Toxine.

Колокольчик на двери прозвенел. Солнечный свет пробился в темное помещение на несколько секунд, и сутулый парень зашел внутрь. Яркие, жёлтые лампы, обернутые красной, декоративной бумагой, создавали таинственную атмосферу. Это была одна из основных причин, почему Джимми запомнил это место, и, впоследствии, выбрал его как место встречи. Не только здешняя атмосфера была хороша — тут что было громким, так это музыка, а редкие посетители вели себя достаточно сдержанно. Иногда Джимми приходил сюда, молча курил и слушал грязный рок-н-ролл, будто совершал некий ритуал — а после него на душе неизменно становилось легче и теплее. Он спустился по длинной лестнице вниз, внутренне сжимаясь каждый раз от стука собственных каблуков по каменным ступенькам, и оказался в таинственном и загадочном «For the Record». Столики с красными, кожаными диванчиками, приклеенные по углам помещения, были заняты ровно на три четверти. Любимый столик Джимми оставался свободным — тот самый, в дальнем углу, где по правую сторону от тебя стоит давно неработающий монетоприемник, а на стене беззвучно отсчитывают время черные часы. До того угла музыка обычно долетала с глубоким эхом — это помогало любой композиции прозвучать мягче, а ещё оттуда можно было незаметно разглядывать посетителей барной стойки из выкрашеного гранита, оставаясь при этом единым с тенью. Туда Пейдж и направился. Он продумал все заранее — от угла обзора до плана разговора. Хотя, какой бы силы не было убеждение, дураки в составе «The Yardbirds-2» не нужны. Дураки должны слушать, как «The Yardbirds-2» выступают, и ломать себе челюсти от удивления. После прохладного стаканчика джина или виски фантазия бывает и поразнообразней, но он уже решил, что пить не будет. Именно ему, как лидеру будущей группы, на этой встрече нужно оставаться трезвым, чтобы прозвучать максимально убедительно. Он не знал этого парня, видел его единожды, и никогда не узнал бы, если бы не Бонэм — сообразительный, резкий на первый взгляд парень с талантом таким же большим, как и его сердце. С первого же знакомства у него отпали всякие сомнения: этот парень обладает необузданной энергией, понимает это и использует на все сто процентов. Затащить его к себе равносильно выигрышу в казино; сразу стало понятно, что сделать это будет непросто, но, если получится, то произойдет настоящий бум. Произойдет, конечно, при условии, что Джимми все тщательно спланирует. Ну, а тот, с кем Джон его познакомил, был совсем другим человеком, и отношение к нему Джимми неосознанно составил из противоречий и сомнений. Настолько заинтригованным он не бывал ещё ни разу в жизни. Его вокал, нет сомнений, уникален в своем роде — Джимми не встречал ещё ни одного и близко похожего на этот. Какой-то… Нестабильный, скачущий, но переполненный энергией и чувствами до краев. В нотах можно было услышать и прочувствовать то, как дрожат струны души этого человека, а если начать вслушиваться, то любая песня в его исполнении превращается в целую историю, со своей уникальной атмосферой и героями. …Такой глубинный анализ всего-то двадцатиминутного выступления в тот вечер получился сам собой, правда, не без помощи бутылки охлаждённого пива. Джимми даже сам оскорбился, что пивнуха, в которой все происходило, не была так же сильно увлечена магией на сцене. Высокий, статный парень с длинными, золотыми волосами, выглядел так же, как и при выжигающем глаза свете софитов — сиял. Ему было достаточно того факта, что он исполнил свои любимые всем сердцем — так предполагал Джимми, судя по степни его вовлечённости — песни, чтобы быть счастливым. «Все мы были бы ещё счастливее, будь у нас в кармане хоть какие-то деньги.» Когда Джон протянул ему бутылку, горло промочить, он вежливо отказался и порхающей походкой направился к барной стойке. Только тогда Джимми заметил, как он был одет. Дорого. И сексуально. Он успешно подчеркивает свою красоту самыми изощрёнными способами. У этого парня рубашка из дорогой, воздушной ткани. Кажется, это сатин. Черные рукава вычурной формы вышиты золотыми нитками, которые формируют на ткани волшебные узоры. Преимущественно темный тон в одежде выделял его самое главное достоинство — светлые, волнистые, отливающие золотом волосы. Они прямо-таки светились в беспорядочном свете ламп, и, хоть Джимми и очень пытался, но не смог справиться с мыслью, что, наверное, эти волосы очень мягкие. И, наверное, проведя по ним рукой и неровно распределив между пальцев пряди, он почувствует нежный шелк. Прозвенел колокольчик. Кто-то стал спускаться по лестнице. Джимми замер, а сердце, наоборот застучало быстрее; к его радости или разочарованию, это был не Роберт Плант. Нет. Всё-таки он выпьет стаканчик джина со льдом. Ровесникам Пейджа свойственно относиться к себе и своей жизни с иронией, или, что чаще встречается, с лёгкой улыбкой на губах. Много мечтать и пробовать на вкус все, что приподнесет судьба — почему нет, все же жизнь только начинается! Джимми это было столь же чуждо, как и работа в офисе или на стройке. С такой серьёзностью, как к себе, он не относился ни к чему другому. Исключением была только музыка. Несмотря на скрытность и нелюдимость, у Джимми были друзья, да ещё какие — благодаря им Пейдж попадал на вечеринки всех сортов: на те, что сами по себе не предел мечтаний, и бывал на тех, которые были воплощением его худших кошмаров; правда на самых сумасшедших Джимми ни в каких активах не участвовал, ведь куда интереснее наблюдать за безумием с безопасного расстояния, чем быть с ним заодно. Когда-то очень давно в его сознании родился страх, что это заразное безумие однажды доберется до него и внесёт хаос в вечный порядок мыслей. И каждый раз он бежал, находил утешение в хобби, в работе, на крайний случай — в алкоголе; оказавшись перед бескрайним простором выбора, в мгновение ока разрабатывал несколько сотен планов. Хоть один, да сослужит добрую службу. Так каждый раз. Планирование, стратегия и холодный рассчет привели его туда, где он находится сейчас — на обломках былой славы «The Yardbirds», талантливый, амбициозный гитарист Джеймс Патрик Пейдж готовится создать нечто легендарное, что многие и многие люди будут потом вспоминать с восхищением… Конечно, если все пройдет по плану. Его друзьям хватало воспитания не упоминать то, как много он беспокоится по мелочам — Джимми осознавал это настолько же ясно, как и все остальное в его жизни. И чего, собственно, в этом плохого? Осторожность же ещё никому не помешала — к примеру, без нее смертей на пешеходных переходах в ночное время случалось бы вдвое больше. Джим не принимал во внимание известную в кругах близких друзей мысль, что его чрезмерная прагматичность и является причиной тому, что он все ещё зверски одинок. Снова прозвенел колокольчик. В этот раз Джимми напрягся поменьше. Джин в стакане закончился, лёд скоротечно расстаял и превратился в воду. Ступая медленно и уверенно, внимательно разглядывая помещение, в «For the Record» зашёл Роберт Плант. Пейджа все не покидало волнительное, странное чувство от вида этого человека. Просто смотря на него, на его движения и вспоминая его голос на выступлении, ему верилось, что их встреча — важная. Для истории? Для «Yardbirds-2»? Для самого Джимми? Неизвестно. Нехарактерный, больной оптимизм. Незнакомый ранее оптимизм. Пугающий. Джимми вмерз в красный диван. Сжав кулаки и положив их как бы расслабленно на стол, он продолжал наблюдать, следить, как Роберт с прищуром оглядывает темное помещение, но, так ничего и не обнаружив, сдается и садится за пустую барную стойку. Джимми продолжает смотреть. «Маргариту, пожалуйста,» доносится до него мягкий голос, и утопает в настырном вокале неподражаемых Марвина и Террел¹. Его голос звучит совсем не так, как тем вечером, когда они впервые познакомились; здесь его некому перебивать и загораживать, нет нужды рисоваться и перекрикивать музыку, когда она играет поодаль. Он весь расслабленный, немного потерянный и чужой. Пейдж проводил много встреч, в самых разных местах. Общался с разными людьми, обзванивал множество компаний, телефонов, станций. Столько времени потратил — и одного взгляда на Роберта было достаточно для него, чтобы понять, что это все было пустой тратой времени. Пытаясь выдержать в голове простую мысль, что, несмотря на свой нечеловеческий восторг и сложившуюся к этому моменту лояльность, нужно быть осторожным и ничего не испортить, он встал из-за столика и медленно проследовал к барной стойке. Плант успел кивнуть бармену, чтобы поблагодарить за готовый коктейль, после чего внимательно взглянул на Пейджа. Потерянность на лице быстро сменилась дружелюбием. Без лишних слов он протянул ему руку. — Привет. Красивое место ты выбрал! — Привет! Спасибо… Пейдж подсел за стойку, демонстрируя знакомому уже как два года бармену свой пустой стакан. Одного такого не хватит, чтобы напиться, а двух как раз достаточно, чтобы протрезветь. Приблизившись к Роберту от диванчика до расстояния примерно с метр, Джимми почувствовал на своей коже лучи тепла, настолько энергетика Планта была сильна. Он уже не сомневался, что его белозубая, широкая улыбка — искренняя. Роберт хранит в себе тот же энтузиазм и заинтригованность личностью Джимми, но всех карт сразу раскрывать не будет… Друзья знали Пейджа, как осторожного планировщика. Черт возьми, да он сам себя таким считает. Но именно сегодня, здесь, в три часа дня, в баре «For the Record», за этой барной стойкой, стратегии в голове рушатся сами по себе. Хочется сразу же пожать ему руку и поздравить со статусом вокалиста «The Yardbirds-2». «Надо бы поработать над новым названием.» Они молча пьют свои напитки, разглядывая окружение, Роберт — с исследовательским интересом, а Джимми — чтобы занять себя и не сойти с ума. Все, совершенно все в этом человеке кричало ему, что, мол, вот он я, твой будущий коллега с талантом и чувством собственного достоинства! — Знаешь Марвина²? — вопрос зажёг искру в его светлых глазах. — Конечно знаю, — он сделал ещё один короткий глоток, — я восхищался им с детства. Всегда было интересно, как он распевается перед записью? И распевается ли вообще… Джимми лишь пожал плечами. — У всех свои секреты. — Такой сильный бас, как у него, от природы не даётся. Но любой голос точно можно раскачать. Впрочем, — он прочистил горло, — это то, чем я постоянно занимаюсь. — Кстати, твой вокал, он… впечатлил меня тогда. Сильно впечатлил. Не думаю, что тебе стоит что-то в корне менять. После сказанного во рту остался странный привкус - Джимми из принципа редко кого-либо так открыто хвалил. Иногда ситуация требовала вклада лести, но в этот раз комплимент прозвучал не ради личной выгоды — Джимми так думал, и высказал это вслух, все просто. А Роберт ещё больше просиял. Кажется, эти слова были именно тем, в чем он нуждался. — Спасибо. Улыбка украсила его лицо, и, с трудом расслабляя мышцы, желающие остаться в том же положении, он вновь приложился к своему стакану. Джимми довелось поработать с разными людьми. Иногда приходилось мириться с конченными мудаками — до тех пор, пока они платят ему, как сессионнику, взаимопонимания нужно добиться любой ценой. В конце концов, когда музыка и сессионные записи — это твоя профессия, по другому просто не бывает. Всё лучше, чем чахнуть в душном офисе. Как своего рода кочевник, Пейдж к двадцати трём годам навидался самых разных музыкантов. Хитрых, сварливых, льстивых, непрофессиональных, чудом остающихся на плаву где-то в вышке музыкальной индустрии; рассчетливых, жадных, умных, манипуляторов и много кого ещё. И один только Роберт Плант вызывал в нем неоднозначные чувства. Он одновременно интриговал и отпугивал своей мощной внутренней энергией. Сила души и воли читались в каждом его движении: в том, как уверенно он сидит, раскинув ноги в стороны, как держит свой стакан с алкоголем, покрытый полупрозрачной ледяной пленкой. Его долгие, изучающие взгляды, внушали крепкую уверенность в том, что это он позвал Джимми на встречу, а не наоборот. С таким человеком захочется посоревноваться даже тому, кто этим делом не увлекается. Джин напоминал Пейджу вкус каких-то конфет из детства, дешёвых леденцов, которые мать приносила раз в неделю в периоды безденежья. После второго стаканчика голова действительно прояснилась. Кубики льда одиноко таяли на стеклянном дне. «Ain't no mountain high enough» закончилась, недолгая пауза — и началась «Drive my Car» ливерпульской четверки. Джимми постарался не кривить лицо, но, услышав тихий, бархатистый смешок, понял, что у него не получилось. — Что? — спросил он, пытаясь теперь не улыбаться. — Я живу недалеко, в паре кварталов отсюда, — сказал Роберт, качнув головой в сторону двери. — Можем послушать ещё больше Марвина, если хочешь. «Я бы отдал все, чтобы хоть пару минут не слышать ни одной ноты из песен Битлз,» — заключил Джимми про себя. Не то, чтобы эти парни не были талантливы — просто о них трубили везде, где только можно. А из-за одного безумного наводнения битломанов он однажды опоздал на экзамен. Личные счета, они такие. — Тогда пошли, — утвердительно кивнув головой сказал Пейдж и ловко спрыгнул со стула. Деньги Роберт положил рядом с опустошенным стаканом, не забыл вежливо кивнуть на прощание, а Пейдж сделал только второе. Все цифры фиксировались отдельно, на листке бумаги, на счёт постоянного посетителя; это - преимущество, вольность, или просто привилегия человека, способного договориться и добиться чужого расположения.

***

Как только он открыл двери, в нос ударил душистый запах сушеных трав. Нотки корицы, гвоздики, что-то очень резкое, но приятное, похожее на ягоды асаи — все эти запахи вместе взывали к чувству, будто Джимми пришел не в гости, а к себе домой. — Морин сегодня не дома, так что можно расслабиться. — Роберт впустил гостя вперёд и потом зашёл сам, хлопнув заедающей дверью. Кажется, Плант был очень серьёзен со своими планами на Морин, раз так старательно измывается перед ней уже несколько лет. «Что же, Морин, дорогая, тебе определенно повезло.» Роберт, без сомнений, создавал впечатление человека, смыслящего в красоте. Сначала об этом Джимми рассказал его внешний вид, а теперь и обстановка в квартире; он без труда определил, что обустройством гнездышка занимался именно он. Здесь было много дерева, пара стульев в коридоре — плетеные, а на них накинуты искусственные шкуры козы или лошади. Примерно та же картина с переплетением дерева, сложной резьбой и мягкими на вид пледами, то имитирующих шкуры животных, то исписанных замысловатыми орнаментами, ждала его в гостиной, смежной с кухней и в спальне. На редкость жаркое, дневное солнце падало на оранжевый, круглый стол, и, сверх того, повсюду запахло смолой. — Это все… бохо, так? — Пейдж внимательно осматривался, чувствуя себя немного чужим в такой уютной, домашней обстановке. Роберт пожал плечами. — Возможно. Никогда не стремился следовать каким-то определенным стилям… Немного бохо. В основном это просто беспорядок, — они вместе усмехнулись. — А ты… где-то работаешь? — осторожно спросил Джимми, через секунду взмахом руки очерчивая статную фигуру в дорогой одежде. — Столько в баре на выступлениях никогда не собрать. — Подрабатываю разнорабочим, — Роберт мило улыбнулся и отвёл взгляд. — Иногда сестре нужна помощь, и я незабесплатно помогаю. Пейдж кивнул и улыбнулся. Вероятно, у него очень богатая сестра, раз подработка приносит достаточно денег для покупки сатиновых рубашек. — Только Бонзо не рассказывай, — попросил Плант. — Почему? —…Он считает, что быть на побегушках у девушки, пусть даже родной сестры — это унизительно, — он пожал плечами. …Несмотря на обширный выбор, Джими предпочел пол любому плетеному креслу. Под пальцами приятно чувствовался короткий, мягкий ворс красного, расписного ковра, протянуть ноги на таком — одно удовольствие. В руках у него была серая, глиняная чашечка с душистым глинтвейном — она как ничто иное подпитывала чувство уюта и идиллии. Мягко шипела пластинка, а с иглы слетали теплые, гладкие ноты «Mr.Tambourine Man». Роберт дал Джимми возможность выбрать музыку самому, а сам усвистал греть воду в цветочной кастрюле для напитка. Глаза мгновенно разбежались по обширной коллекции пластинок. Здесь были и совсем новые, белые бумажные конверты, у которых каждый уголок хорошо разглажен, и, очевидно, старые «жильцы» — с потертой, желтоватой бумагой, но ни один конверт порван не был. Плант любил их так же, как и музыку, записанную на них. Джимми несколько раз провел пальцами по всем сразу, слушая их шелест, долго и вдумчиво всматривался в их содержание. И пусть они пришли сюда с условием послушать больше Марвина, лицо Джимми просияло, когда в его руках оказалась «Bringing It All Back Home» Боба Дилана; совсем новая, гладкая обложка и понятный, пропечатанный треклист. Ему еще не доводилось слушать целый альбом Дилана, и только он отпустил иглу, как в это же мгновение словно оделся в серое, и оказался на пустынной площади. Вот мимо проезжает скотовозка, а на ней — смуглолицый парень, с блаженным выражением лица рассказывает об ужасах расизма; тут парень и скотовозка испаряются, и Джимми, как невидимка наблюдает ссору двух молодых людей, и по лицам их понятно, что поругались они сильно и по делу. А позади Пейджа зычный, настырный голос рассказывает, объясняет, что же здесь происходит, задаёт вопросы и не даёт никаких ответов. …Когда настала очередь композиции «Mr.Tambourine Man», Роберт закончил с глинтвейном и присоединился к прослушиванию. Сел на плетёное кресло, закинул ногу на ногу, и, мечтательно смотря куда-то в потолок, отправился в то же пугающее, но захватывающее путешествие, что и Джимми, состоящее из метаморфоз неуслышанных, потерянных и перерожденных. Спустя десять минут радиола затихла, а прослушанный альбом оставил после себя не то зудящую рану, не то освежающее вдохновение. — Слушать Дилана — это тоже самое, что слушать выступление чтеца, — начал Роберт в тишине. — Меня… поражает то, как он в каждой песне рассказывает новую историю, и каждый раз от лица нового рассказчика. Джимми кивнул, отпил глинтвейна, и почувствовал как внутри растекается эта душистая, крепкая жидкость, и, согревая, возвращает его в реальность, которая, внезапно, оказывается добрее фантазий. Он внимательно смотрит на Роберта, пока тот собирается с мыслями, или чего-то ждёт. Или просто слушает треск радиолы. — Он прозаик. Писатель. И только потом уже — музыкант, — сосредоточенный взгляд нивелировался столь довольной улыбкой, что внутри у Пейджа что-то ёкнуло. — Хороший выбор. Он смотрел на Планта долго, и улыбался. Никогда ещё алкоголь в его жизни не был так уступчив — человек столь хрупкого телосложения, как у него, опьянеть может даже от запаха. В этот раз похмелье после джина или любые другие неприятные последствия его миновали, оставляя после себя только самое «вкусное» — прилив эндорфинов и уверенность. Здесь что трезвым, что пьяным было ясно, как при свете дня: Роберт — не просто мимопроходец, не просто энтузиаст, коих вокруг — большое множество. Для Джимми было понятно, что с самой первой встречи они вместе почувствовали сильное, неземное чувство притяжения. Такое чувствуешь, когда судьба приводит тебя к нужному и важному человеку. Это чувствуешь, когда встречаешь гения, не уступающего тебе в силах, но мыслящего в другом направлении. Соединив два этих гения можно произвести настоящий фурор, взрыв, подобный рождению сверхновой звезды — опасный, жертвенный, но который запомнится надолго. И жизнь будет прожита не зря. С такой сильной тягой Джимми в жизни ещё не сталкивался — тем более он, прагматик до мозга костей, у которого даже чувства подчиняются своему графику. Эндорфины и адреналин пронзили каждую клеточку в его теле — то, как Плант вел себя, напрямую говорило ему, что эта интрига, давно переросшая в уникальную форму безумия, абсолютно взаимна. — Давай послушаем что-нибудь ещё. И Джимми согласно кивнул головой, умолчав, что ему вполне себе нравилось сидеть и смотреть друг другу в глаза, пока на фоне слышен лишь белый шум.

***

«Довольствуйся малым — и никто не сочтет тебя жадным.» Палец соскользнул со струны, издавая неприятный, свербящий звук. «Не отвлекайся.» Пейдж глубоко вздохнул и начал заново. Он всегда относился к себе серьезно; если представить эго и супер-эго, как двух разных людей (за исключением идентичной внешности, они, всё-таки, очень разные), то они бы пожимали друг другу руку при встрече и разговаривали исключительно дипломатическим языком. Такой подход к себе и своей жизни не позволял совершить ошибки или потеряться на поводу у сильных эмоций. Каждый шаг продуман, каждое действие — спланировано. Вечный порядок, в котором нет места иррациональности, и, упаси боже, чувственным рефлексиям о несбыточном. Джимми играл и играл свое соло, ловко импровизируя на ходу — наконец-то смог расслабиться и не играть под диктовку, как на рабочих сессиях. Теперь, когда на свет появились «The Yardbirds-2», он — сам себе хозяин, и может придумать и воплотить в жизнь любой свой замысел. Особенно его подпитывала поддержка, которую выражали все остальные. Бонэм всегда говорит громко — даже когда думает, что аккуратно шепчет. Чуткий слух Джимми улавливал его неприкрытое, грубоватое восхищение его талантливым обращением с гитарой. «Он вообще человек? Как можно так играть?» поражался он, в то время, как на лице Пейджа расцветала довольная улыбка. Всегда приятно получить похвалу, и вдвойне приятно, когда она исходит от такого же талантливого профессионала. «Не отвлекайся. Куда ты смотришь?» Пейдж одернул себя — загляделся в пустоту. Сочиняя соло, он часто поворачивался лицом к стене, чтобы ограничить появление любых отвлекающих объектов в поле зрения. Он начал заново, мороз пробежал по коже.

Что-то случилось.

В последнее время он стал просыпаться с ощущением подъёма во всем теле; улыбка чаще просилась на лицо, и не важно, насколько уставшим он был после ночи занятий; утренний, цейлонский чай казался невероятно вкусным, рука все чаще тянулась добавить в напиток ложечку меда вместо сахара, и сегодняшним утром он даже поддался искушению — зачерпнул тягучую, вязкую жидкость чайной ложкой и долго, бесцельно наблюдал, как красиво она переливается на солнце золотом и янтарем. И утренние часы не были исключением. Дни стали проходить быстрее, — выскальзывали между пальцев, как песок; все больше энергии и сил Джимми тратил на то, чтобы собраться с мыслями и работать дальше. Он будто разваливался на части, но не из-за апатии или усталости, а из-за того самого, воздушного подъёма во всем теле. Невидимый образ гладил по щекам, оставлял невесомые поцелуи и искушал отложить запланированные дела на потом, и вместо этого отправиться, например, в скромное кафе, выпить чашечку крепкого кофе на летней веранде, насладиться спокойствием, счастьем, жизнью. И будет ещё лучше, если этот акт созидания он разделит вместе с Робертом. «Не. Отвлекайся.» Его большие, голубые глаза — чистые, как небо, но по-своему хитрые, таящие в себе какой-то страшный секрет; ореол загадочности сопровождал этого парня повсюду и во всем, что бы он не делал. Его закалённый, мощный вокал завораживал абсолютно всех, кто находился в помещении репетбазы. Все восхищались, никто не мог сдержать улыбки. Значит, все в порядке, и нет, Джимми не засматривается на своего друга дольше, чем нужно. О таком даже подумать страшно. Поэтому он опускает голову достаточно низко, чтобы черные, пушистые волосы закрыли ему обзор, и продолжает заниматься с двойным усердием.

***

Пейдж всегда относился к себе и своей жизни с осторожностью, серьёзностью, обходительностью. Никто не любит вкус досады на языке, никому не нравятся ошибки и поражения. И, раз Джимми хватает сил и усердия, он сведёт любые неприятности к минимуму. В случае с навязчивыми мыслями он обратится к работе, и будет кopпеть над ней до отключки. Для кого-то работа — это сидеть за станком, кому-то судьбой предначертано каждый день тонуть в цифрах и числах, не имеющих к ним никакого отношения. Для Джимми работой была гитара. И за прошедшую неделю его навык заметно улучшился. На кухне было холодно и темно — солнце ещё не взошло, а погода шептала; грех жаловаться, это типичная середина осени в Англии. В такой атмосфере, в погоне за уютом и комфортом, всегда хочется заварить себе чайничек черного чая с бергамотом, достать с высокой полки коробку песочного печенья с джемом и тихо посидеть, послушать музыку… Но Джимми пришел не за этим, а за обезболивающими из аптечки, да и проснулся в четыре часа утра не по своей прихоти. Он и не помнил, во сколько заснул. А очнулся — с болью в голове и в мышцах; на коленях покорно лежала старая добрая акустическая гитара. Занятия до позднего часа постепенно входили в привычку; после совместных репетиций, всяческих подработок и студийных записей Джимми шел домой с большой неохотой, и мотивировал себя лишь тем, что сможет позаниматься ещё. Отточить лезвие своего таланта до идеала, отполировать знания до слепящего блеска — и все ради чего, какой приоритет? Стать лучше? Или, всё-таки, отвлечься от навязчивых мыслей? А они были. По ночам Пейдж подолгу не мог уснуть, а засыпая — не мог видеть сны. Золото волос и широкая улыбка преследовали его — везде, всегда и повсюду. Необычайно назойливый образ в виде мифической птицы свил себе гнездышко в саду разума Джимми, и остался жить там; каждый день плавно взлетая на своих широких, огненных крыльях, она облетала деревья-долгожителей, древние, архитектурные сооружения, и чувствовала себя, как дома. Порхание этих мощных крыльев мешало спать. Мешало есть. Мешало дышать. Все внутри ухало вниз, а затем восхищённо трепетало, когда он был рядом. Да даже если просто разговаривал — тело изнутри била больная дрожь. Ни одна девушка, которая ему когда-либо нравилась; ни один авторитет, которого стоило бояться; ни один кумир, на которого хотелось равняться; никто прежде не вызывал у Пейджа таких чувств. Тело на мгновение могло совсем перестать слушаться, и создавалось впечатление, что он нервничает на репетициях сверх меры. Он все чаще уходит на перекуры, хотя совсем не любит вкус табака во рту после. Он все чаще разбавляет обычный полуденный чай ромом или коньяком, и, когда заявляет на репетиции, что устал, на самом деле нагло врёт. Вечный порядок и вечный покой — так Джимми характеризовал устройство своего душевного состояния. Но так было раньше. Когда внутри тебя рушится чуть ли не целая цивилизация, что нужно при этом ощущать? Возможно, скорбь, возможно, страх. Но Пейдж улыбается, так счастливо, что не узнает самого себя в зеркале. И смеётся своему отражению. Роберт Плант. Роберт Плант. На языке остаётся медовый привкус хорошего, тайландского рома после его имени. Да, именно такой он на вкус — заморский, нездешний, настоящее чудо. Абсолютно уникальный, со светлыми глазами и самой искренней улыбкой на земле. Вечный покой и скудные эмоции — теперь это все в прошлом. Джимми запил таблетку водой и опустился за пустой стол. Приятно покалывало в груди. Всё-таки он счастлив.

***

«Кто такой этот Роберт Плант?» На мосту Джимми встретил лишь одну девушку в берете, которая куда-то очень спешила, и ещё несколько темных силуэтов виднелось дальше на площади. Он выдыхал холодный воздух вместе с сигаретным дымом — вредная привычка успешно согревала его в эту глубокую ночь. Обернувшись в свое серое, тонкое пальто получше, он направлялся в студию. Дарвин, студент его возраста, обычно сидел там на вечерней смене, и там же частенько ночевал без ведома начальства. Шанс, что именно сегодня Дарвин не ушел и остался на рабочем месте был недостаточно низким, чтобы убить больной оптимизм Пейджа. Обычно он бы просто задавил в себе такой импульс и продолжил пытаться уснуть до победного. Обычно, но не сейчас и не сегодня. Такое поведение было для него в новинку, и он с явным страхом одевался, собирался, затем поворачивал ключ в замке, тихо бормоча «Божечтоятворюясошелсума». Однако, с каждым шагом он становится все уверенней, холодный, осенний ветер резко выбивает остатки сна из организма, и улыбка опять просится на лицо. С непривычки любой сочтет себя самого сумасшедшим. Даже слово «сумасшедший» звучит не так пугающе, как «влюбленный». Роберт — какой он? За два полных месяца Пейдж побывал у него дома лишь дважды. Да, Плант явно смыслит в обустройстве и украшении жилплощади, и нет сомнений, что он — утонченный знаток и любитель музыки, и относится к ней, как к искусству, а не глупому развлечению. Много ли он спит? Как часто ест, и что больше любит, сладкое или соленое? Порадует ли его бутылка дорогого просекко на день рождения? Как быстро он засыпает? Насколько сильные и теплые его руки? А губы? Вдох, выдох. На лице Джимми опять улыбка и розовый румянец — и от холода, и от глупых, иррациональных, но таких теплых чувств. Он замедлился перед поворотом, возле мусорки, чтобы спокойно докурить и потушить сигарету. Эти чувства называются одним словом — любовь. И это слово звучит столь величественно, могущественно и громко, что Джимми сомневается, что то, что мучает лично его — это именно она. Эти сомнения одолевали его добрых несколько дней; как рой пчел они поселились в его внутреннем саду, обустраивая сладкие ульи среди веток. Всегда знающий, чего хочет, он оказался беспомощен — откуда ему знать, чего хочет Плант? Такой красивый парень не мог не быть мишенью для не менее красивых девушек, но холодный, беспристрастный анализ, который Джимми с большим трудом выдерживал, ему подсказал, что все не так просто. С самой первой встречи он нутром почувствовал родство и связь. Все его манеры, заискивающие выражения лица, трепетное отношение к своей внешности… когда долго общаешься с Робертом, то, хочешь не хочешь, да привыкнешь к этому. Плант не сильно старался скрывать свою феминность — или любовь к феминному — а Джимми был на редкость внимательным человеком, чтобы не заметить этого. …Возможно, у Джимми действительно есть шанс. Он потушил бычок об урну и завернул за угол. Одна чугунная дверь, другая… Третья. Вот и студия. Джимми даже рисковал представить свое будущее. Светлое, вдохновляющее, безмятежное. Вместе с Робертом. Но строить планы ещё рано. Ему предстоит совершить ещё много необдуманных и глупых поступков, прежде чем он попробует всерьез признаться. А пока это все далеко от настоящего и существует где-то в волшебном тандеме, Джимми планирует другое занятие, привычное и всегда помогающее — позаниматься на гитаре. Можно было заняться этим и дома, но, увы, четыре кремовые стены настолько ему осточертели, что даже ночью захотелось сбежать оттуда. Было ощущение, что наедине с собой волнение и сомнения добирались до него куда быстрее, чем, например, в окружении студийного оборудования. И, если Дарвин разрешит, то можно будет использовать ненужную пленку и записать черновики. Дверь в студию слишком легко поддалась. Джимми нахмурился; ее никто не закрывал. Он спустился по лестнице — за дверью с матовым стеклом горел свет. Но, войдя в лобби, Джимми понял, что Дарвина нигде нет — ни за столиком, ни под ним. Что-то не так. «Ограбление,» подумал Джимми, и мгновенно весь похолодел. Ноги вмерзли в пожелтевшую плитку, а взгляд упёрся в длинный коридор. Он быстро обернулся, посмотрел на входную дверь — никаких явных следов взлома. Пол совершенно чистый, ни крови, ни грязи, совсем ничего. «Спокойно.» Вдох, выдох. «Может быть, Дарвин вышел за сигаретами и забыл закрыть двери, — он приложил все силы, чтобы успокоиться и поверить в эту приземленную, незамысловатую версию. И правда, в трёх минутах отсюда находится маленький круглосуточный магазин, Джимми сам там часто бывал. — Да, скорее всего все именно так.» Выдох. Он собрался с мыслями и пошел вперед по длинному коридору. Цель — студия в самом отдаленном углу, после поворота. Обычно после репетиций на нее скидывались всей компанией, но даже без этого ее цена была значительно ниже, чем у остальных. Может, потому, что в ней кроме барабанной установки, дешёвых усилителей с комбиками и нескольких гитар ничего не было — даже отделки; но это Пейджа не отпугивало. Ему даже нравилось, что их ничего не отвлекает от дела. За приоткрытой дверью послышался громкий стук. Пейдж замер. Вдох, выдох. Нет, ему не показалось. Мышцы во всем теле напряглись, он непроизвольно задержал дыхание; внутри все стремительно покрывалось коркой льда от животного страха. Растерянный и напуганный, он пытался собрать самого себя по кускам, аки разбитый сосуд, и снова наполниться хоть какой-то уверенностью. Голова оставалась несобранной, но констатировала наблюдение — «В студии кто-то есть. Возможно, это Дарвин, возможно, вооруженный грабитель. Войдёшь в помещение — либо вздохнешь с облегчением, либо в последний раз.» И где сейчас весь тот холодный расчет, который так помогал раньше? В панике, Джимми не мог понять, что делать. А вдруг он просто все надумал, и там Дарвин? Хотя, чем ему заниматься в студии с инструментами посреди ночи, он учится на дизайнера! Пейдж не мог решить, что делать — любой из вариантов казался по-своему ненадежным или неправильным. Его метания на одном месте продолжались до тех пор, пока он не услышал очередной стук. И что-то ещё. Вдох, выдох. «Бред.» Нет, он не может бредить — его психологическое состояние всегда было стабильным. Это не галлюцинации, не ошибка восприятия. Он действительно это слышит. «О, Господи.» Вдох, выдох. Вдох… Не помогает. Пока сердце отчаянно бьётся в груди, а сознание все ещё не верит в ужасы происходящего, Джимми на дрожащих, слабых ногах подходит к двери и бесшумной тенью заглядывает в помещение. Стройные ноги, подтянутое тело, дорогой сатин, вышитый блестящей ниткой; длинные, светлые волосы, даже в полумраке отливающие солнцем. Лицо, покрытое испариной, взволнованное выражение, пропитанное похотью и желанием — низменным, животным, диким. В бледные ягодицы ногтями врезались пальцы рук Дарвина, подчиняя определенному темпу. И улыбка. Широкая, искренняя, довольная. Пейдж забыл, как дышать. Вынырнув из страшного увиденного, как из воды, он почувствовал, как тело наливается свинцом, а перед глазами стремительно темнеет. Его никто не увидел, а он увидел все. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Лицо Джимми остекленело, потемнело, будто из него только что высосали всю жизненную силу. Ему хотелось закрыть уши, повредить свои барабанные перепонки — все, что угодно, только бы не слышать этих мелодичных, сладких стонов; но руки безвольно опали вдоль тела, и все, что смог сделать трясущийся как в лихорадке Пейдж, это зажмуриться, да так сильно, что перед глазами поплыли цветные круги. Не помогало. Он уже сомневался, что ему вообще что-то поможет. Все эти рассказы Роберта про подработку были ложью от начала до конца. Гнилым враньём, которое он выдал с самой доброжелательной улыбкой на земле. Пребывая в состоянии ужаса и шока, Пейдж сложил два плюс два; чувства его не подвели, ведь с самого начала он подозревал, что Плант не просто так окружён ореолом тайны. А правда оказалась столь горькой, что Пейдж впервые захотел отмотать время назад и не приходить в эту чёртову студию, остаться в счастливом неведении, перебирая струны гитары у себя на диване. В сказочный тандем из хрусталя, питающий свою красоту из самых искренних, самых чистых чувств души Пейджа, ворвалась чудесная птица на своих больших, огненных крыльях, и ее острый клюв не стал даже прикасаться к приготовленным для нее снастьям и подаркам; она принялась клевать хрупкие стены, пуская по ним глубокие, болезненные трещины. Мгновенное душевное опустошение обуяло его; Джимми затошнило, тело стало ватным и слишком слабым, чтобы вздохнуть без боли в горле. Но станет неоспоримо хуже в несколько миллионов раз, если он сейчас же не убежит отсюда. Поэтому, сглатывая вновь и вновь подкатывающий ком, он так же тихо поднялся на ноги и поплелся к выходу. Прочь. Куда подальше. Надолго. Джимми всегда был осторожен, и все должно было пройти по плану. Видимо, не в этот раз.