Махитибенге не жалела ни о чём, когда лежала, полумёртвая, на холодном каменном полу, чуть прикрытом несвежей соломой. Не жалела, пока палач вытряхивал из неё душу, и снова и снова взвивался в воздух окровавленный кнут. Махитебенге кричала, извивалась, рвалась из пут — но о пощаде не молила.
Потому что она не жалела ни о чём.
Разбитые губы прошептали одно слово, одно имя:
— Асхель…
Сразу же с лязгом и скрежетом распахнулась дверь, и стражник гаркнул:
— Вставай, рабыня.
Встать было невозможно, однако Махитебенге встала.
На площади толпился народ.
Конечно же — не каждый день люди или полукровки, тем более, рабы, убивают винаийр. На каждом лице Махитебенге видела злобу, ненависть; каждый рот изрыгал проклятия. Даже дети, сидящие на плечах матерей и отцов, грозили ей кулачками.
Махитебенге было даже жаль детей. Родители сумеют научить их лишь ненависти и вражде. А те, в свою очередь, будут учить тому же своих детей.
Какая-то старуха бросила в Махитебенге вонючий гнилой лук, присовокупив оскорбление:
— Ах ты чёрная кудрявая рожа!
Девушка не повернула головы.
И вслед за старухой, будто ждали её сигнала, в Махитебенге стали бросать тухлые овощи, яйца и комки грязного снега.
Но тут толпу оттеснила стража.
Не в первый раз у Махитебенге потемнело в глазах, но в первый — при виде тёмных досок, впитавших кровь многих и многих казнённых. И четырёх лошадей, смирно стоящих у помоста. И четырёх крепких мужчин-винаийр с толстыми верёвками в руках.
В первый раз сердце забилось от страха, будто пойманная птичка:
нет, нет, не хочу, о боги и духи неба и земли, не хочу, не надо, пожалуйста…
Махитебенге пошатнулась. Звериный рёв чуть не сорвался с её посеревших губ.
Стражник не дал ей упасть. Грубо вцепился в плечи и затряс.
— Приди в себя, рабыня!
Из-за спин винаийр с верёвками вышел невысокий худой мужчина. Палач, который будет руководить казнью. В правой руке он нёс свёрнутый кнут. Через левую был перекинут лоскут чёрной ткани.
Палач подошёл к Махитебенге и разорвал её рубаху, являя окружающим стройное тёмное тело и нежную грудь.
— Завязать тебе глаза? — спросил палач, показывая девушке лоскут, оказавшийся повязкой.
У Махитебенге не осталось сил изображать отвагу.
— Завяжите… — попросила она, невольно прижимаясь к держащему её стражнику. — Не хочу это видеть… Страшно…
И палач, хмыкнув, завязал ей глаза.
Над рукотворным прудом порхали стрекозы: синие, изумрудные, красные и невзрачные серые. Светловолосая бледная девочка с чуть раскосыми глазами и кудрявая девочка с тёмной кожей сидели, прижимаясь друг к другу, опустив ноги в ласковую воду, успевшую прогреться за невероятно жаркий день середины лета.
Махитебенге вновь стегали кнутом, но уже не в темнице, а на глазах у сотен, повернув толпе нагую грудь.
Раз удар.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
— Хватит! — велел главный палач. — Пора.
Ноги Махитебенге отказались ей служить, и стражник подхватил её на руки и понёс на доски, пока другие отвязывали лошадей.
— Мама… Мамочка… — простонала девушка.
Она слышала фырчание, обоняла терпкий густой запах конского пота. Столько много хорошего рассказывала Асхель о лошадях. Эти же…
Махитебенге положили на доски и стали обвязывать верёвками лодыжки и запястья.
Снова девушка принялась вырываться, на сей раз крича в страхе и отчаянии:
— Не надо! Пощадите! Пощадите! Не надо так! Отрубите мне голову, сожгите! Но не надо… так!
Две девушки целовались в ночи, лёжа на охапке соломы.
Махитебенге вспомнила: сладкий привкус губ Асхель, которая недавно ела дыню, украденную со стола хозяйки дома удовольствий; нежность кожи внутренней стороны бёдер; сокращение мышц живота; поцелуи в висок, щёки, подбородок; проникновение тёплых, смазанных маслом пальцев.
И пусть в следующую ночь обеим предстоит задыхаться под потными мужскими телами, вдыхать мерзостный запах вина и пива — сейчас Асхель и Махитебенге были счастливы.
В те дни не было ни фырканья пустившихся вскачь лошадей, ни крови, ни вопля непередаваемой муки, ни восторженного рёва толпы.
Была только любовь.
Но теперь её пожрала вечная тьма.
***
Рано утром Камали разбудила Асхель и позвала её встречать рассвет на берег Теанте.
— Ты с ума сошла?
Асхель откинула одеяло и встретилась взглядом с бесконечно усталыми глазами Камали.
— Ты долго спала. Давай прогуляемся.
Мать новой хозяйки усадьбы назвала обеих белоручками и сказала, что со временем её дочь приставит их к настоящей работе, но пока ваарта Ват’хари не обращала на них внимания.
— Зачем тебе это? — спросила Асхель.
Камали слабо улыбнулась.
— Я была тебе дурной подругой. Но сейчас… что нам делить? Лучше нам помириться.
Асхель подала ей руку.
— Я не прочь, Камали. Я… я хотела быть твоей подругой.
Они обнялись, и сквозь ткань ночной сорочки Асхель ощутила горячие слёзы Камали.
Лёд пошёл огромными трещинами и, увидев их, Асхель улыбнулась.
— Весна…
Впрочем, радость девушки быстро угасла, стоило ей вспомнить о Махитебенге. Асхель до сих пор не знала, что произошло с любимой.
Камали отозвалась эхом.
— Весна…
И, ни слова не говоря, схватила Асхель за косу, опрокинула на снег и ударила головой о выступающий камень.
Асхель успела только раскрыть рот. Вместо крика с губ сорвался хрип.
— Он умер, так и ты не будешь жить! — вскричала Камали, стискивая пальцы на её шее. — Из-за тебя он позабыл меня, выбросил, как сломанную игрушку.
У Асхель потемнело в глазах; голову раздирала ужасная боль. Однако девушка боролась. Хватала Камали слабеющими руками.
Камали плюнула ей в лицо.
— Думала, и дальше будешь ходить, задрав нос? Нет! Ни за что, никогда!
На грани жизни и смерти Асхель показалось, что из тьмы выступила стройная темнокожая девушка, обнажённая, с копной кудрявых волос, с которыми не мог справиться ни один гребень. Эта девушка улыбалась и звала Асхель по имени.
Камали плакала, занося камень.
Плакала и тогда, когда ударила Асхель в правую скулу, превращая её в месиво из крови и осколков кости.
— Я красоты лишилась… И ты…
Асхель ещё вздрагивала, загребая скрюченными пальцами снег.
Камали отбросила камень и закричала.
***
— Говорят, рабыня Камали была любимой наложницей ваартана Кит’ни’дина, — рассказывала служанка ваарте Ват’хари, расчёсывая её вызывающие зависть чёрные волосы длиной до середины бёдер.
Та пожала плечами
— Обычное дело.
— А потом любимой стала рабыня Асхель. Поэтому всё и случилось.
Ваарта Ват’хари хмыкнула.
— То есть, двух рабынь он любил. А одну свободную женщину-винаийр… нет?
Сложно за насмешкой скрывать душевную боль, но у ваарты Ват’хари получалось.
Что касается Камали — после убийства Асхель она повесилась в конюшне.
Весна пришла в свой срок. Пробились через слой земли изумрудные стрелы трав, вернулись с юга птицы. Позже зацвели столь любимые винаийр сирень и черёмуха. А уже к осени осели два неприметных холмика в глубине леса, в которых упокоились бок о бок Асхель и Камали.
Кто из винаийр посетует, что рядом с Асхель не спит вечным сном Махитебенге? Уж всяко не те, которые теперь заправляют в усадьбе покойного Кит’ни’дина…
