О неправильной любви, вреде сигарет и уроках музыки

А Луз улыбается ярче солнца, и смеется громче любого на всей Земле. Нашептывает людям про счастье и удачу разбазаривает на смертных, так, словно ее бесконечно много. И даром, что демоном называют, от этих грубых чертей в Луз только название, да и то нагло врет. Она скользит в людском потоке, словно по течению реки, напевая старые мотивы и приковывая взгляды каждого. Танцует на площадях и влюбленных подталкивает к первым шагам. Снова и снова коленки разбивает и хмурится обидчиво, словно ребенок, пока пластырь к ранкам не прилепишь, а потом вскакивает с места, как ни в чем не бывало. И смеется, смеется, смеется. Пьет какао с десятком зефирок, кутаясь в вечные безразмерные свитера и искренне признается в любви к осени, и ещё большей — к Иде. Вечно тянется к ней, обнимая так крепко, словно никогда не отпустит и целует так нежно, трепетно, будто боясь разбить. Рисует на чужих запястьях маленьких дельфинчиков, на плечах — разноцветных бабочек, а на ключицах — колосья пшеницы, и потом целует её в нос, не обнимая, потому что все руки в краске. И улыбается, улыбается, улыбается. Луз — это свет: яркий, ослепляющий. Ей бы нимб над головой, да белые крылья. Ей бы в руки всю небесную гвардию, и подле Богини усадить, чтобы любовь к собственному, пусть и нелепому, творению привить. Но белых крыльев нет. Вместо них старые шрамы во всю спину, да гиена огненная. Вместо них на грехи подбивать положено, да людей не меньше ангелов презирать. И вечно носить клеймо греха, выжигающее душу старым стыдом снова и снова. Ида не очень-то людей любит. Пусть и по званию ангела положено. Они все ей кажутся невероятно глупыми и самовлюбленными. Ида снова и снова спотыкается об людскую невежественность и помнит, как каждую попытку помочь они превращали в новые грехи. И прекрасно понимает, что с самого дня создания люди были окончательно и бесповоротно потеряны. Слишком много соблазнов и несовершенств, в таких, как казалось, совершенных творениях Богини. От ангела только название, да и крылья белые. Она презрительно следит за любыми попытками человечества искупить свои грехи и за души не спешит бороться, язвительно бросая про заслуженность кары. Искренне старается игнорировать жалобный взгляд карих глаза, но всё равно сдается и дает очередной душе три дня на искупление. И каждый раз, когда те возвращаются, всегда довольно ухмыляется, ведь ни один так и не понимал, как искупить эти самые грехи, но печали в карих глазах не выносит и позволяет им раз за разом попадать на небеса. Она пьет горький виски и плюет с высокой колокольни на любые ангельские заветы. Грешит чаще, чем творит добрые дела, которые происходят лишь в самых особенных случаях. Читает десятки книг одновременно и ещё не одну сотню хранит в библиотеке, занимающей весь второй этаж их дома, и дорожит ими, как другие ангелы душами. Выпрашивает себе двух сов, как только они меняют квартиру в городе на дом в пригороде, и искренне недоумевает, как вообще могла выбрать такую откровенную глупую сову. И после долгих совещаний они дают ей имя Хути. Вторая сова оказывается карликовой и вообще мальчиком, так что Ида дает ему величественное имя Альберт. Ей не нравится практически никакое время года, кроме разве что, пожалуй, весны. Ведь весна так похожа на Луз, что Ида не способна бороться с очарованием их двоих. Каждый день весны приносит ей редчайшие цветы, которые только можно найти, и довольно ухмыляется, получая теплую улыбку. Помогает пересадить цветок и частенько лечит заболевшие, используя ангельское чудо, пока девушка не видит, чтобы не расстраивать её лишний раз. Шепчет ей — девочка моя, и обнимает со спины, целуя плечи и израненную спину, ласково касаясь шрамов. Руки греет под чужим свитером и наслаждается каждым словом, каждой улыбкой. Целует аккуратно, опасаясь, что Луз исчезнет, словно наваждение. И спать больше не может без девушки под боком. Ида — это осень: немного мрачная и холодная, но расцветающая в теплых руках яркими красками. Ей бы рога, да шрамы на всю спину, а крылья вручить девчонке. Ей бы вниз в огненную пасть, и учить демонов как души людские мучить и всех смертных презирать. Но за спиной всё так же трепещут белоснежные перья, а душу оберегает сама Богиня. Они абсолютно неправильные, для своих сторон. Они уже давно должны были бы ролями поменяться, но у Богини план был много дальше любого понимания. Они в принципе не должны были любить друг друга. Но Богиня, кажется, не против, а на остальных им абсолютно плевать.