Taedium vitae

Я нашёл Миро сидящим на тесном подоконнике и смотрящим в окно — одну ногу согнул в колене, другая свободно свисала, постукивая обитым носком грязного серого кроссовка по батарее, — на ней уже проступили чёрные полосы. С осунувшимся лицом, усталыми глазами, в синей футболке и потёртых джинсах, он выглядел разочарованным тинейджером, чей подростковый бунт со всей максималистской страстностью въехал насмерть в свинцовую реальность. — А я тебя везде ищу, там компания подобралась, бухать идём, — громко позвал я. — Нет, сегодня без меня. Ты же знаешь, я редко пью после концертов. Мне нужна тишина: завалиться спать или просто посидеть в одиночестве, подумать. — Ты нездоров? Выглядишь хреново, — озабоченно сказал я, разглядывая друга. Миро казался почти безжизненным, будто наш клубный концерт на восемьсот человек выжал из него все соки. — Да всё окей. Просто очередные мрачные мысли о тщетности бытия. Не обращай внимания, Дим. — Что тлен на этот раз? — я привык, настроение Миро, как кардиограмма: скачет от верхнего пика к нижнему. То он — кролик-энерджайзер, готовый шататься по городу, бегать по парку и прыгать по сцене целый день, то сидит чернее тучи, тоскливо сквозь стекло поглядывает или лежит безразличным тюленем, закутавшись в плед по самый нос, и даже не пошевелится. — Очередной загон на тему: «Я столько писал, успех вот начал приходить, а в душе как был изгоем, так и остался. Никто не понимает меня — это хроническая неизлечимая болезнь». — Тебе вряд ли станет легче, но все мы живём с той или иной степенью непонимания.Ты хотя бы социально активен. — Да, но как же, блять, тоскливо размышлять о том, что будет, когда проговорю тему вечного одиночества и изгнания, которые прошёл, — писать от души станет сложнее. — Сможешь сочинять про хронический алкоголизм и рассуждать, как низко пал, превратившись в грязное поэтическое животное. — Ха, интересная версия моего будущего, учту, — глаза Миро, наконец, оживились, мне удалось его рассмешить. — В общем, напьюсь и стану свинорылом, а завтра будет всё прекрасно. — Утро свинорыла — это дичайшее похмелье, явно нехорошо. Но приятного бухача, — саркастически отозвался Миро, видно, ему становилось всё лучше. — Про похмелье ты, конечно, прав, но у кого из нас его не было? –подмигнул я и, ободряюще похлопав пацана по плечу, направился к выходу. Чуть не забыл рассказать: пару дней назад, вернувшись на мне из Михайловского парка, Миро как раз пережил день, ночь и утро свинорыла. Именно с его лёгкого саркастичного языка, едва обрёл способность связно извлекать что-то посложнее «ой бля, пиздец», и было снято это малосимпатичное, ругательно-опоэтизированное алкоживотное. Фёдоров, глядя в зеркало на своё опухшее после похмельных страданий лицо, произнес сакральное: «Фу бля, ну и рожа, ебать я свинорыл». С тех пор он и стал нашим тотемным животным: я часто злоупотреблял всем, чем можно и нельзя, и тоже превращался в ебучего свинорыла. Радость совместных возлияний и трипов роднила нас. В памяти сохранилась тысяча и одна история, где мы бухали и торчали. Порой складывается впечатление, что только кутёж и ебля нас интересовали, однако я расскажу только о тех гулянках, которые важны для истории нашей многострадальной любви. Понтовая водка оказалась тем ещё забористым пойлом — минимум пол-литра, выжранных в одно бесстрашное горло без закуски, запросились на свободу. Оказавшись в номере, Миро первым делом рванул в туалет. Я дал ему несколько минут и, заглянув позже, нашел в лихорадке, блюющим над унитазом — пацана на моих глазах вывернуло пару раз — внутри оставались лишь жидкость и желчь. В отличие от меня Миро перед прогулкой ничего не ел. Трясущимися руками взял протянутое бумажное полотенце, вытер вспотевшее лицо и влажные губы, подняв мутный больной взгляд, простонал: «всё, пиздец желудку». Я помог ему подняться и отвёл в комнату. Рубашка прилипла к телу, Миро слегка потряхивало — походило на алкогольное отравление, а не просто перебор с водкой. Дал ему активированный уголь с негазированной минералкой. После помог раздеться и уложил спать. Фёдоров, едва коснувшись подушки, мгновенно вырубился, правда, вскоре заметался и страдальчески застонал во сне: «Дима, Дима, не оставляй меня здесь». Его почти плачущий тонкий голос благочестивого иудейского мальчишки пробирал до мурашек. Разумеется, не услышав его отчаянные мольбы, никогда бы не подумал, что я так нужен Миро — слишком независимо он держался, казалось, ему вообще был никто особо не нужен, а сам лишь царственно снисходил до нас, простых смертных, со своих заоблачных высот духа и разума. В тот момент во мне сломался очередной барьер: я стал ещё ближе к влюбленности в этого язвительного и беспощадного, порой озлобленного, а иногда беспрецедентно уязвимого и беспомощного парнишку. Сука, Миро, ты даже в алкогольно-сонном бреду оставался природным манипулятором — искренним и бесхитростным, как ребенок, но, одновременно, по сути грязным, развращённым морально и физически, как сто портовых шлюх, моим драгоценным принцем-паршивцем. Идеал, блять, возлюбленного, алая сахарная вишенка со стоящей веточкой на дерьмовом торте несладкой жизни. Да, второй пидорский всполох произошёл, когда я ощутил прилив сочувствия и жалости к мечущемуся, зовущему меня во сне Миро. Не задумываясь, как это выглядит со стороны, я осторожно залез к нему в кровать, благо она была широковата для одного, и слегка, боясь потревожить, приобнял беспокойного юношу одной рукой. Его приоткрытые губы с белым налётом сильно будоражили меня. Я мягко обвел их указательным пальцем, погладил болезненно заострённые скулы, распрямил тревожную морщинку между бровей. Лицо расслабилось и посветлело. Он вдруг обнял меня в ответ, пробормотал что-то, и прижался к моей футболке. Я успокаивающе поглаживал его обнаженную спину и грудь, пару раз неосознанно задев нежные соски — мне было очень приятно лежать, беглыми ласками утешая спящего Миро. Раньше я так успокаивал только расстроенных любовниц. Я уснул, бережно сжимая его в объятиях, а проснулся от пристального взгляда. Мне стало неловко: измученные серые глаза, казалось, смотрели с затаённой насмешкой. Я взглянул на Миро, чувствуя жгучий стыд за свои импульсивные действия. Он больше не выглядел уязвимым и нуждающимся во мне, привычная маска саркастичной самоуверенности вернулась на место. — Доброе утро, Дима, — слабо улыбнулся Миро, выразительно покосившись на мою руку, всё ещё обнимавшую его голый торс. — Привет, Миро. Ой, прости, ты прижался ко мне во сне, а я и… — бля, знаю, прозвучало неловко, как голимые отмазки пойманного за дрочкой второклассника. — Да, а ты, как верный рыцарь, пришел ко мне в постель и решил защитить от алкогольной интоксикации, — Миро рассмеялся и откинулся на подушку. — Я… ты звал меня во сне. Пиздец жалобно. Никто бы не вынес. — И ты пришёл, вот и говорю, мой верный рыцарь без страха и упрёка, — Миро всё же слегка покраснел после моих слов, с удовольствием отметил я. — Я боялся за тебя и хотел быть рядом, — убито признал я. — А после ты и дальше будешь гнуть гомофобную линию. Ну, конечно, блестяще. — Я, блять, не пидор, — прорычал я, со страхом вспоминая, как ласкал Миро, пока тот спал. — Именно поэтому ты всю ночь обнимал и гладил моё полуобнажённое тело, да, Дима? — Я пытался тебя успокоить, тебе было плохо во сне, ты, сука, сам позвал меня. Это не пидорство, а дружеская поддержка, — внутри всё похолодело: он чувствовал мои почти любовные прикосновения. — Ты хороший друг, Дима, правда, туповатый, но зато настоящий, — усмехнулся Миро. Он понял, что я попал, раньше, чем я сам начал это осознавать.Тогда же яростно отрицал даже намёки на влечение к мужчине. — Сучара ты жидовская, — оскорблённо выплюнул я и слегка ткнул Миро кулаком по рёбрам. Аккуратно, но чувствительно, чтоб не зарывался. — Ай, блять, Дима, я и без твоей помощи чувствую, будто скоро сдохну. Нашёл, кого бить, молодец. Как только у человека заканчиваются аргументы, в ход идут кулаки. Классика, значит, я был прав, — скривившись от боли, Миро всё продолжал язвить. — Меня никогда не привлекали мужики. Мой хуй даже не встал, когда я обнимал тебя, — нашёл я последний убийственный аргумент. — Бро, если б и хером потёрся, отрицать было бы бессмысленно, а так ты ещё можешь побарахтаться на волнах мнимой гетеросексуальности. И вообще, все ярые гомофобы — латентные пидоры. Я не раз замечал. Парни, строящие из себя альфа-самцов, просто подсознательно боятся лишиться маскулинности и отправиться в общественный утиль. Это чисто социально обусловленный фактор. Например, в тех же тюрьмах они легко ебут других мужиков. Видимо, от избытка гетеросексуальности. Не думаю, что женское анальное отверстие существенно отличается от мужского по ощущениям для проникающего члена. Возможно, мужские интимные мышцы чуть сильнее. Однако многие же любят анальный секс с женщинами. Я, например, обожаю. Но чем, в сущности, так отвратителен половой акт между мужчинами? Только этой нелепой иерархией, когда один мужик доминирует над другим, унижая его и насильно трахая в анал. Для многих ебать парня в жопу не проблема, а вот дать самому — здесь уже шевелит ушками целая психология, и дядюшка Фрейд шлёт пламенный привет. — Ты говоришь как пидор, — я был в ахуе от откровений Миро. Неужели и он из этих? — Я хочу логически всё объяснить, прежде всего, самому себе. Лично меня ебаться в анал никогда не тянуло, равно как и засовывать туда инородные предметы, что делают многие подростки мужского пола. Но чем так отличается женский палец, вставленный в анальное отверстие во время секса, от мужского члена, всунутого туда же? Только размером, по сути. А так — шикарная гетеросексуальная практика, когда девушка одновременно сосёт тебе и массирует простату. Оргазм намного ярче, против физиологии не попрёшь. — Для многих гетеросексуальных мужчин массаж простаты очень неприятен. Я наслышан историй. — Ну, чтобы было хорошо, нужны сначала манипуляции с членом. Отсос, например. А если стоишь раком в кабинете врача, то естественно никакого удовольствия не получишь, когда незнакомый мужик в перчатках массирует твоё самое интимное место. — Бля, не знаю, никого за двадцать девять лет в анал не пускал: ни девушек, ни врачей. — Я к тому, что все гомофобы — латентные пидоры. Нормальным мужикам просто похуй. — Я смотрю, тебе совсем хорошо стало, много говоришь. — Ебать, хорошо, я чувствую себя так, будто накануне меня переехал грузовик. Всё, сука, болит: голова раскалывается, лапы ломит и хвост отваливается. Мы заказали в номер суп, Миро пил таблетки и минералку. Я даже притащил ему пива опохмелиться. Он отошёл, через день мы дали концерт в клубе на восемьсот человек, я набухался в компании приятелей, пока Миро сидел один в номере, а после отходил от состояния свинорыла с пивом и минералкой – он больше не заговаривал о пидорах. И вот через пару дней мы приехали в очередной город и, как гром среди ясного неба, нам достался номер с общей кроватью, и случилась совместная дрочка, о которой упоминал раньше. В тот вечер мы носились по сцене, зачитывали треки, раскачивали новый зал и кайфовали от энергии толпы. После Миро полез в душ первым и мылся дольше получаса. Я сидел в кресле и переписывался с девушкой, когда дверь ванной комнаты, наконец, открылась. — Я думал, ты там утонул… — я осёкся на полуслове. Миро стоял передо мной полностью обнаженный. Худощавое тело, гладкая грудь с коричневатыми сосками, плоский живот с чернеющей дорожкой — взгляд невольно скользнул вниз: в обрамлении тёмных лобковых волос стоящий член с розоватой головкой. — Не обрезан, как видишь. Прости, я пытался подрочить в душе, но в этот раз плохо вышло. Не возражаешь? — Миро лёг на нашу общую кровать. Я не отрывал глаз от его длинных и стройных раздвинутых ног, узких бедер, торчащего члена и розоватого анального отверстия. Никогда не видел голых мужчин в настолько откровенных позах. Мой хуй мгновенно затвердел. Хотя назвать Миро «мужчиной» я решился с большой натяжкой — он был ещё юношей, тонким и гладким, — похожих совращали мудрые древние греки. — Зачем? — я облизал пересохшие губы. Низ живота отяжелел и призывно заныл, а я всё рассматривал бесстыдного Миро. — Зачем люди дрочат, Дима? — снисходительно улыбнулся наглый парень. — Зачем так откровенно? — хотел добавить «я же, блять, не железный», но уже достаточно спалился, потушить бы вожделенный взгляд. Хуй там, мне хотелось медленно рассматривать Миро во всех анатомических подробностях. — Прости, я думал, степень интимности после совместно проведенной в одной постели ночи позволяет. — Бля, Миро, то была просто дружеская поддержка. Какой же ты бесстыжий! — И ты превратился в моралиста. Стрёмно быть таким. Стыдно не делать того, что хочется. А мне хочется подрочить на нашей кровати. Я бы на твоём месте присоединился, тебе ведь тоже хочется, — Миро выразительно посмотрел на меня и рассмеялся. Я растерялся. Он видел моё возбуждение и подначивал, умнее бы уйти и оставить его в одиночестве. Я же залип на движениях руки Миро, вверх и вниз. Как сомнамбула, снял футболку, расстегнул ширинку и, стащив штаны вместе с трусами, лёг на другую сторону. У меня был жёсткий стояк, и я, не смотря на Миро, остервенело дрочил себе. — Охуеть, Дима, ну у тебя и хер. Я бы с таким по улицам гордо нагишом вышагивал, ммм, — Миро дрочил всё быстрее и громко стонал. — Если не заткнешься, я засуну его тебе в глотку. — Что и требовалось доказать, ты сначала трогаешь меня во сне, как девушку, потом возбуждаешься от вида моего обнаженного тела, наконец, хочешь засунуть хер мне в рот. Как быстро распаляется твоя эротическая фантазия. Аааа, — Миро протяжно закричал, кончая. Я покраснел от злости, возбуждения и смущения. Почувствовал на себе заинтересованный взгляд уже отошедшего от оргазма Миро, а перед глазами — его розоватое анальное отверстие. Мне невыносимо хотелось залить эту маленькую тугую дырочку спермой, внутри, должно быть, очень узко и горячо — ещё пара фрикций, и я, тихо застонав, залил свой волосатый живот вязким семенем. Фёдоров, сука, радостно засмеялся и театрально захлопал в ладоши. — Видишь, Дима, кончать в компании гораздо веселее. А то всё гомофоб да не пидор, — язвительно заметил он. — Бля, завались. Однажды я тебя либо выебу, либо придушу. — Да-да, либо придушу, а потом выебу, гетеросексуал ты наш, — неприятно заржал мне вслед клоун Миро. Не дожидаясь очередной колкости в свой адрес, чтобы не прибить его на месте, я бросился в душ, как ебаный девственник, и поскорее закрылся на замок. Перед глазами плясали красные и чёрные пятна.