***
Откинувшись на подушки, Лариса сидела на постели и задумчиво накручивала на палец локон. Она столько раз давала себе зарок — не переступать эту опасную черту, и много лет неукоснительно следовала ему. Может быть, иной раз позволяла себе легкий и абсолютно невинный флирт с тем или иным преданным почитателем ее таланта, но ни разу не допустила, чтобы оный флирт перерос в нечто большее. Ей не хотелось обжечься слишком больно и страдать. Однажды она поклялась, что ни за что станет лить слезы из-за мужчины, пусть уж лучше они страдают от ее холодности и неприступности. Но потом она встретила Петра Ивановича и… как говорят, пропала. Поначалу ее даже забавляла его пылкость, и ей было любопытно, надолго ли его хватит. Но он, как видно, не привык отступать. — Позвольте просто помочь вам! — говорил он, не сводя с Ларисы полного безграничного обожания взгляда. — Вы будете блистать на этих подмостках! — А что же вы хотите взамен? — улыбнулась она. — Быть с вами, видеть вас! Всегда и всюду — до конца дней! — Ох, Петр Иванович! — от души рассмеялась она. — Вы поистине необыкновенный человек! Он действительно исполнил свое обещание: щедрое пожертвование на «дела меценатства» заставило директора театра отдать Ларисе чуть ли не все главные роли. Петр Иванович же, как он говорил, «был счастлив уже тем, что Лариса Викторовна просто дарила ему несколько драгоценных минут своего общества». Он буквально заваливал ее подарками, присылал в театр корзины цветов, водил после спектаклей в рестораны; иногда, когда ему удавалось выбраться в Нежин днем, возил Ларису на прогулки в экипаже… Когда они оставались одни, он рассказывал ей о себе, о своей жизни, о семье — особенно об отце и деде. Жаловался на то, что все дела он должен вести один, а «ни от кого помощи не дождешься, кругом одни дармоеды». — Вы — единственный человек, рядом с которым мне дышится легко, Лариса Викторовна… — говорил он. Лариса не устояла. Сначала ей просто хотелось, чтобы он всегда нуждался в ней. А она — могла бы помочь ему, заставить забыть об одиночестве и обо всех неприятностях. А потом… она уже ни о чем не думала. Стоило ему просто взять ее за руку, и у нее колени подкашивались. А когда он целовал ее — тут уж и вовсе все на свете теряло смысл, будто бы и не было вокруг никого и ничего. Только они вдвоем. Если бы это длилось вечно, не было бы в мире человека счастливее, нежели Лариса. Она позабыла обо всех своих прошлых терзаниях и всецело отдалась этой страсти. Думать о прошлом — незачем, — решила она. А думать о будущем — к чему? Жить настоящим — разве это не прекрасно? Правда, мысли о том, что же будет дальше, все равно, нет-нет да возникали и не давали ей покоя. — Что-нибудь стряслось? — Петр Иванович застегнул рубашку, надел жилет и принялся было уже завязывать галстук, как вдруг заметил, что она будто сама не своя. — Да нет, — пожала плечами Лариса. — Просто… подумала: увижу ли вас еще когда-нибудь? Или вы теперь и дорогу сюда позабудете?.. — она глубоко вздохнула. Может быть, если бы все оставалось, как прежде, то он продолжал бы искать встреч с нею. И Лариса таким образом получила бы возможность видеть его хоть изредка… А теперь, когда она уступила… Он же сам говорил ей, мол, никогда прежде не знал недостатка в подобного рода развлечениях. Что ему стоит позабыть о ней и завести себе новую привязанность. — Лариса… — укоризненно покачав головой, Петр Иванович присел рядом с ней на край постели, взял ее ладони в свои. — Ну, что такое? К чему эта грусть? Я же так люблю, когда ты улыбаешься, а твои глаза блестят от радости… Если б можно было, век бы вот так сидел и любовался тобою. — Правда? Просто… еще раз скажите мне, Петр Иванович, что все это — правда! — грустно отозвалась она. Он придвинулся ближе: — Посмотри мне в глаза, Лариса, посмотри и сама все поймешь! — пылко воскликнул он. Она долго вглядывалась в его лицо, будто им предстояло расстаться навсегда, и ей хотелось запомнить каждую его черточку. — Только не думайте, — отведя взгляд, проговорила наконец Лариса, — что я это из-за… что согласилась исключительно ради ваших милостей. Будто для меня внимание ваше и ваши чувства значат меньше, нежели богатство и помощь при театре. Петр Иванович взял ее за подбородок, заставив тем самым поднять на него глаза: — Да что ж я, дурак, что ли, какой, — усмехнулся он, — или юнец вовсе неопытный! Неужто я не вижу и не понимаю… Да если бы ты была одной из, так скажем, искательниц состоятельных покровителей, я бы сейчас с тобой не был. И не любил бы тебя так сильно! Она улыбнулась, вздохнув с облегчением, провела рукой по его волосам и положила голову ему на плечо. — Я одного только боюсь, — тихо проговорила она. — Что мне вновь… будет больно. — Вновь? — переспросил он. Лариса еще раз тяжело вздохнула и наконец решилась рассказать о том, что ее мучило. После того, как ее отец, проигравшись и разорившись окончательно, лишился всего своего состояния, он еще, насколько Ларисе было известно, затеял какую-то махинацию с подлогом. Будто бы он задумал подделать закладные, чтобы обмануть кредиторов и обвинить их в мошенничестве. Якобы он уже уплатил по счетам, а с него взыскивают повторно. Разумеется, большей глупости и придумать трудно, все моментально открылось, и ко всему прочему ему грозило судебное разбирательство, тюрьма или ссылка. Чтобы избежать суда и позора, отставной полковник Введенский пустил себе пулю в лоб, оставив после себя лишь письмо, в котором просил прощения у своих детей. Брата Дмитрия, Митеньку, как его звали дома, забрали родственники его матери — первой жены отца. Ларису же и ее старшую сестру Евгению взяла на воспитание их единственная оставшаяся в живых родственница — двоюродная сестра отца, Аделаида Кузьминична, или просто тетушка Адель. С отцом при жизни его она не особо-то зналась, поскольку считала его «грубым солдафоном», а он, в свою очередь ворчал, что «фривольным своим образом жизни она лишь компрометирует семью». Дом тетушки Адель был довольно большим, и там всегда было весело, шумно и многолюдно. Тетка жила, как говорят, открытым домом, держала собственный салон, принимала гостей, два раза в неделю устраивала приемы и балы. Она вдовела уже довольно много лет, ей делали предложения руки и сердца многочисленные поклонники, но Адель неизменно всем отказывала. «Я слишком ценю свою свободу», — повторяла она. Своих детей у них с мужем не было, поэтому тетка воспитывала своих и мужниных племянников и дальних родственников. Тетушка щедро жертвовала на благотворительность и особенно привечала актеров и музыкантов. Театр вообще был ее слабостью. Адель покровительствовала талантливым актерам и актрисам и слыла тем самым щедрой меценаткой. Она даже держала свой собственный маленький домашний театр и раз в месяц давала спектакли, на которых присутствовал весь высший свет. Актеры ее домашнего театра были сплошь из бывших крепостных, которым тетка помогла выучиться: лично нанимала для них лучших учителей. Самых талантливых она даже отправляла учиться за границу. Стоит заметить, что и тетка, и муж ее покойный придерживались прогрессивных, либеральных взглядов (из-за чего, Лариса прекрасно помнила это, отец частенько называл их свихнувшимися, опасными бунтовщиками), и потому всех своих крепостных они давно уж отпустили на волю. Тетушка Адель и сама прекрасно пела и время от времени выступала в собственном театре. Именно она и заметила способности к музыке в Ларисе и взялась за ее образование. Лариса была тогда безумно рада и благодарна тетушке Адель, поскольку сама была покорена театром и мечтала о большой сцене. Два года Лариса проучилась в Италии под руководством знаменитых оперных талантов. Когда она вернулась домой (ей сравнялось к тому времени восемнадцать лет), то тетушка была несказанно рада, она пообещала любимой своей племяннице место примы на местной сцене. А там, говорила она, и столичная публика, глядишь, тебя примет с распростертыми объятиями. Кроме того, тетушка Адель все время подчеркивала, что именно Ларису назначит главной своей наследницей, и она получит в итоге все теткино состояние. Тетка умерла внезапно от апоплексического удара. Как выяснилось, завещания она не успела оставить, да и завещать-то особо нечего оказалось. Все состояние мужа тетка давно растратила, имение было заложено и перезаложено, драгоценности, за редким исключением, проданы. Многочисленные родственники и воспитанники, растащив все, что могли, исчезли в неизвестном направлении. Сестра незадолго до того вышла замуж и уехала с мужем, кажется, в Москву. Тетушка Адель еще сокрушалась, мол, могла бы милая Эжени и получше партию себе выбрать, нежели какой-то там купчик. Лариса таким образом осталась совсем одна. Директор театра без обиняков заявил, дескать, до примы ей еще далеко, поэтому покуда она останется в театре на правах обычной статистки. Да и то — исключительно из уважения к памяти Аделаиды Кузьминичны. Несколько раз, впрочем, и он сам, и остальные актрисы намекали ей: чтобы стать первой надобно найти себе покровителя побогаче да повлиятельней, но Лариса лишь отмахивалась от них, точно от докучливой мухи. Жалованье ей платили исправно; конечно, это были не бог весть какие деньги, но продавать теткины драгоценности, которые та подарила Ларисе еще при жизни, она не хотела. Вне всяких сомнений, Ларисе пришлось бы нелегко совсем одной, но тут ее взяла под свое крыло местная прима, Раиса Мироновна Листопадова. Раиса, как и многие знакомые тетушки Адель, была из бывших крепостных. Она считалась лучшей подругой тетки и одной из самых талантливых актрис ее домашнего театра. Некогда тетушка точно так же помогла ей получить образование и поступить на сцену. — Все будет хорошо, дочка, — утешала она Ларису. — Вот увидишь, проживем! Эту простую и сердечную женщину любили в театре все, а директор считался с нею, ибо она была на короткой ноге с самим генерал-губернатором, большим поклонником ее таланта. Она относилась к Ларисе с поистине материнской нежностью, и Лариса очень любила и уважала ее. Ну, а вскоре случилось то, что случается однажды со всеми молодыми и красивыми девушками. Сердце Ларисы похитил Александр Леднёв — корнет Мариупольского гусарского полка: высокий, статный, с необычайной красоты синими глазами. Он приехал в отпуск, погостить в имении своего деда, князя Любовского. Однако же, все дни он проводил в Киевском театре, поскольку был, по его же собственным словам, сражен наповал красотой и талантом Ларисы. Он писал и посвящал ей стихи, каждый день присылал по несколько охапок цветов, снял роскошный особняк, чтобы они могли видеться как можно чаще… Лариса была без ума от него: кто в двадцать-то лет способен устоять перед напором красавца-гусара? Она жизни себе без него не мыслила, а он в один прекрасный день поднялся на сцену после спектакля, подарил Ларисе букет, а после встал на одно колено и при всех попросил ее руки. Шампанское в тот вечер лилось рекой, весь полковой оркестр играл вальсы в их честь. Потом Александр уехал, как он сказал, подготовить все к свадьбе. Лариса ушла из театра, продала теткины драгоценности, дабы справить себе приданое и принялась шить свадебное платье. К назначенному дню Александр не приехал. Не вернулся он и через полгода после обещанного срока, не ответил ни на одно письмо Ларисы. Она сходила с ума от беспокойства, не знала, что и предпринять. Раиса Мироновна решилась сама съездить к князю Любовскому, поскольку была с ним знакома, и все выяснить. — Даже не знаю, как тебе и сказать, дочка, — со слезами на глазах взглянула она на Ларису по возвращении. — Что?! — испуганно вскричала она. — Он болен? Ранен? Может… убит?! — Ох… — тяжело вздохнула Раиса Мироновна. — Лучше уж горькая правда, верно, милая? Этот человек тебя не достоин, девочка моя. Он… женился. Князь Любовский сам сказал мне, что дело давно уже решенное. Твой поклонник и невеста его были обручены больше года. А это… то, что у вас… Он заявил мне, мол, кто же в молодости не увлекался… Тем более — актрисами. Проплакав весь день, уже на закате Лариса приняла большую дозу снотворного, надеясь никогда больше не проснуться… Раиса Мироновна в добрый час заглянула к ней, переполошилась, вызывала доктора. — Не надо было меня спасать! — прошептала Лариса, когда пришла в себя. — Бедное ты мое дитятко, — Раиса принялась гладить ее по голове и ласково говорить, утешая, — ну, зачем ты так? Говорю же, не стоил тебя этот хлыщ! Ты ж молодая, у тебя вся жизнь еще впереди. Да ты посмотри на себя в зеркало, Ларочка: у твоих ног будут еще и не такие… сопляки! Да это он локти кусать будет, что отказался от тебя, променял на деньги или на что там? На титул… Красавица ты моя, доченька, ну, не плачь, не надо, все пройдет! Благодаря заботе и участию Раисы Мироновны Ларисе скоро стало легче, хотя она потом еще очень долго не могла оправиться от пережитого. — Я должна уехать отсюда, — приняла решение Лариса. — Ни к чему мне оставаться здесь, где все напоминает об этом… позоре! — Ты права, дочка, — отозвалась Раиса Мироновна. — Знаешь, я сейчас придумала: мы с тобой отправимся в небольшое путешествие, ты отдохнешь как следует. А потом, если захочешь, переедешь в Нежин. Там, в местном уездном театре директором господин Разгуляевич Созон Созонович, а мы с ним — хорошие знакомые. Он тебя в театр возьмет с радостью. А здесь… мой век ведь тоже уже, можно сказать, прошел. Какая я теперь прима? Вон — молодые да упорные на пятки так и наступают. — Да, наверное, так лучше, — согласилась Лариса. — Спасибо тебе, мама Раиса! За все. Вскоре Лариса перебралась в Нежин, поступила в местный театр, в кордебалет. Впрочем, на место примы она и не метила, ей просто нужно было, на что жить. У Раисы Мироновны были кое-какие сбережения, и на первое время она обеспечила Ларису полностью. Кроме того, у нее еще остались кое-какие теткины украшения и подарки неверного возлюбленного. Лариса хотела было их выбросить, но Раиса убедила ее не делать глупостей, а продать и отложить на черный день. «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» — сказала она. Когда же Раисы Мироновны не стало, Лариса по завещанию получила от нее небольшое наследство. Этих денег, вместе с тем жалованьем, что она получала в театре ей с лихвой хватало на спокойную, пусть и довольно скромную жизнь. Она могла теперь жить так, как ей нравится, и наслаждалась этим. Ни одного поклонника, которые у нее, как и у всякой молодой и привлекательной актрисы, разумеется, появились, она к себе не подпускала. Хватит, решила Лариса, больше ни один из них не заставит ее плакать. И вот — встреча с Петром Червинским разбила всю ее уверенность прямо-таки вдребезги. — Так что не думайте, Петр Иванович, — по-прежнему глядя ему глаза, проговорила Лариса, — будто я специально искала себе богатого поклонника, дабы «окрутить его», как считает ваш сын (да и не он один). Или вовсе меняю любовников как перчатки. Это не так, что бы там ни болтали! Он приложил палец к ее губам: — Тшш! Мне это прекрасно известно. Я ведь сразу понял: ты — это что-то особенное, чудесное! Ты не похожа ни на кого. И я тебе говорил, и снова повторю: ты достойна большего, Лариса! А о прошлом не думай! Совсем! Было и было. Тот мерзавец и впрямь круглый болван, он и мизинца твоего не стоил. Лариса передернула плечами: — Я давно уже и думать о нем позабыла: все перегорело. Да в сущности, он, наверное, и не имел никакого злого умысла. Просто целиком и полностью зависел от воли своих родителей и родственников, которые не могли допустить, чтобы он связал судьбу свою с простой актрисой. Сейчас я думаю: к лучшему. Бог знает, были бы мы с ним счастливы? — Для меня, — Петр Иванович еще крепче прижал ее к себе, — точно — к лучшему! Потому что тогда я тебя не встретил бы и жил по-прежнему в кромешной тоске и пустоте. Я никогда не причиню тебе боли, веришь? — прошептал он ей на ухо. — Верю! — отозвалась Лариса. — Но, — она попыталась увернуться от его настойчивых поцелуев, хотя ей этого совершенно не хотелось, и стоило больших трудов, — Петр Иванович, разве вы не собирались уходить? Говорили, вас к ужину ждать будут. — Да и пусть! — выдохнул он, опрокидывая ее на подушки. — К черту их всех! Вместе с ужином! Лариса обвила руками его шею, притянула ближе, еще крепче стиснула свои объятия: — Ах, Петр Иванович! — счастливо рассмеялась она.***
Лариса вздохнула и поднялась из-за стола. В задумчивости она прошлась взад-вперед по кабинету и остановилась перед портретом мужа. Она долго вглядывалась в него, собиралась с мыслями. Раньше (а особенно — первое время после смерти мужа) у нее возникало временами желание поделиться своими грустными мыслями с картиной, но всякий раз она тут же одергивала себя: это же глупо. Это — просто холст с нарисованным на нем портретом, а вовсе не тот человек, которого она любила, и который был так ей нужен. Но сейчас впервые в жизни Лариса не выдержала: — Где я ошиблась, Петенька? — прошептала она. — И как мне теперь сделать так, чтоб дочь наша была счастлива? Лариса осторожно провела рукой по золоченой раме: если бы только они сейчас были вместе с мужем… — Пани! — горничная Арина осторожно заглянула в кабинет. — Простите, что отвлекаю. — Арина, — обернулась к ней Лариса, — моя дочь уже вернулась? Пусть придет сюда, ко мне, немедленно. — Нет, пани, — ответила Арина, — Лариса Петровна еще не вернулись. Но там до вас некая Людмила Константиновна Остапчук. Говорит, хочет видеть вас. Прямо срочно! — Как ты сказала? — переспросила Лариса. Просто удивительно: бывают ли такие совпадения?.. — Добрый день, пани Червинская! — совсем еще молодая, одних лет, судя по всему, с Ларочкой, девушка в простом темно-сером платье вошла в кабинет, не дожидаясь, пока ее пригласят. — Приветствую вас, сударыня! — отозвалась Лариса, оглядывая гостью с головы до ног. — Чем могу… — Маменька! — запыхавшаяся Ларочка вбежала в кабинет как в ту самую минуту, когда Людмила Константиновна Остапчук открыла рот, дабы сообщить о цели своего визита. — А ты что здесь делаешь?! — Ларочка замерла на пороге, заметив гостью. — Немедленно убирайся вон из нашего дома!