Двадцать лет спустя

Дверь заскрипела так громко, протяжно и жалобно, что казалось, слышно должно быть не то что во всем доме, но и во всех окрестных деревнях. Катерина поспешно накинула на плечи шаль и укоризненно покачала головой, глядя на вошедшего: — Мне показалось, или вы забыли постучать, Григорий Петрович? — спросила она с преувеличенной строгостью. — Тут так половицы скрипят в коридоре, — улыбнулся он, — что я подумал, вы и без того уж осведомлены о моем визите. Он подошел к ней, обнял за талию и прошептал на ухо: — Ты ждала меня, верно, Китти? — Я догадывалась, что вы непременно придете, — она запрокинула голову, подставляя шею его поцелуям. — Я соскучился! Шаль соскользнула с ее плеч, а вслед за нею чуть было не полетела на пол и ночная сорочка, но Катерина вовремя опомнилась и попыталась отстраниться: — Григорий Петрович, — покачав головой, произнесла она, — еще рано: услышат ведь! Да и дверь вы забыли запереть, кажется. — Ох, Китти! — с явным сожалением проговорил Григорий Петрович. — Будто мы с тобою юные возлюбленные, коим родители запретили видеться, вот и прячемся украдкой на квартире для тайных встреч. — В некотором роде, — поправив сорочку, подняв и вновь набросив на плечи шаль, ответила Катерина, — так и есть, Григорий Петрович. — Этого только недоставало! — фыркнул он. — Мы с тобою — люди свободные и самостоятельные, а посему можем жить так, как нам хочется. — Я не об этом! — укоризненно проговорила она. — Я лишь хотела сказать, что в доме, должно быть, еще никто не спит, и право, будет неловко, коли Любушка, сестра ваша или ее матушка услышат, что мы тут… — Ну, они, чай, не дети, понимать должны! — хохотнул он. — Ах вы, беспутник! — рассмеялась Катерина и в шутку, несильно толкнула его локтем. — Возможны ли этакие речи?! — Вот и я говорю: зачем тратить слова впустую! — воскликнул он, подхватывая Катерину на руки. За окном сгущались сумерки; стоило, наверное, встать и задернуть портьеры, но Катерине не хотелось даже шевелиться. Она чуть приподнялась, поправила подушку, чтобы было удобнее и взглянула на задремавшего Григория Петровича. Так странно… Много лет тому назад, когда она увидела его впервые: перехватила его оценивающий взгляд, — у нее, она до сего дня отчетливо помнила, будто случилось это только вчера, часто забилось сердце. Предчувствие не говорило — кричало, что жизнь ее, спокойная и почти безмятежная, отныне закончится, и так оно и случилось. Потом Катерина только и делала, что пыталась убежать от него. Григорий Червинский стал для нее самым настоящим наказанием, карой Господней невесть за какие грехи. Но видимо, часто думала тогда Катерина, чем-то тяжко нагрешила она в этой или же в прошлой жизни, раз ей приходится терпеть бесконечные притязания этого человека. Потом, когда она оказалась в доме Лидии Шефер, ей иной раз нет-нет, да приходила в голову мысль, что, может быть, зря она так старалась убежать. Не лучше ли было стать при молодом пане содержанкой, чем терпеть бесконечные побои и издевательства полусумасшедшей купчихи. Она сама себя ненавидела за такие мысли, гнала их, но они возвращались и возвращались всякий раз, когда Шефер запирала ее в холодном погребе или морила непосильной работой. Потом, после того, как Захар отпустил ее, она бежала, встретила после всех своих злоключений Андрея и обрела наконец рядом с ним свою любовь, то все равно не забыла Григория Червинского. Она винила его во всем, что случилось. Почему-то ей стало казаться, что именно он внушил своей матери сомнения по поводу порядочности Алешеньки, и Анна Львовна отказала ему от дома, доведя тем самым до гибели. Когда же Катерина узнала, что именно Григорий виноват в гибели Алешеньки, то возненавидела по-настоящему. Она желала ему всех возможных адовых мук. Пусть ни дня в жалкой его жизни не проходит без боли… С годами, естественно, ненависть поутихла; Катерине и без Григория Червинского хватало как огорчений, так и радостей… Хотя, конечно, когда спустя много лет они вновь с Григорием встретились, все старые обиды и переживания вновь ожили в сердце. Но очень быстро все изменилось совершенно кардинальным образом. Теперь он стал совсем другим. Отношение Катерины к Григорию поменялось после того, как он рассказал ей о том, что Любушка осталась жива. Больше того, он и не пытался при этом даже и намекать на то, что ждет от нее какой-либо благодарности, тем более, вполне определенного свойства. Впрочем, перемены произошли не только с Григорием Червинским, сама Катерина также не осталась прежней. Как говорят, все течет, все изменяется… А ведь есть и младший брат Григория. Левушка. Когда Катерина думала о нем, у нее всякий раз сладко замирало сердце. Левушка был таким… юным, восторженным, пылким и порывистым. Взгляд его столь красноречиво говорил о том, что если бы только она позволила, он подарил бы ей свою жизнь. Катерина почти решилась украсть у жизни еще один, крохотный кусочек счастья, но… Переходить дорогу собственной дочери она не хотела и не имела права. Именно в такой сложный и переломный момент рядом вновь оказался Григорий Петрович, и Катерина позволила ему, так скажем, утешить ее. И как ни странно именно с того самого вечера, когда он остался на ночь, Катерина стала чувствовать, что ее неимоверно тянет к этому человеку. Рядом с ним ей стало вдруг на удивление тепло и уютно. Скажи ей кто-нибудь подобное всего несколько лет тому назад, Катерина рассмеялась бы ему в лицо. Да, конечно, всепоглощающей страсти к Григорию Петровичу она не испытывала, но ведь она давно уже не в тех летах, когда наивные барышни теряют голову от любви. Да и он, стоит сказать, больше не тот упрямый юнец, который готов на все, лишь бы получить свой трофей. Теперь он внимателен к ней, нежен и предупредителен во всем. Он ничего не требовал от нее, больше того — ни о чем не просил, да и сама Катерина не пыталась изменить ситуацию. Ей не хотелось ни разговоров, ни выяснения отношений, ни объяснений. Пусть все остается как есть, решила она. Им хорошо вместе, а большего и не нужно. Впрочем, тот факт, что Григорий Петрович решил поехать с ней в Белоцерковку, а позже — помочь ей там устроиться и вести все дела, красноречиво говорил о серьезности его намерений. Значит, тем лучше! В конце концов, что толку сокрушаться о недостижимой мечте, коей навсегда останется для нее Левушка. Пусть он будет счастлив с Любушкой, так будет лучше прежде всего для него. Катерина приподнялась на локте и посмотрела на Григория Петровича, который как раз в тот самый момент тихо вздохнул во сне. Она улыбнулась и осторожно отвела прядь волос у него со лба. Так странно: она даже теперь называет его исключительно Григорием Петровичем. Катерина вспомнила, как буквально несколько дней тому назад он, смеясь, сказал ей, что пора бы уже оставить в прошлом хотя бы этого «Петровича». — По крайней мере, когда мы с тобой одни, к чему эти церемонии, — обнимая ее, произнес он, — ты могла бы звать меня просто по имени. — Что поделать, — отозвалась Катерина, — я уж привыкла за столько лет. Да и вообще, крестная, к примеру, всю жизнь называла мужа, вашего батюшку, исключительно по имени и отчеству. Как и он ее. — Матушка была воспитана в другое время, — пожал плечами Григорий Петрович. — А помимо всего прочего, — он тяжело вздохнул, — тебе не хуже меня известно, что меж ними, так скажем, почти всю жизнь были довольно-таки натянутые отношения. Кстати, — усмехнувшись, тут же прибавил он, — да будет тебе известно, что Лариса Викторовна называла отца… Петенькой. — Правда? — живо заинтересовалась Катерина. — Ну, я-то, разумеется, не застал времен их семейной жизни, сама понимаешь. Когда мы с милейшей моей мачехой познакомились, их с отцом роман только-только начался. Но не так давно, когда мы с нею беседовали, то в разговоре она обронила, как мне показалось, случайно, что дескать, они с Петенькой то, они с Петенькой это… Так оно непроизвольно прозвучало, и Лариса Викторовна ничуть не смутилась. Я же чуть чаем не поперхнулся! На моей памяти — попробовал бы кто отца так назвать в глаза!.. — Видно, любил он ее, — пожала плечами Катерина. — Знаю… — Когда-то у нас… ну, в имении, я хочу сказать, в Червинке говорили, — вспомнила вдруг Катерина, — будто бы Петр Иванович не то что сам полюбить кого-то, он попросту и слова такого не знает. Но однажды я поняла, что это неправда. Те два дня, что Лариса Викторовна провела в имении, перед тем, как меня… Как сама я оказалась у Шефер. Словом, в доме тогда только и разговору было: правильно ли хозяин поступил, когда, не дождавшись окончания траура, привел в дом новую жену. А он так и сказал нам всем: это, мол, моя жена, и все обязаны ее слушаться. По большей части, за глаза все его осуждали, а я… Один раз я увидела их вместе, и… Ни на кого, никогда прежде ваш отец так не смотрел. Ни с кем не говорил так… мягко и спокойно. И никто больше не мог сказать ему нечто вроде: «Полно вам сердиться, Петр Иванович!» — чтобы он спокойно, без ссор и ругани согласился. Глаза Григория Петровича вдруг потемнели: — Говорят, что рано или поздно человек меняется, особенно если испытывает серьезное потрясение. Любые испытания тому способствуют, а любовь в некотором роде — тоже испытание. Катерина тронула его за плечо: — Вы больше не злитесь на них, верно? — тихо спросила она. Григорий махнул рукой: — Разумеется, нет. Какой теперь смысл? А потом, кто я таков, чтоб осуждать других за какие бы то ни было прегрешения, когда мои собственные грехи… Тебе и без того известно, сколь они велики. Я часто думаю еще и о том, что ежели вдуматься, отцу повезло: он не остался на склоне лет совсем один. Ведь помимо того, что я навершил столько подвигов, ему на пути могла встретиться жадная до денег «канареечка», которая вытрясла бы из него все, что можно, да и упорхнула в неизвестном направлении. Но вместо этого ему попалась женщина с золотым сердцем. Это я сейчас понимаю… Мне жаль, что мы с ним столько времени потратили зря. И так и не помирились… здесь, в этом мире. Катерина сочувственно вздохнула: — Я думаю, где бы ни был сейчас ваш отец, Григорий Петрович, он знает обо всем. Знает, что вы… простили, что вы любите его. И душа его спокойна. В ответ Григорий крепко обнял ее: — Надеюсь, это так. Скажи, — моментально сменил он тему, — а ты… меня любишь? Если бы только это было так, то и я наконец-то стал бы счастливым человеком. Она не ответила. Просто обняла его в ответ и ласково поцеловала в щеку. Катерина вновь вздохнула, вспомнив сейчас о том разговоре. С тех пор Григорий Петрович больше не заговаривал с нею о любви, но Катерина надеялась, что он все же понял: по-своему она крепко привязалась к нему. Осторожно, чтобы не разбудить его, она придвинулась ближе, легла, положив голову ему на плечо и закрыла глаза.

***

Утром Лариса Викторовна вместе с Ларочкой и Любой собрались уезжать. Катерина же вместе с Григорием Петровичем решили задержаться еще на несколько дней, ведь они так и не успели ничего толком осмотреть и проверить, в каком состоянии имение. Возможно, семейство осталось бы вместе с ними, стоило ли ехать столько верст, чтобы отправиться обратно практически сразу же. Однако Ларочка заартачилась по своему обыкновению и заявила, что не желает здесь находиться. А виной всему девушка, которая вчера зашла узнать, будут ли господа ужинать. Она показалась Катерине застенчивой и добросердечной: держала себя скромно, говорила весьма учтиво, кроме того, она носила под сердцем дитя. Катерина сразу же прониклась симпатией к этой милой девочке, а вот Ларочка как только увидела ее, так и побелела, точно полотно. — Что ты здесь забыла? — сжав кулаки, она приблизилась к бедняжке, которая отшатнулась от нее, точно ожидала удара. — Неужели я никогда от тебя не отделаюсь! — Я… живу здесь, Лариса Петровна, — вскинула голову девушка. — А вот что вы здесь делаете? — Лара, — окликнула Лариса Викторовна свою дочь, — я тебя прошу: успокойся. Довольно уж с нас скандалов. А вы, — обратилась она к девушке, — позовите-ка лучше вашу домоправительницу. Девушка кивнула и направилась было к двери. — Стой! — не обращая внимания на слова матери, Лара тут же метнулась за ней. — Одно только слово: от кого ты беременна? — Лара! — вновь воскликнула Лариса Викторовна, строго взглянув на дочь. — Что происходит? — повернулась Катерина к Григорию Петровичу. Тот шепотом объяснил ей, что девушку эту зовут Людмилой, и она — несостоявшаяся невеста Василия Косача. Что ж, понятно теперь, почему Ларочка так нервничает. — Кто отец твоего… ребенка? — в упор посмотрела она на свою соперницу. — Мужчина, — нимало не смутившись, усмехнулась та. — Я понимаю, что не Дух Святой! Кто он? — растеряв последние остатки хладнокровия, выкрикнула Лара. — А то не ваша забота, пани Косач! Прошу простить, господа, — с издевкой прибавила Людмила, — у меня много дел. Пойду кликну Лукерью, как вы и просили. С вашего позволения! Ларочка весь вечер была сама не своя. За ужином она почти ничего не ела; сидела и смотрела в одну точку. Лариса Викторовна и Любушка старались отвлечь ее разговором, но она лишь отмахивалась от них. Ее, очевидно, изводила мысль о ребенке Людмилы, ведь поначалу та чуть было не отбила у нее Василия. Людмила говорила всем, что подарит Василию наследника, и именно поэтому он бросил Лару и собирался жениться на ней. Потом выяснилось, что ребенка у нет и не было. Прямо на свадьбе произошел грандиозный скандал, и Людмила исчезла из жизни Василия. И вот… Самое первое, что приходит на ум — это вопрос: когда Людмила солгала? Когда сказала, что не беременна, или теперь, когда утверждает, что отцом ее ребенка является вовсе не Василий Косач? Впрочем, на этот вопрос она не дала прямого ответа… Свадьба та была в начале января, теперь на дворе июнь. Если присмотреться, то срок-то уже приличный. Неужели?.. Да может ли такое быть? Как бы там ни было, Лара наотрез отказалась оставаться в имении, Лариса Викторовна, разумеется, решила уехать вместе с ней, справедливо решив, что отпускать дочь одну — неразумно. Что же до Любушки, то она также решила поддержать Лару. — Кроме того, — объяснила она, — я скучаю по дому. Вдруг придет письмо от Левушки, а меня не будет. Вы не обидитесь, матушка? — Что ты, родная! — Катерина ласково взглянула на нее и поцеловала в лоб. — Как я могу на тебя обижаться! Да и не так уж далеко отсюда до Нежина, и мы тут покуда не навсегда. — Благодарю вас, матушка! — мгновенно повеселела Любушка. Они отбыли сразу же после завтрака, а Григорий Петрович вместе с Катериной, проводив их и выпив еще по чашке чая со сливовым вареньем (не таким вкусным, как у Павлины, то тоже весьма сносным), решили прогуляться по саду, а заодно посмотреть: сильно ли он запущен и нужно ли нанимать нового садовника как можно скорее. Не успели они встать из-за стола, как дверь в столовую без стука распахнулась, и на пороге возник грузный темноволосый мужчина в довольно-таки помятой одежде. — Вы, стало быть, явились сюда распоряжаться имением? — почесав давно уже не бритую щеку, спросил он. — А вы, милейший, кто таков будете? — вскинулся Григорий Петрович. — И по какому праву ведете себя столь бесцеремонно в присутствии хозяйки поместья? — Хозяйки! — исподлобья взглянув на них, презрительно отозвался грубиян. — Видали мы таких хозяев. — Мне кажется… — начала Катерина, но Григорий Петрович перебил ее. — Вот что, милостивый государь, — процедил он, — или вы сейчас же представитесь нам как подобает, или я сам возьму вас за шкирку и выставлю вон! Повторяю: вы разговариваете с новой хозяйкой этого дома — Катериной Степановной Вербицкой! — Развелось… вас всяких, — пробормотал себе под нос незнакомец. — То Тихвинские, теперь Вербицкая… Я, — чуть склонив голову набок проговорил он, — Константин Назарович Остапчук. Управляющий этим поместьем, будь оно трижды неладно. — Боюсь, вы недолго продержитесь на этой должности! — хмыкнул Григорий Петрович. — Да я, наверное, и сам не останусь. Ничего уж не выгадаю! — с обреченным видом махнул рукой Константин Остапчук. — Кое-что я собрал себе на жизнь… Я, собственно, чего хотел попросить-то: нельзя ли дочь мою, негодяйку этакую, здесь оставить? Пусть у вас работает, можете даже и не платить ей, из милости держать, коли ваша воля. — Ваша дочь — Людмила? — уточнила Катерина. — Она. Я вам прямо, пани, заявить хочу, что видеть ее рядом с собой не желаю. И греха на душу не хочу брать. Твердо ведь знаю: как появится на свет ее выродок, так и утоплю его, как кутенка! Этакий-то позор на мои седины! — он страдальчески склонил голову. Седины, справедливости ради сказать, в его волосах не наблюдалось вовсе. — Чем же она провинилась? — осуждающе покачав головой, спросила Катерина. — Известно чем! Брюхо нагуляла, да еще и врала мне, что не лежала в постели с тем… молодчиком! В общем, как, берете девку? — Разумеется, она останется в нашем доме, — кивнула Катерина. — Ну, — развел руками сей любящий отец, — раз уж вам не зазорно якшаться с публичной девкой и ее выродком — на здоровье. Видно птицу по полету! — Вы, сударь, говорите, да не заговаривайтесь! — тут же осадил его Григорий Петрович. — А ежели это все — можете быть свободны. — Благодарствуйте, добрый пан! — Константин Остапчук отвесил Григорию Петровичу шутливый поклон. — Да уж, — глянув исподлобья так, что Катерине мгновенно сделалось не по себе, — кабы все по справедливости было, не пришлось бы спину гнуть перед всякими… Это вы должны были бы у меня просить дозволения войти в этот дом! — С какой стати? — возмутился Григорий Петрович. — С такой, что дом этот — мой. Он принадлежал моему отцу. — Вы, милейший, как я погляжу, не протрезвились еще, — усмехнулся Григорий Петрович. — Насколько мне известно, сына господина Тихвинского зовут Владимиром. А вы, уверяю, совсем на него не похожи. Константин Остапчук побагровел от злости, и Катерине сделалось страшно: кто знает, на что способен этот безумец. — Я говорю не о мерзавце Тихвинском, — прорычал он, — а об истинном хозяине этого имения! Единственном и настоящем! О Викторе Введенском. А самозванцы Тихвинские явились сюда после его смерти и отобрали у нас последнее, что после него осталось!