий вздрогнул, услышав ее голос: он почти не изменился, остался таким же — высоким, звонким, точно колокольчик. Только раньше, помнится, он звучал так весело и беспечно, а теперь — строго и спокойно. — Мы к вам по делу, матушка, — кивнул Лев, пропуская Григория вперед. Он вошел и замер, глядя в лицо игуменьи. Годы и страдания, безусловно, наложили свой отпечаток: она осунулась, не было больше таких очаровательных ямочек на румяных щеках; губы плотно сжаты, на лбу и вокруг глаз наметились морщины. Если и можно было узнать в этой женщине прежнюю молоденькую, такую очаровательную и веселую барышню, то лишь по глазам, чей взгляд остался таким же добрым и ясным, да голосу. — Господи! — она медленно осенила себя крестным знамением. — Григ… — по щеке ее медленно сползла прозрачная слеза. — Неужели… ты?! — Натали… — прошептал он, рванув ставший вдруг таким тесным воротник и стаскивая галстук. — Простите, матушка, — проговорил Лев, — я, наверное, должен был предупредить вас. Овладев своими чувствами, она быстро смахнула с щек слезы, кивнула и жестом пригласила их войти и присесть. — Право слово, что же мы стоим в дверях… — У нас очень срочное дело, матушка Григория, — сразу же перешел к делу Лев, — давайте обсудим его? Ну, а потом… — Я к вашим услугам. Натали (про себя Григорий называл ее именно так, трудно было сразу привыкнуть к ее новому имени) слушала внимательно и казалось, нисколько не удивилась. Когда Лев закончил, она некоторое время в задумчивости смотрела в одну точку, время от времени проводила пальцем по губам. Затем она, не говоря ни слова, встала, направилась к стеллажам, занимавшим всю стену кабинета и долго перебирала книги на одной из средних полок, а после достала довольно увесистый том, поставила книгу на подставку, стоявшую поодаль, и принялась читать, водя пальцем по строчкам. Наконец она обернулась и кивнула: — Да, действительно, я не ошиблась. Разумеется, все записи сохранились, и вот, изволите видеть, могу подтвердить: «1862 год, декабрь месяц — девочка трех лет, Любовь Яковлева. Родители неизвестны. Привезли из деревни Белоцерковка. Воспитывалась в нашей обители до 1865 года, когда была взята на воспитание». Все документы в порядке, матушка Серафима, прежняя настоятельница, всегда вела подробные отчеты. — Белоцерковка, — медленно произнес Григорий. Название показалось ему знакомым, отчего-то он был уверен, что слышал его раньше. Вот только от кого? Когда?.. — Именно так, — отозвалась Натали. — Вообще говоря, тогда, в 1862 году самого нашего приюта, как такового, еще не было… В том виде, каков он сейчас, я хочу сказать. В сущности, именно тогда все и началось. Матушка Серафима по доброте своей дала кров людям, лишившимся крыши над головой. Среди них были дети, оставшиеся круглыми сиротами… Три девочки и мальчик — совсем крошки. Мы выхаживали их: старшая девочка и мальчик были совсем плохи, вскоре Господь прибрал их ангельские души, — у нее перехватило дыхание, и она замолчала. — А что произошло? — спросил Лев. — Ведь вы говорите, что сразу несколько детей остались без родителей и без дома. — Я точно не знаю, — ответила Натали. — Вернее, мне известно только, что в деревне случился пожар. Но по слухам там имели место беспорядки, почти как тогда, — она бросила быстрый взгляд на Григория, — у нас. Когда погибла Лидди. — Лидия Шефер, — сказал Григорий, перехватив вопросительный взгляд Льва. — Ах, да, — кивнул тот, — ее ведь фактически сожгли заживо. — Вот и в Белоцерковке произошло, кажется, нечто подобное, — тихо произнесла Натали. — Оставшихся детей мы выходили, и так родилась идея создать наш приют. Господь надоумил! — Но вы ведь помните эту Любу Яковлеву, верно? — спросил Григорий. — Помню, — улыбнулась Натали. — Я помню их всех… Она была очень доброй девочкой. После всего, что она пережила, бедняжка почти разучилась говорить. От кошмаров просыпалась, постоянно звала маму. Очень долго она не могла даже на свечку горящую смотреть: начинала дрожать, точно в лихорадке, и плакать. Но вскоре ей стало лучше — с Божьей помощью. А еще оказалось, что у нее дивный голос, она так хорошо пела. — А кто ее удочерил? Господин Тихвинский? — улыбнулся Лев, подмигнув украдкой Григорию. — Верно, — изумленно воззрилась на них Натали. — Андрей и Анна Тихвинские. Их я тоже хорошо запомнила: она была одета во все черное: платье, вуаль, шляпа. Все время плакала, пока он беседовал с матушкой Серафимой. Я сама привела к ним Любочку. Она так обрадовалась, что к ней приехали мама и папа: ну разве не чудо! — Благодарю, матушка Григория! — обрадованно воскликнул Лев. — Вы нам несказанно помогли! — Я счастлива быть вам полезной, Левушка, ежели что понадобится, то знайте: вы всегда можете ко мне обратиться! Распрощавшись с Натали, они направились в гостиницу. Лев всю дорогу только что не приплясывал от радости. Григорий же размышлял: да, им действительно удалось выяснить очень многое. Самое главное — дочь Китти и впрямь жива, и она может теперь в любую минуту обнять ее. Хотя, стоит признать, во всей этой истории до сих пор остается много загадочного. А еще история эта, как ему казалось, не очень-то приятно пахнет. Лев распорядился принести ужин к себе в номер и, радостно потирая руки, посмотрел на Григория с видом победителя: — Мы оказались правы, Григорий Петрович! Вы понимаете: дочь Катерины Степановны — это сестра Вольдемара. Вы не ошиблись. — Что ж, — задумчиво проговорил Григорий, — получается, этот так называемый благодетель Китти попросту забрал у нее дочь и выдал ее за свою. Надо полагать, из-за денег. — Вот же негодяй! — в сердцах воскликнул Лев, и Григорий был с ним полностью согласен. На другое утро Лев пошел купить матери и сестре подарки, а Григорий (он, впрочем, подозревал, что брат специально решил оставить его одного) вновь отправился в Ильинский монастырь, надеясь, что ему разрешат еще раз увидеть Натали. Как и накануне его проводили в тот же самый маленький, заставленный книжными стеллажами кабинет, куда через несколько минут вошла Натали. — Я знала, что ты вернешься, Григ, — тихо проговорила она, устремив на него печальный взгляд. — Не мог я уехать, не повидав тебя еще раз. — Присядь, — указала она ему на кресло, — да и я — с тобою вместе. — Она опустилась на стул, что стоял рядом. — Потому что тяжко это… Столько лет! — тихо проговорила она, опустив глаза. — Ты все же решила уйти… — вздохнул Григорий, — и все из-за меня. — Нет, — она подняла на него взгляд и улыбнулась, совсем как прежде, отчего ее лицо вмиг сделалось моложе, — ты тут совсем ни при чем, Григ. Я так решила, поскольку поняла: мое место здесь. Ведь каждый из нас родился для своей доли. Моя — вот она, — Натали окинула взглядом комнату. — Сиротский приют, — выдержал ее взгляд Григорий, — это благое дело, Натали. То есть, извини, мне, наверное, следует называть тебя другим именем? — Зови как тебе удобнее, Григ, — она продолжала смотреть на него с улыбкой. — Да, ты прав. Своих детей не дал мне Господь, но те, что живут и воспитываются здесь, под этим кровом, дороги мне, и я их люблю, как если бы они были рождены мною. Слова ее мгновенно разбередили старую, давно уж, казалось, затянувшуюся рану, а сердце зашлось так, что на какое-то мгновение стало нечем дышать. Григорий будто бы вновь вернулся в тот страшный день, когда Натали кричала от боли так, что казалось, ее было слышно не только во всем доме, но и в самом Нежине. Григорий же ходил по пустому дому, точно призрак, проклиная себя. Как он мог, зачем не сдержался, ударил жену, накричал на нее… И вот чем все окончилось! Вышедший к нему врач сказал, что с Натали все обошлось, но вот ребенка спасти не удалось, и больше детей иметь она, к сожалению, не сможет. — Кого мы потеряли? — только и смог вымолвить Григорий, опуская взгляд. — Мальчика… Стыдно теперь признаться, но тогда первой мыслью Григория было: «Не видать, выходит, нам капиталов Дорошенко. Да чего доброго еще и скандал будет!» Потом уже, много лет спустя, вспоминая об этом он терзался от вины и раскаяния. Натали ведь так мечтала о большой, дружной и счастливой семье, да и он сам, к чему лукавить, хотел того же. Получилось же, что он сам все разрушил. Снова. — Прости, Натали, — глухо проговорил Григорий, — прости ты меня, если сможешь! Натали подалась вперед, взяла его за руку и грустно улыбнулась: — Я давно уже все простила, Григ. Если ты искренне осознаешь, что был в чем-то не прав, значит, ты встал теперь на правильный путь. Ну, а до всего остального… Ты знаешь, я давно уж поняла: все, что нам дается в жизни — не случайно, а так было угодно Господу нашему. И потому мы должны все принять и пережить. Это помогает нам, меняет нас. И непременно к лучшему! — Наверное, ты и права, с одной стороны… — Я по себе это вижу, Григ, — спокойно произнесла Натали. — Ведь раньше я просто жила беспечно, думая лишь о себе, а потом мне вдруг открылось, как важно помочь тем, кто рядом, кто так нуждается в нас! И по тебе, Григ, я тоже вижу: ты… стал другим. — Трудно было остаться прежним, знаешь ли, — согласился он. — Так что, получается, ты знаешь моего брата? — спросил он после непродолжительного молчания, просто для того, чтобы сменить тему разговора. — Знаю, — кивнула Натали. — Ну, как… Впервые его и сестру твою я увидела, когда им было лет по шесть. Отец мой как-то раз приехал меня проведать и взял их с собой. Он ведь крестил их… Ларису, сестру твою, он привозил потом еще несколько раз, а Левушка в ту пору уже учился в Петербурге. А после, уже спустя несколько лет, он приезжал несколько раз по поручениям своей матери. Ты ведь знаешь, что пани Червинская — одна из главных попечительниц нашего приюта? — Вот как? — удивился Григорий. — Кто бы мог подумать! — Поначалу, когда мне пришла в голову мысль устроить приют для сирот, меня мало кто поддерживал, кроме матушки Серафимы и нескольких послушниц, разделявших мои убеждения. Мы просили денежное вспоможение у губернатора, но, к сожалению, поддержки не нашли, и тогда попробовали обратиться к жителям нашей губернии. Собирали пожертвования… Я все свои деньги, тот капитал, что от матушки мне достался, отдала обители, когда вступала в нее: таков обычай. Но от них осталось не так уж и много к тому времени, а нам требовалось немало. Отец мой, разумеется, помог нам, а вскоре значительная сумма поступила от Петра Ивановича, упокой Господь душу его. И он стал помогать нам постоянно, говорил, на благие дела ему не жалко, тем более — для меня. «Дочери моего хорошего друга, которая могла бы считаться и моей дочерью тоже», — таковы были его слова. А после того, как он скончался, вдова его нас не оставила. Григорий смотрел на нее, широко раскрыв глаза: чего еще он не знал о своем родном отце? — Лариса Викторовна — добрая и благородная женщина, — продолжала меж тем Натали. — Когда год назад тяжело заболел мой отец, она помогала и ему. Он ведь жил один… Николя далеко — он со своей новой семьей последние восемь лет живет во Франции. До этого жил в Варшаве… Я ему, конечно, написала, и он сразу же собрался в дорогу, но отец, к несчастью, так его и не дождался. Хорошо, что я успела проститься. И помогала мне проводить его в последний путь опять-таки пани Червинская. Да, подумал Григорий, о Ларисе он тоже, оказывается, тоже ничего практически не знал. — Александр Васильевич… скончался? — тихо спросил он, опуская взгляд. — Господь так распорядился, — вздохнула Натали. — Да пребудет он в царствии небесном… Все там будем рано или поздно. — Я не знал. Так тяжело оказалось возвращаться после стольких лет, когда все вокруг — незнакомое, новое. — Да, нелегко. Но надо держаться, Григ. Такова жизнь. Он сжал в ответ ее руку, после чего поднялся — пора было уходить. Удивительное дело, но у него вдруг стало легче на душе после этого разговора. Словно и впрямь небольшой камень свалился с плеч, будто действительно кто-то отпустил ему один из прошлых грехов, совсем как тогда, когда он стоял у могилы отца. — Прощай, Григ! — она перекрестила его. — Господь да убережет тебя. И удачи вам в ваших начинаниях, вы думаете о благом деле: хотите восстановить справедливость. Я буду молиться за вас. — Прощай. Спасибо тебе, Натали, и прости еще раз. За все! Лев уже ждал его в гостинице, сообщив, что все уже готово и можно трогаться в обратный путь. Всю дорогу Григорий думал только лишь о том, что теперь нужно как можно быстрее встретиться с Китти и рассказать ей правду. А еще желательно сделать так, чтобы он, а не Лев успел сообщить обо всем Китти первым. Пускай братец и рассердится, но… Григорию очень нужно получить расположение этой женщины, чтобы она по крайней мере перестала считать его чудовищем. А там уж… пусть сама выбирает, с кем ей быть. Дома их ждало потрясающее известие: Ларочка собралась замуж за Вольдемара Тихвинского. К гадалке не ходи, сразу понятно, что она разозлилась на своего Василия и теперь думает о том, как бы ему досадить. Как это знакомо! Впрочем, покуда Льва, да и самого Григория, стоит признаться, волновало лишь, то, что теперь они знают всю правду о дочери Китти… — Все сходится! — глаза брата сияли торжеством. Они заперлись в кабинете, дабы обсудить все еще раз и решить, как лучше поступить. — Что вы намерены предпринять, Лев Петрович? — спросил он. — Наверняка у вас уже есть какой-то план? — О чем тут думать! Нужно как можно скорее сообщить Катерине Степановне о том, что дочь ее жива. А потом вместе с нею отправиться к Тихвинскому и припереть его к стенке. Ему придется во всем сознаться. Он вынужден будет выложить карты на стол! — Не помешаю? — Лариса Викторовна зашла в кабинет как раз в ту минуту, когда Лев излагал план дальнейших действий. — Maman! Вы себе не представляете, что нам удалось выяснить! — воскликнул он, обняв ее. Попутно они еще раз обсудили ситуацию с помолвкой Ларочки и Вольдемара, сойдясь на том, что все это слишком поспешно и необдуманно. Ну, а пока Лев пододвинул Ларисе стул и как только она села, тут же начал рассказывать историю с самого начала. Пока он говорил Григорий вновь думал о том, что, пожалуй, имеет смысл прямо сейчас потихоньку уехать из дома и отправиться в Нежин. Хотя, кажется, Лев упоминал, будто Китти отбыла в Киев. Значит, нужно узнать, когда она вернется. Он должен во что бы то ни стало стать первым, кто сообщит ей радостную весть. И она обязательно сменит гнев на милость…***
— Невероятно! — воскликнула Лариса, когда Лев закончил. — Тем не менее, это так! — отозвался он. — И лишнее тому подтверждение — Белоцерковка. — Вот как? — хором воскликнули Григрий и Лариса Викторовна. Григорий удивленно воззрился на нее: Лариса же пристально смотрела на сына, ожидая продолжения рассказа. Григорий насторожился: снова эта неотступная мысль — где же, черт его возьми, он слышал это название?! — Ты сказал «Белоцерковка»? — тихо переспросила Лариса Викторовна. — Не может быть… как причудливо все сплетается в один клубок! И тут у Григория точно пелена с глаз упала: он вспомнил. Случилось это давным-давно, в один из летних, прохладных вечеров здесь, в Червинке. И было в ту пору Григорию от роду лет шесть-семь. К отцу приехали гости; они сидели в гостиной, пили коньяк и вели оживленную беседу. Женщины, жены приглашенных во главе с матушкой расположились на веранде, обсуждая хозяйство и проделки своих отпрысков. Сами же отпрыски бегали по саду, играя в прятки. Григорий же, обидевшись на лучшего своего приятеля, Даниила Кадочникова, поскольку тому без труда удалось найти его и догнать, ушел в дом. Так как взрослые были слишком заняты разговором, то его, забившегося в укромный полутемный угол гостиной не заметили. А для него не было большей отрады, чем сидеть тихонько да слушать, о чем говорили отец и его знакомые. В тот вечер они обсуждали какого-то весьма родовитого и весьма уважаемого в обществе Черниговского помещика, который «умудрился то последнее, что у него было, родовое свое имение, спустить в трубу». А еще помещик тот оказался замешан в какое-то «подсудное дело о подлоге» и, чтобы «смыть со своего имени этакий позор», взял да и застрелился. Больше всех возмущался Федор Семенович Косач: он громогласно возвестил, что помещик тот — не абы кто, а боевой офицер, полковник! Он участвовал в Войне 1812 года и в Кампании 1813, проливал кровь за Отечество и государя. — Кульмский крест имел! — гремел Федор Семенович. — Шпагу именную за храбрость! И вдруг — удумать эдакое дело! — все никак не мог успокоиться он. — Самое главное, грех-то какой над душою своей сотворил, — вздохнул Александр Васильевич Дорошенко. — Детей вот осиротил. — Кроме того, им всю жизнь теперь помнить, что отец натворил! Тяжело… — согласился с ним Косач. — Ну, по крайней мере, — спокойно проговорил отец, — как уж смог, но имя свое от полного позора Введенский все же спас. Как ни прискорбно, но в его случае это был единственный и наилучший выход: суда, порицания, тюрьмы уже не будет. В остальном же — да простит его Бог, как говорится. — Пожалуй, Петр Иванович, — протянул Косач, — вы и правы. — А Белоцерковка теперь с молотка пойдет, я думаю, — сказал Александр Васильевич. — Жаль, — вздохнул Косач. — Детям Введенского ничего теперь не достанется. Бедняги! — Введенский! — воскликнул вдруг Григорий. — Вспомнил-таки фамилию того, покончившего с собой, разорившегося полковника. — Да, — чуть дрогнувшим голосом произнесла Лариса Викторовна, — выходит, и впрямь вся губерния в ту пору обсуждала… Впрочем, оно и неудивительно. — Maman, — тихо проговорил потрясенный, судя по всему, до глубины души Лев, — так ведь это же… Да неужто?! — Да, — грустно вздохнула Лариса. — Что ж получается, Белоцерковка… А я и не подумал! Да чего уж там: просто-напросто забыл о том, как поместье-то называлось! Но как оно оказалась в руках Тихвинских? — Ну, сам понимаешь, все на торги тогда пошло, думаю, и имение, и деревня не раз переходили из рук в руки, и в конце концов были куплены Тихвинскими. Большего-то я не могу знать, ведь мне в ту пору было слишком мало лет. — Погодите-ка, — недоуменно встряхнув головой, перебил их Григорий, — я, признаться, не совсем понимаю, о чем речь. — Просто все дело в том, Григорий Петрович, — серьезно взглянул на него Лев, — что имение Белоцерковка теперь принадлежит Тихвинским. Я это доподлинно знаю от Вольдемара. Следовательно, мы с вами получили лишнее подтверждение тому, что Люба Тихвинкая — это дочь Катерины Степановны Райской. Ну, а в остальном, вы правильно вспомнили: ранее деревня и усадьба принадлежали полковнику Введенскому. — Виктору Николаевичу, — тихо прибавила Лариса. — Впрочем, речь сейчас вовсе не об этом. — Громкое, знать, дело было, — отозвался Григорий, — хотя, стоит признаться, не такая уж и редкость, когда… — тут он замолчал и часто-часто заморгал от удивления. — Виктор Николаевич? — спросил Григорий, переводя удивленный взгляд с Льва на Ларису Викторовну. Она кивнула, еще раз глубоко вздохнув: — Это мой отец. — Вон оно что! — выдохнул потрясенный Григорий. — Выходит, вы — на самом деле урожденная Введенская? — Ну, вы же понимаете, Григорий Петрович, — улыбнулась Лариса Викторовна, — что Яхонтова — это сценический псевдоним. Тогда это было модно среди здешних актрис — называться другими именами. Ну, а мне, ко всему прочему, не хотелось лишних вопросов. Скандал, вы правильно заметили, был очень громким. И даже через много лет о нем все равно помнили да судачили… Однако же, сейчас, я думаю, нам лучше вернуться к Катерине Степановне и мадемуазель Тихвинской. И как тот человек, Андрей Тихвинский, я хочу сказать, решился на этакий поступок: отобрать у нее дочь? Бедная госпожа Райская! — Теперь ее страдания, — пылко возвестил Лев, — закончатся. Очень скоро сможет обнять свою дочь! — Интересно, — задумчиво произнес Григорий, — знал ли об этом его брат, добрый ваш знакомый? — Не исключено, — ответила Лариса Викторовна. — В любом случае, — решительно проговорил Лев, поднимаясь на ноги, — мы очень скоро обо всем узнаем. — Что будем делать? — спросила у него Лариса Викторовна. — Действовать, maman, — отозвался Лев, — что же еще. Для начала — нужно пригласить Екатерину Степановну к нам и рассказать ей обо всем. Думаю, тот праздник, который хочет устроить Лара в честь обручения с Вольдемаром — превосходный повод. Ну, а я, подумал тем временем Григорий, позабочусь уж о том, чтобы Китти приехала сюда, уже зная обо всем. А еще неплохо было бы предупредить и эту милую девушку, она ведь также имеет право знать правду.