***
Впервые после смерти Алеши Катерина почувствовала, что жизнь, которую у нее словно отобрали в тот миг, когда она узнала о том, что любимого больше нет, вновь возвращается к ней. Бесспорно, это был знак свыше: Бог забрал у нее Алешу, но вернул родного отца. В самый первый миг, когда она увидела его в доме матери Павлины, то не поверила, да разве возможно такое чудо: ее отец жив! Но это была правда. И Катерине показалось, что теперь все наладится, она сможет наконец обрести свободу. Мысль эта пришла ей в голову внезапно, но чем больше она обдумывала свой план, тем больше он ей нравился. А потом они с отцом уедут куда-нибудь, подальше от этих мест, где довелось им испытать столько бед, и заживут, как говорится, припеваючи. Она найдет работу, станет помогать своему отцу, содержать его… Ему ведь очень тяжело: столько лет провел на каторге, вернулся и узнал, что та, кого он любил — умерла. Но ничего — у него осталась Катя, единственная дочь от любимой женщины, опора и отрада в старости. Может быть, Павлина согласится переехать к ним, и они заживут вместе одной семьей. Оставалась самая малость: претворить ее план в жизнь, а для этого следует убедить Петра Ивановича отпустить ее. В том, что хозяин сам велел явиться в кабинет для серьезного разговора, она тогда усмотрела добрый знак. И когда он с совершенно невозмутимым видом сказал, что надумал продать ее, она мысленно перекрестилась. — Продать? — тихо переспросила она. — Да, — со скучающим видом отозвался Петр Иванович. — Анна Львовна померла, потешать больше некого, а мне ты — без надобности. — Благодарю вас! — твердо произнесла она. — Что? — усмехнувшись, Петр Иванович взглянул на нее сверху вниз. — Раз уж вы решили продать меня, то… позвольте мне выкупить себя самой, — она слышала, что такое возможно (а потом, познакомившись с Андреем, окончательно убедилась, что это не сказки), значит, у нее тоже может получиться. Петр Иванович, откинувшись на спинку кресла, посмотрел на нее насмешливо; он словно выжидал, скажет ли она что-то еще, а может быть, хоть и трудно было в это поверить, не знал, что ответить. — Самой? — хмыкнув, переспросил он. — Это что же, у тебя деньги завелись? Или может быть, ухажера нового нашла? — Нет, — от волнения у нее перехватило дыхание, — денег у меня нет. Но ведь… крестная, как мне сказали, оставила мне рояль в наследство. Он дорого стоит. Петр Иванович рассмеялся ей лицо, заявив, что за «рухлядь эту» выручить можно разве что рублей триста, а он надеется получить гораздо больше. После чего велел ей убираться и не морочить ему голову чепухой. Что ж, на этот раз ничего не вышло, выходит, приходится покориться судьбе. Оставалось уповать на то, что в новом доме, у новых хозяев ей будет по-крайней мере не слишком тяжело. Лишь бы не попасть к какому-нибудь похотливому мерзавцу типа Амвросия Суслова. Ходили слухи, что после смерти супруги своей он точно с цепи сорвался, и у себя в поместье чуть не дом терпимости устроил. Да еще и Григорий в очередной раз подкараулил ее, схватил за плечи да и зашептал на ухо: — И не надейся сбежать от меня! Можешь не собирать свои вещи, через три часа ты вновь сюда вернешься, потому что я куплю тебя. И ты уже от меня не скроешься, будешь только моей! На торги она шла таким образом в полном смятении. Однако, все оказалось не так уж и плохо, как могло бы показаться. Во всяком случае, из всех собравшихся желание расстаться с энной суммой денег и приобрести новую крепостную выказала пожилая и благообразная чета Лопушинских, искавших компаньонку для пожилой пани, да еще один господин, подбиравший гувернантку для детей. Ну, разумеется, еще Григорий Петрович, так сказать, портил картину. Но уже на сумме в две девятьсот, которую резко перебил пан Лопушинский, подняв до трех тысяч, Червинский-младший резко сник и отвернулся, видимо, больше денег раздобыть не сумел. В воцарившемся молчании пани Лопушинская подошла к Катерине, сочувствующие улыбнулась и проговорила: — Вы не грустите, милая, мне, знаете ли, тоже не приятно это торжище, но… таков мир! Поверьте, у нас в доме вам будет очень хорошо. Мы столько книг прочитаем вместе! Катерина улыбнулась ей в ответ: у нее отлегло от сердца. Да, конечно, она выросла в Червинке и станет скучать по прежним временам, но ведь здесь теперь все будет по-иному, без Анны Львовны дом не останется прежним. Так что… если подумать, ей снова повезло. А там — возможно, со временем удастся уговорить новую хозяйку дать ей волю. Но тут… — Десять тысяч! — громко возвестила вошедшая в гостиную Лидия Шефер. Она появилась в самую последнюю секунду, когда Петру Ивановичу осталось сказать Лопушиским: «Продано!» — и поздравить их с удачной покупкой. — Десять тысяч, — повторила Лидия, — в золотых слитках. Теперь же! — она швырнула на стол увесистый мешок из красного бархата. — Вы спятили! — выкрикнул Суслов, хватаясь за голову. Чета Лопушинских, недоуменно переглянувшись, лишь развели руками, глубоко вздохнули и отвели взгляд. — Продано! — прозвучало для нее точно приговор. Катерина прекрасно помнила, как эта красивая, холеная молодая женщина высокомерно смотрела на нее тогда, у Натали Дорошенко. — Ну-ка, чаю долей мне! — приказала она, протягивая Катерине чашку, которую тут же сама и опрокинула на пол. — Пустяки, — попыталась сгладить неловкую ситуацию Наталья Александровна и позвонила в колокольчик, зовя прислугу. — Сейчас все уберут. — Тут есть кому убрать! — скривилась Лидия Шефер. — Что застыла-то? Прибери! — прикрикнула она на Катерину. — Но… Китти у меня в гостях, — тихо проговорила Наталья Александровна. — Интересно, — протянула Лидия, — и чем это она лучше крепостной? Тем, что в панское вырядилась?! До Шеферовки она велела Катерине идти пешком, отобрав к тому же у нее обувь. — Босая дойдет! — небрежно махнула она рукой. Когда полумертвая от усталости, сбив ноги в кровь, Катерина вошла в роскошную гостиную, она думала, что умрет на месте. — Разбаловали девку Червинские, разбаловали! — оглядев ее со всех сторон, сокрушенно вздохнула Лидия. — Поучить бы надо… Ну, — улыбнувшись, словно собралась пригласить на чай, проговорила, она, — говори, что делать умеешь? Или ты обучена только в панских постелях спать? Стоило ли такие деньжищи-то за тебя платить? Рассказ о том, как обычно Катерина проводила свой день в Червинке в компании Анны Львовны, Лидия, казалось, вовсе не слушала. Она в упор посмотрела на Катерину, и той сделалось по-настоящему страшно: никогда прежде не доводилось ей видеть такую ненависть во взгляде. — Ты станешь умолять меня о смерти! — прошептала ей на ухо Лидия. Дальнейшая жизнь и впрямь обернулась для нее адом: бесконечные издевательства и унижения, побои, непосильная работа, — казалось, Лидия Шефер задумала ни с того ни с сего извести ее, сжить со свету. На самом деле все оказалось донельзя просто и банально: ревность. Лидия всю свою жизнь была безумно и безответно влюблена в Алешу. И в Катерине она видела единственную виновницу его трагической гибели. Отчасти… если вдуматься, то не встреть ее Алеша, не влюбись в нее, кто знает, как сложилась бы его судьба. — Ты украла то, что предначертано мне! — изо всех сил сдерживая непрошенные слезы, воскликнула Лидия. — Но ты проиграла! — она сняла с холста, стоявшего на подставке, покрывало и показала Катерине потрет: она и Алеша. Счастливые. Лидия — в роскошном свадебном наряде сидит в кресле. Алеша стоит подле нее. С улыбкой обнимает ее за плечи. — Алешенька теперь мой муж! — продолжала меж тем Лидия. — И любит он меня одну! — Вы безумны! — сокрушенно покачала головой Катерина. — В ту минуту ей стало искренне жаль эту несчастную. Ей доктор нужен, пожалуй, сама она уже не сможет справиться со своим горем из-за которого полностью погрузилась во тьму. — Не ведает она, что творит! — плача, повторяла Катерина, когда управляющий Шефер, Захар, по приказу хозяйки закапывал ее живой в землю. Застав ее однажды на могиле Алеши, Лидия окончательно потеряла рассудок. — Он — мой муж, — не выдержала Катерина, у нее тоже не осталось больше сил терпеть все издевательства новой своей хозяйки. — Мой, а не ваш! И я, а не вы, имею право быть здесь! И я останусь тут, рядом со своим Алешей. — Ах, твой, значит! — расхохоталась Лидия. — Захар! — крикнула она. — Руки ей связать. И закопать! Пусть остается здесь навечно, раз сама того пожелала! Ни прежде, ни после не доводилось больше Катерине испытывать такого ужаса, какой пережила она в тот день: она поняла, что сейчас умрет. И если вдуматься, это явилось бы благом, ведь там, в лучшем мире, она встретится с Алешей… Но в то же время ей было безумно страшно. Страшно, что все это произойдет не сразу, ей придется страдать, мучиться, и кто знает, когда окончится та мука. А кроме того… если бы можно было еще раз взглянуть на солнце, порадоваться новому дню, увидеть тех, кого она любила. — Дай мне сил, Господи, выдержать все это! — взмолилась она в тот самый миг, когда комья земли упали на лицо. Словно сквозь толщу воды слышала она голос Лидии Шефер; она, кажется, звала кого-то. Что-то отвечал ей Захар… Дышать стало нечем, земля набилась в рот и нос, но прежде, чем мир окончательно померк, кто-то схватил ее, с силой дернул, вытаскивая из ямы. Катерина закашлялась, отплевываясь от земли, принялась тереть руками глаза. Захар тем временем вновь грубо дернул ее за руку, спрыгнул вместе с ней обратно в яму, усадил, видимо, опасаясь, как бы не заметил кто, что ослушался он свою хозяйку. — Благодарю! — прохрипела Катерина. — Бога благодари, — отозвался Захар, — а меня не надо. Я ж не убивец какой, — пожал он плечами. — Ну, порол, да, ежели виновата была, а так… греха на душу такого не возьму. И ей, — мотнул он головой, видимо, имея в виду Лидию, — не позволю. — Я тут… закопаю сейчас яму-то, как было велено, — объяснил он чуть позже, когда она пришла в себя. — А ты — беги. — Куда? — Куда хочешь! — крикнул он. — На волю! Потом уж Катерина узнала, что крепостные Шефер, возмущенные ее необъяснимой жестокостью, подняли бунт и подожгли поместье. Илько, который в тот день также был при Шефер, слышал ее приказ убить Катерину да еще таким ужасным способом. Он-то и рассказал остальным. Отец, прознав обо всем, убил Захара ножом в сердце, кинулся следом за Лидией в объятый огнем дом, да там и погиб. Не вынес Степан Задума известия о гибели дочери, отомстил, так и не узнав, что она осталась жива, благодаря «душегубцу и прихвостню Шеферовскому», побоявшемуся совершить непоправимое… Катерине пришлось вновь оплакивать несчастного своего родителя, а после — идти дальше. Устраивать свою жизнь, начинать все с самого начала.***
Весь вечер Катерина старалась казаться невозмутимой, чтобы никто не понял и, не дай Бог, не принялся расспрашивать, почему она сама не своя. Однако же, воспоминания все равно не покидали ее, нет-нет, да раздавался в голове холодный голос пани Шефер: «А теперь — пляши! Что встала? Не слышала, что я приказала?» Да, дом теперь выглядит иначе, прежний-то ведь сгорел чуть не дотла, да и двадцать лет — срок не малый. Червинку вон родную тоже не узнать нынче… Но все равно, стоило только на порог ступить, и будто бы все ожило перед глазами. Катерина старалась изо всех сил поддерживать разговор, благо, Семен Батурин принялся громогласно вещать о том, что в театре начались репетиции «Отелло», и это будет самая грандиозная премьера за последние несколько лет. Семена Семеновича Катерина пригласила лично, разумеется, по просьбе Любушки, которая не так давно, побывав в театре, назвала его выдающимся актером. И надо сказать, она совершенно права. А кроме того, Семен Семенович уговорил и саму Катерину вернуться на Нежинскую сцену. — Я был бы только рад выступать с вами на одних подмостках, — сказал он ей. — Да и директор лично меня просил поговорить с вами. Вот и теперь он спасал положение, заняв всех присутствующих интересным разговором. После десерта Любушка попросила Катерину спеть, заявив, что сама станет ей аккомпанировать. Отказать было попросту невозможно, и импровизированный концерт начался. Особенно удалась Катерине, как ей показалась, та самая любимая ее песня о терновнике, которую когда-то она пела дочери вместо колыбельной, и благодаря которой по сути нашла ее. Ведь именно во время этой песни, тогда, на празднике у Червинских, Люба подошла к ней. Гости были несказанно растроганы пением Катерины, долго аплодировали и выражали свое восхищение. После выступления некоторые из приглашенных засобирались по домам, хотя Любушка и говорила, что еще слишком рано. — Может быть, вы задержитесь еще на некоторое время, госпожа Райская? — спросила она, умоляюще взглянув на нее. — Разумеется, ежели мое общество не прискучило вам, милая моя, — улыбнулась ей Катерина. Кажется, решила она, вот он, подходящий момент. — Замечательно! — мигом повеселела Люба. — Тогда, с вашего позволения, я отлучусь, проводить гостей и отдать распоряжения насчет чая или кофе… Она вышла, и Катерина также поспешила оставить гостиную. Она вышла через боковую дверь и очутилась в небольшой комнате, заставленной книжными шкафами. Очевидно, тут располагалась библиотека. Катерина подошла к окну: да, все правильно, медлить и оттягивать важный разговор дальше не имеет никакого смысла. — Вы здесь, Катерина Степановна? — обернувшись, она увидела стоящего на пороге Льва Червинского. — Да, Любовь Андреевна пошла проводить гостей, а я… — Вы решили задержаться, — улыбнулся он. — Как и я, к слову. Она меня сама об этом попросила. Катерина улыбнулась: — Ей, очевидно, захотелось побыть еще немного в обществе тех, кто ей наиболее симпатичен. Нельзя ведь отрицать, что вы, Лев Петрович, очень ей нравитесь. — Да и трагик этот, — недовольно поморщился Лев, — честно говоря, утомил рассуждениями своими. «Величие искусства! Настоящий артист должен открыть зрителю сердце!» — передразнил он густой бас Батурина. — Жаль, papà, царствие ему небесное, не слышит. Он бы сказал… — Что театр этот ваш, — рассмеялась Катерина, — есть «сплошное дрыганожество»! Кажется, именно так Петр Иванович отзывался в свое время о нашем ремесле. — Видели бы вы лицо maman, — усмехнулся Лев, — когда однажды он заявил это Александру Васильевичу, вздумавшему пригласить их на очередную премьеру. «Все самое хорошее и самое ценное, что там было, — прибавил он, подмигнув матери, — я оттуда давным-давно уж забрал, значит, больше там делать нечего!» Потом, правда, все равно поехал… — Семен Семнович, конечно, излишне многословен, — кивнув, прибавила Катерина, — но он неплохой человек. Очень добр, отзывчив, всегда готов помочь. — Да и пусть его! — Лев подошел ближе, взял ее ладони в свои. — Я безумно рад, что у меня выдалась наконец минутка, когда я могу остаться с вами наедине, — с этими словами он по очереди поднес ее ладони к своим губам. — Лев Петрович… — начала было она, но он не дал ей договорить. — К чему лишние слова, Катерина Степановна? Вы же знаете и уже давно: мои чувства к вам ничто не в силах изменить! — он принялся покрывать поцелуями ее руку, поднимаясь все выше: запястье, локоть, плечо, шея… — Не надо, Лев… Петрович, — у нее отчего вмиг перехватило дыхание, она попыталась увернуться, но он быстрым движением притянул ее к себе, обнял за талию. — Почему вы продолжаете бегать от меня, будто от чумного? — тихо спросил он, вглядываясь ей в глаза. — Потому что я не раз уж вам объясняла, что… ничего меж нами не может быть! Слишком большая пропасть нас разделяет! — Катерина вновь попыталась высвободиться из его объятий, но он лишь крепче прижал ее к себе. — Вздор! — вскричал Лев. — Вы давно научились не обращать внимания на глупые предрассудки. Вся ваша жизнь была, если вдуматься, борьбой с ними. Так почему же теперь вы решили сдаться? Только лишь потому, что я — это я? Сын человека, который когда-то давно обращался с вами не самым лучшим образом? Брат человека, который причинил вам столько зла? Но papà уже нет на этом свете, а Григорий… Он теперь стал совсем другим! — Но дело же не в этом, Лев Петрович! — перебила она его. — Я говорила вам, что давно не держу зла (да и не держала, если уж совсем начистоту) на батюшку вашего. Что до Григория Петровича, то и к нему я боле не испытываю неприязни. А вы… тоже мне стали очень дороги! Но не так, как вам того хотелось бы, поймите же, я много старше вас, и… Вы сами сказали, что симпатизируете Любушке! И стоит сказать, что она более подходит вам, нежели я. — Она мила, верно, но… и только! Я не пылаю к ней особой страстью. С вами… с вами все иначе! — Это же безумие! — Да, может быть и так! — пылко воскликнул он. — Но как бы там ни было, я не желаю больше ничего слушать! — с этими словами он вновь поцеловал ее в шею, затем — в щеку и наконец губы его накрыли ее. Катерина почувствовала, как земля уходит у нее из-под: она обняла его за шею, придвинулась еще ближе и ответила на поцелуй. Ее давно уже не целовали так страстно. Она начала забывать, что это такое: когда тебя бросает то в жар, то в холод, и вокруг не остается больше ничего. Не слышны звуки, не ясно, день на дворе или ночь, зима или лето. И пусть бы это длилось без конца! Только бы Алешенька не отпускал ее, только бы он прижимал ее к сердцу, целовал ее и шептал, что никого дороже у него нет и не было. Стоп! Но ведь это же сон, правда? Алешенька давно мертв, но никто, кроме него, не был с нею так нежен… А потом вдруг дохнул холодный воздух, со скрипом отворилась дверь, и Анна Львовна, Петр Иванович, Григорий Петрович и Яков в компании еще нескольких дворовых ворвались в сарай, прогнали Алешеньку, а ее крестная заперла в комнате. И ей хотелось плакать от обиды. — Лев Петрович! — прошептала она, возвращаясь из прошлого в настоящее. — Да что же это? — Я люблю вас, — просто ответил он. — Вас одну, вот что! — Господи боже мой, — прошептала она со слезами на глазах и погладила его по щеке, — Левушка… — больше говорить и впрямь ничего не хотелось, и Катерина на этот раз сама поцеловала его. Скрип двери и звук удаляющихся шагов заставил ее отпрянуть от него. Неужели кто-то был здесь? — Нас могли увидеть! — проговорила она, опуская взгляд. — Да и пусть, — Лев махнул рукой и улыбнулся. — Вы — свободны, я — тоже не связан ни с кем никакими обязательствами. — Простите, но мне… мне нужно сейчас уйти! — высвободившись наконец из его объятий, Катерина со всех ног кинулась обратно в гостиную. Все перепуталось у нее в голове: только что ее целовал младший брат Григория Червинского. Молодой человек, который по годам годится ей в сыновья. Наследник одного из самых богатых и знатных семейств в здешних краях. Что может быть общего с ним у нее — женщины уже в летах, бывшей крепостной, а ныне — актрисы, пусть и известной, но без особого состояния и положения в обществе? Но он смотрел с такой нежностью и говорил о том, как сильно ее любит. И рядом с ним ей было… тепло. Она так давно уже не чувствовала себя любимой, нужной, хоть кому-то. Может быть, судьба решила улыбнуться ей: вернула сначала дочь, а теперь дарит любовь?***
Любушку она нашла в коридоре: выйдя из гостиной, буквально наткнулась на свою дочь в компании Григория Петровича. Он по-отечески обнимал Любушку и говорил, что не стоит так расстраиваться из-за пустяков. — Что стряслось, Григорий Петрович? — подойдя ближе к ним, спросила Катерина. Григорий ответить не успел, потому что Любушка подняла на нее заплаканные глаза и выкрикнула: — Вы… Вы… Подите вон из моего дома, госпожа Райская! И никогда, слышите, никогда больше не смейте показываться мне на глаза! Бесстыжая вы… продажная женщина! Знать вас больше не желаю; ноги чтобы вашей здесь не было! И я… я не позволю вам… вы поняли меня? Не позволю!.. С этими словами она оттолкнула Григория и бросилась бежать вверх по лестнице. — Что здесь произошло? — изумленно воззрился на нее Григорий. — В нее словно бес вселился! Вы… неужели вы ей все рассказали? Катерина обреченно покачала головой: — Хуже… Гораздо хуже! Она все видела. И слышала. Боже мой, я сама, своими руками все испортила и разрушила! Все, понимаете?