Двадцать лет спустя

Что ни говори, вид у Василия Федоровича был весьма помятый. Оно и неудивительно: несостоявшаяся свадьба, скандал, разгоревшийся там, а тут еще и несчастный случай с Ларой. Все-таки, как бы там ни было, он влюблен в нее, а значит, не мог за нее не волноваться. Интересно, знал ли он о ребенке? Впрочем, вряд ли, ведь тогда он не стал бы жениться на этой самой Людмиле Константиновне. Хотя она тоже, кажется, в тягости… Григорий усмехнулся: интересно, в кого именно из своих родственников пошел этот молодчик, поскольку на старшего своего брата он походил мало. Тот, помнится, влюбился раз, а потом хранил верность своей милой. До гроба. Григорию мало что известно о Федоре Косаче, папеньке Алексея и Василия, кроме того, что слыл он в юности первым красавцем и записным ловеласом. Об этом Григорий не раз слышал в детстве от маменькиных подруг. А papa, светлая ему память, кажется, даже признавал, что Федор Семенович в свое время мог дать ему фору в деле похищения и разбивания женских сердец. Вот и выходит, что Василий Косач ведет себя под стать своему родителю. Впрочем, женившись, тот напрочь забыл о прошлых своих похождениях и никогда себя ничем не скомпрометировал, тогда как отпрыск его… С другой стороны, ежели хорошо подумать, то не Григорию упрекать Василия. Ведь сам он, воспылав некогда страстью к Китти, женился на Натали Дорошенко ради ее приданого. Расчет был простым: таким образом он надеялся в один прекрасный день получить все и сразу — сына-наследника, капиталы семьи Дорошенко и свою зазнобу в придачу. У него будет дом — полная чаша, деньги, тихая, покорная ему во всем супруга для того, чтобы выглядеть в глазах общества уважаемым и солидным человеком, и милая Китти — для души, так сказать, сердечная привязанность. Все так живут, взять хоть вон родного папеньку. Запросы Григория, как ему тогда казалось, значительно скромнее, ибо papa в этом вопросе, а особенно же во времена бурной молодости, свои победы исчислял десятками, кабы не сотнями, что также не являлось ни для кого секретом. Скажем, про поединок отца с одним из своих соседей из-за сводной сестры последнего Григорий краем уха слыхал давным-давно, еще в юношеские годы. Правда оно, нет ли, трудно сказать, но якобы отец, которому в ту пору было лет семнадцать-восемнадцать, чуть не из-под венца увез девицу. Вроде бы как раз накануне свадьбы невеста лично призналась жениху, что любит другого, вернула свадебные подарки и как есть, в чем была, ушла из дома прямиком к возлюбленному. Обрадованный, тот взял ее за руку и повел к своему отцу — просить благословения. Рассерженный родитель отходил его тростью по спине, а невесту лично вернул в лоно родного семейства, чуть ли не за ухо оттащил. Свадьба не состоялась, а брат невесты, вызвал отца на поединок. Подробностей Григорий не знал, но будто бы отец легко ранил своего соперника, тот промахнулся, а после они заключили мировую. В скором времени тот человек даже согласился на брак сестры со своим теперь уже лучшим другом, но отец к тому времени успел охладеть к ней и закрутить новый роман. Да и в зрелые годы, стоит сказать, в отличие от того же Косача-старшего, к примеру, отец вовсе не остепенился. Это уж потом, много лет спустя, только женившись во второй раз, он наконец, по меткому выражению всезнающей и вездесущей Павлины, «на баб других и глядеть-то перестал, точно подменил его кто». Лев Петрович же, если уж говорить о преемственности поколений, так сказать, и вовсе находится в плену романтической и платонической страсти все к той же Китти. Забавно, но ей он поклоняется точно рыцарь своей прекрасной даме из старинного романа. Шалости же его с горничными — ну, тут братца даже и упрекнуть вроде как не в чем. Странно было бы, кабы их не было… Ну, а что касается Василия Косача, то тут уж, если так можно выразиться, подлинный размах: очаровал одну, бросил ее из-за глупой ссоры, заморочил голову другой, она понесла от него, он на радостях вернулся к первой и… прижил ребеночка и с нею тоже. Эдаким-то фортелем, поди, даже papa, вечная ему память, искренне восхитился бы. После скандала Косач и носа в Червинку не показывал в течение нескольких дней. Ему прекрасно было известно, что Лара вся извелась; ей и без того тяжело было, а тут еще и возлюбленный пропал, точно в воду канул. А ведь им необходимо объясниться. Григорию было искренне жаль сестру: она, бедняжка, просто-напросто запуталась. Поддалась гибельной страсти и не подумала о том, чем все может закончиться. Что ж, опять-таки стоит признать, в этом она — истинная дочь своих родителей и их с Левушкой сестра. Григорий намеревался уж было сам съездить к Косачам да разузнать, что там происходит. Хотя бы так, решил он, следует помочь Ларе. Но Косач посчитал, видимо, что откладывать дальше нельзя, и лично явился в Червинку. Час был поздний, Лара, как сказала Лариса Викторовна, уже спала. Как на грех, Григорий завел разговор о ребенке, которого ожидала Лара. Он догадался обо всем почти сразу: когда они ехали домой, и Ларочке сделалось так худо, что она могла лишь негромко стонать от боли. А потом, когда они уже были дома, и мать помогала Ларе снять сапожки, и он заметил кровь, то все понял. Григория в дрожь бросило: все это до боли напомнило ему то, что произошло с Натали. А ведь если бы не случилось тогда беды, сейчас его сыну было бы двадцать лет… И наверное, все было бы иначе. Впрочем, чего уж теперь о том говорить? Сделанного не воротишь — старая истина. Как на грех, в тот же самый миг, когда Василий Косач прибыл в Червинку, Лев услышал разговор Григория с Ларисой. Моментально вспыхнув, точно сухая солома, Лев кинулся навстречу Василию, заявив, что последнему сейчас мало не покажется. Григорий бросился за ним, поскольку Лев, судя по всему, настроен был учинить чуть ли не побоище. Во всяком случае обещание спустить Косача с лестницы не выглядело пустой угрозой. Столкнулись они с Василием в коридоре, тот как раз направлялся в гостиную. — Извините за поздний визит, — начал было он, — но мне… Я должен как можно скорее увидеть Ларису Петровну. — Добрый вечер… — начал было Григорий, но брат не дал ему договорить. — Не самое удачное время выбрали, милейший! — процедил сквозь зубы Лев. — Прошу меня простить, — отозвался Василий, — но поверьте, возможность приехать к вам у меня появился только сейчас. — Да наплевать мне на все ваши возможности! — взорвался Лев. — Убирайтесь отсюда вон, господин Косач, и чтобы духу вашего здесь больше не было никогда! — Лев Петрович, — вздохнул Косач, — я понимаю, вы расстроены и оттого злитесь на меня. У вас, я признаю, есть на то все основания. — А раз понимаешь, — Лев было шагнул к нему, сжав кулаки, но Григорию удалось вовремя удержать младшего брата, потянув того за рукав, — то  дверь вон там! — Лев указал Василию на выход. — Катись на все четыре стороны! О Ларе теперь и думать позабудь, она больше не желает иметь с тобой никаких дел. — Точно так же, как в прошлый раз? — тихо спросил Косач. — Ах ты!.. Да пустите меня! — бросил Лев Григорию, обернувшись к нему. — Не надо меня удерживать, я все равно выставлю отсюда этого проходимца! От их семейки нам одни только неприятности всю жизнь! — Да выслушайте же меня! — воскликнул Косач. — Я должен поговорить с Ларисой, я имею на то полное право. — Сейчас я тебе покажу «право», — Лев все же отпихнул Григория, бросился вперед и схватил Василия за грудки. — Вон отсюда! — выкрикнул он ему в лицо. — Немедленно убирайся прочь, пока я не зашиб тебя, как таракана, паразит несчастный! — Выбирайте выражения, Лев Петрович! — вскинулся Василий. — А не то… Перепалку прервало появление Ларисы Викторовны: — Что здесь происходит? Лев, милый, я прошу тебя — отпусти его. И… давайте все же пройдем в гостиную, думаю, там мы сможем поговорить спокойно. — Только из уважения к вам, maman, — буркнул Лев, отпуская Косача. — Впрочем, — обернулась Лариса Викторовна, — я думаю, нам с Василием Федоровичем лучше поговорить в кабинете. Вдвоем, — чуть повысив голос, прибавила она, взглянув при этом на сына. — Я прошу вас, — прибавила она, повернувшись к Григорию, — подождите нас пока в гостиной. — Разумеется, — кивнул Григорий и взял младшего брата под руку. — Идемте, Лев Петрович, думаю, нам с вами и впрямь лучше не мешать их разговору. Честно говоря, Григорий был уверен, что Лев устроит ему сцену, ну, или на худой конец выскажет в очередной раз свое недовольство. Однако, брат, смерив его взглядом, полным негодования, все же не сказал ни слова. Они молча прошли с ним гостиную, и Лев, все так же храня молчание, отошел к окну и долго стоял, вглядываясь в ночную темноту. Григорий вновь уселся в кресло и посмотрел на брата, барабаня пальцами по подлокотнику. — А знаете, — не меняя позы, все так же глядя в окно, тихо проговорил Лев, — если подумать, то ведь… это я во всем виноват. — О чем вы говорите? — Григорий тут же встал и приблизился к брату. — Ну, — Лев пожал плечами, — ведь это я написал то клятое письмо и тем самым рассорил Лару с Косачем. Не сделай я этого, глядишь, они поженились бы и сейчас жили счастливо. Получается, я сломал ей жизнь. А ведь она, вы тогда сказали абсолютно правильные слова, самое дорогое, что у меня есть. Мы же с ней всегда вместе, с того самого момента, когда свет увидели. Всегда друг другу доверяли свои секреты, покрывали друг друга перед родителями, ежели случалось какие проступки совершить, — он улыбнулся. — Она мне говорила, что мы — лучшие друзья, и никто нас разлучить не сможет. И именно я причинил ей боль. — Вы не хотели этого, Лев Петрович. Лев невесело усмехнулся: — Не хотел. Но это же не оправдание. Она страдает из-за меня. Григорий положил руку ему на плечо: — Не один ты виноват, Лев, — уверенно сказал он. — Здесь… так уж вышло, виноваты все в той или же иной степени: и ты, и младший Косач, и даже сама Ларочка. Если бы ты не вляпался в ту глупую историю с долгом, если бы Тихвинский не оказался таким подлецом, если бы Косач не связался по недомыслию с той девицей… Если бы сама Ларочка не позволила чувствам взять верх над рассудком. Или же Софья Станиславовна согласилась бы сразу на их брак. А для этого… — Григорий глубоко вздохнул, — для этого я не должен был в свое время совершать то, что совершил. Видишь, как много этих чертовых «если»! — Но изменить что-либо я уже не могу, — повернулся к нему Лев, — и это мучает больше всего. — Понимаю, но тут уж… мы можем только надеяться на лучшее. — Исправить ничего нельзя, можно лишь сожалеть да каяться, — кивнул Лев. — Отец тоже так говорил, — тихо прибавил он. — Он был прав, — вздохнул в ответ Григорий. — И что теперь будет? — спросил Лев, тяжело вздохнув при этом. — Посмотрим, — пожал плечами Григорий. — Во всяком случае, теперь нам только и остается, что ждать. Не переживай, — он вновь похлопал брата по плечу, — как-нибудь все образуется. Лев не ответил, он прошелся по комнате, остановился около рояля, открыл крышку, и вдруг неожиданно сел и принялся наигрывать мелодию, показавшуюся Григорию смутно знакомой. Но прежде, чем спросить, Григорий неожиданно вспомнил, как однажды матушка покойная пригласила к ним в гости Натали Дорошенко. Она так надеялась, что Григорий по-настоящему увлечется ею: очень уж хотелось поскорее женить сына. Григорий и впрямь начал проявлять интерес к Натали, пусть в первую очередь им двигал холодный расчет, но не признавать, что мадемуазель Дорошенко была очаровательной во всех отношениях девушкой, он также не мог. Матушка тогда попросила Натали спеть, и та согласилась при условии, что Китти будет ей аккомпанировать. И вот Китти заиграла, Натали запела (у нее, стоит признать, был чудный голос), а Григорий тоже уселся за рояль. Тесно прижавшись к Китти, он помогал ей играть и вместе с тем наслаждался: она была так близко! Он вдыхал запах ее волос и, казалось, слышал стук ее сердца, наслаждался тем смятением и робостью, той дрожью, что испытывала Китти от его присутствия рядом с собою. Григорий же тогда буквально упивался этой близостью: в тот миг он был, пожалуй, самым счастливым на свете. По счастью, ни Натали, увлеченная песней, ни матушка, с умилением глядевшая на них, ничего не заподозрили. С каким восторгом я встречаю Твои прелестные глаза, Но в них я часто замечаю — Они не смотрят на меня. Натали вообще очень любила этот романс, Григорий помнил, что она частенько напевала его, когда у нее было хорошее настроение. — Дальше не помню! — тем временем махнул рукой Лев, прекратив игру. — Это… — он закрыл крышку рояля и встал, — я просто вспомнил сейчас: Александр Васильевич покойный очень эту песню любил. И когда он, бывало, приезжал к нам погостить на Рождество, скажем, или в любое другое время, то частенько после ужина они с родителями сидели здесь, разговаривали о чем-нибудь, пили чай… А мы с Ларой рассматривали наши подарки. Александр Васильевич ведь никогда не приезжал с пустыми руками. А потом maman пела. Александр Васильевич иногда просил ее спеть именно эту песню, и слушал он ее всякий раз чуть не со слезами на глазах, так она его трогала. Я опущусь на дно морское, Я поднимусь за облака, Я все отдам тебе земное, Лишь только ты люби меня! * — Вот, — рассмеялся Лев, процитировав строчки романса, — даже вспомнил слова! Мы с Ларой сидели обычно подле papà, я по одну руку, Лара — по другую, и тоже слушали. А он смотрел на матушку так… Словно никого больше не было рядом. И я себя таким счастливым в те минуты чувствовал, вы себе и представить не можете! Да и теперь… Все что угодно, наверное, отдал бы, чтоб хоть на миг опять в те времена вернуться. Извините, — смешался он, — наверное, вам это кажется сущей чепухой. — Отчего же? — пожав плечами, задумчиво отозвался Григорий. — Это ваше детство. Вы были рядом с любящими вас родными, весь мир улыбался вам… Когда-то я тоже был таким, беспечным и безгранично счастливым. С этими стенами и у меня связано много счастливых воспоминаний. Но это было давно. А теперь нам всем надобно постараться, чтобы подобных воспоминаний у нас становилось все больше. — Да! — вспомнил вдруг Лев. — Кстати о музыке. Тут Люба решила устроить у себя музыкальный вечер, разумеется, только для близких друзей. Она пригласила нас с Ларой (если та сможет, конечно же) и просила также передать приглашение вам. Присоединитесь? Через пару дней… Будет и госпожа Райская. — Раз мадемуазель Тихвинская почтила меня приглашением, — улыбнулся Григорий, — я с радостью приму его. — Вот и славно! Разговор прервала вернувшаяся Лариса Викторовна. Она недоуменно посмотрела по очереди на сына и на Григория и осведомилась, не случилось ли чего. — Да нет, maman, — тут же ответил Лев, — мы просто беседовали. — Как там Василий Федорович? — спросил Григорий. — Они поговорили с Ларой? — Лару я будить не стала, — ответила Лариса Викторовна, — час поздний, а кроме того Василий Федорович сам настоял на том, что поговорит с нею завтра. — Тогда зачем явился? — нахмурился Лев. — Он попросил у меня пять тысяч в долг. — Совсем уже совесть потерял! — всплеснул руками Лев. — Сестру мою чуть не погубил, опозорил на всю Черниговскую губернию, ведь всякие там… наверняка ж языками чесать будут очень долго. А теперь он, как ни в чем ни бывало, еще и в долг просит! Наглец! Maman, — пристально взглянул он на Ларису Викторовну, — надеюсь, вы ему отказали? Она не ответила, лишь неопределенно пожала плечами. — Час от часу не легче! — покачал головой Лев. — Софья Станиславовна заболела, — вздохнула Лариса Викторовна. — С сердцем у нее плохо… — Вот, — буркнул Лев, — даже мать свою родную и ту довел до ручки! — Ради Софьи Станиславовны я и согласилась. Тем более, Василий все оформил честь по чести: вексель, расписка. — Что ж, и на том спасибо! — ухмыльнулся Лев.

***

Василий и впрямь вернулся на другой же день, и Лара согласилась его принять. О чем они говорили Григорий не знал, но уезжал Косач весьма в приподнятом настроении. Позже, уже за ужином, Лара (она впервые за все время, что прошло с того злосчастного дня, спустилась к столу) призналась, что они «почти помирились». — Василий Федорович попросил дать нам еще один шанс все исправить. Если вдуматься, то нет нам нужды обижаться да ругаться. Если мы нужны друг другу, мы должны быть вместе. Я согласилась с ним. И теперь, думаю, нам никто уже не помешает. — Что ж, — поддержал ее Григорий, — даст Бог, теперь все и впрямь пойдет на лад. — Ты прямо святая, — с недовольным видом проговорил Лев, — простить его за измену! — Каждый может ошибаться, — не согласилась с ним Лара. — Ведь так? — исподлобья посмотрела она на брата. — Мы с Васей начнем все с самого начала, и на этот раз не станем совершать ошибок. — Раз так, — примирительно проговорила Лариса Викторовна, — то Григорий Петрович абсолютно прав: с Божьей помощью, все образуется. Я ничего так не желаю, как твоего счастья, доченька. — А что с этой… ну, с его несостоявшейся женой? — спросил Лев, проигнорировав предостерегающий взгляд матери. — Вася отправил эту лгунью туда, откуда она пришла! — с нескрываемой радостью отозвалась Лара. — Мы просто забудем о ней. Другого она и не заслуживает. Через два дня Григорий и Лев отправились в гости к Любови Андреевне. Честно говоря, Григорию не очень-то хотелось ехать в дом, некогда принадлежавший Лидии Шефер, но присутствие Китти все решило. Ему приятно было в очередной раз увидеть ее. Лара ехать отказалась, сославшись на плохое самочувствие, правда Лев на это лишь скептически хмыкнул, заметив, что верно, Косач пообещал заехать навестить ее. Лариса Викторовна также заявила, мол, ей не до гостей, слишком много дел накопилось за последние дни, поэтому Григорий с братом отправились вдвоем. Кроме них Люба пригласила еще нескольких ближайших соседей, которые были в дружеских отношениях с ее дядюшкой. Китти, разумеется, была неотразима. Григорий специально сел за обедом напротив нее, дабы полюбоваться украдкой. Она же увлеченно обсуждала с гостями премьеру в Нежинском театре и не обращала на него ровным счетом никакого внимания. Люба смотрела на нее с искренним восхищением; видно было, что мнение госпожи Райской для нее значит очень много. После обеда гости переместились в малую гостиную: Китти любезно согласилась спеть для гостей. Григорий в компании господина Лопушинского, ближайшего соседа Червинских, помнившего, стоит сказать, его еще малышом, и некоего господина Батурина, лучшего трагика, как его отрекомендовала Китти, отправились в курительную. Трагик, смеясь, сказал, что пение ему до смерти прискучило и в театре, а господин Лопушинский поддержал его, так как дочь его приемная упражнялась в игре на фортепиано ежедневно, по несколько часов кряду. Григорий же был не прочь послушать импровизированный концерт, но во-первых, ему не хотелось, чтобы посторонние вдруг заподозрили, что он проявляет интерес к актрисе Райской, а во-вторых, ему подумалось, что сама Китти захочет больше времени провести с Любушкой. Вскоре однако же его утомил разгоревшийся вдруг спор Батурина и Лопушинского по поводу того, правильно ли поступил директор театра, уволив одного из лучших актеров за пьянство, поэтому он решил пойти проветриться, а заодно и проверить, как там дела в гостиной. У дверей гостиной он увидел Любовь Андреевну. Она стояла, отвернувшись к стене, плечи ее вздрагивали от еле сдерживаемых рыданий. — Любовь Андреевна, — окликнул ее Григорий, — что с вами? Она обернулась, посмотрела на него грустными глазами, полными слез и вдруг совершенно неожиданно кинулась к нему: — Ах, Григорий Петрович, — расплакалась она, уткнувшись ему в грудь, — как… как это ужасно! За что?.. За что так со мной? Как можно… Я теперь ни за что не поверю больше… Зачем я только ее пригласила! — Кого? — спросил Григорий, по-отечески погладив ее по голове. Люба подняла на него заплаканные глаза: — Госпожу Райскую. Китти. Так кажется, вы все ее называете? Ненавижу! Видеть больше ее не желаю! Такую подлость попросту нельзя простить! __________________________________________________ «Очаровательные глазки» (И. Кондратьев)