I got you (я держу тебя)

*** Это нечто среднее между героиновым приходом и ощущением, словно ты — часть тела, замороженная местным наркозом, и тебя режет тонкий хирургический скальпель. Можно смутно понимать, что происходит вокруг, но не выходит даже вдохнуть, как следует. Легкие запечатаны в листы железа. Стайлз лежит под чьим-то телом, его руки сцепились за чужой неподвижной спиной, невидимо горят сломанные пальцы. Когда прогремел взрыв, Дерек повалил его на землю и полностью закрыл собой. Стайлз думает, что убил его. Никакая регенерация не вынесет такой ударной волны и смены давления. По всем законам физики и анатомии внутренности Дерека должны были лопнуть и превратиться в фарш. Стайлз ничего не может сказать, расцепить затекшие руки тоже не может. Он ничего толком не видит. Воняет только что освежеванным паленым мясом, горелой травой и дымом. Он диагностирует у себя контузию и последствия термобарического эффекта выжигания воздуха. Легкие, видимо, не разорвало, но почти. В целом, его состояние можно характеризовать как «жив». Стайлз закрывает глаза. Сглатывает. Дерек неподвижен, под его тяжестью затекли ноги. Стайлз задерживает дыхание и пытается покончить с собой. Ни хера из этого не получается. Рефлексы не так-то просто подавить. Я не мог. Я этого не хотел. Почему, господи. Через какое-то время он просыпается на переднем сидении «Альфа-Ромео». Двигатель тихо урчит, звук приглушенный, словно из другого измерения. Айзек садится за руль. В окно видно, как Питер несет тело Дерека. Черные нити вздымаются по сосудам рук и шеи старшего Хейла. У него меловое, ошарашенное лицо. Стайлз пытается заговорить. — Тебе надо молчать, — слышит он напряженный, пронизанный болью голос со стороны водительского сиденья. Айзек кладет руку ему на плечо. — Стайлз, с тобой все нормально. Это контузия и шок, пара ушибов. Не страшно. Слышишь меня? Стайлз кивает. Голос доносится до него, словно через ватные беруши, но он слышит. — Дерек… — Он жив. Понадобится пара дней, чтобы он пришел в сознание. Сроки полного восстановления нельзя спрогнозировать, на него пришлась вся ударная волна. Ты как? Стайлз хочет кивнуть, но ком в горле настолько большой, что не дает наклонить голову. Белый шум давит на внутреннее ухо. Айзек вылезает из машины, обегает ее кругом и раскрывает заднюю дверцу. Питер осторожно укладывает Дерека и садится следом. Стайлз ловит в зеркало заднего вида его взгляд. Он ожидает, что Питер съязвит, скажет, что Стайлз идиот, что они оба идиоты, хоть что-нибудь скажет, но Питер лишь тяжело смотрит на него пару секунд и отводит взгляд. Никто не говорит ни слова. Айзек и Питер не общаются между собой. Никто не задает Стайлзу вопросов о самочувствии, о том, что произошло, молчание глубокое и холодное, как невадское Тахо. Такой сорт тишины бывает только на дне водоемов, в заброшенных храмах и на похоронах. По пути домой начинается дождь. Капли стучат по стеклу и тонкой крыше, колеса шипят, замешивая лужи. Стайлзу очень холодно. Он чувствует, что Дерек все еще не пришел в себя, и от этого Стайлзу кажется, что он остался один в мире с застывшим временем. Боли он не чувствует — нервные окончания коротили несколько часов и, по всей видимости, перегорели. Он выходит из машины и натягивает капюшон, Айзек укладывает на плечи его руку, и они идут к дому, не оглядываясь. Дождь застилает глаза, и это какой-то слишком соленый дождь. Стайлзу страшно оглянуться. Он заходит, отказывается от еды, залезает под душ и моется, медленно, едва касаясь себя, потому что каждое прикосновение — это прикосновение к ноющему ушибу. Молча терпит перевязку — Айзек старается, и у него получается хорошо, Стайлз благодарит его и одаривает натянутой улыбкой. Он накидывает халат и идет в спальню Дерека. Питер только что ушел оттуда. Стайлз долго стоит на пороге и смотрит на лежащего на кровати человека. Голые плечи Дерека покрыты облезшими ожогами, грудь — ранами, волосы на затылке выжжены. Глаза закрыты, лицо спокойное и неподвижное. Стайлз прекрасно видит, как медленно поднимается и опускается грудь. Но он все еще не чувствует Дерека живым. Стайлз отлипает от дверного косяка, осторожно, опираясь на каждый попадающийся под руку предмет, подходит к постели, ложится рядом. Смотрит в потолок. Он слышит дыхание Дерека немного отчетливее. Оно хриплое, как скрежет наждака о древесную кору. Но оно живое. Как и тепло от его тела. Больной жар, за которым прячется живое тепло. Стайлз придвигается к Дереку и ложится под боком, закинув ногу ему на ноги, накрыв рукой грудь, чтобы не отвлекаться, чтобы знать, что Дерек жив, и чувствовать, как затягиваются его раны. *** — ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО МОГ ПОГИБНУТЬ?! А ЕСЛИ БЫ ТЫ ПОГИБ?! ЕСЛИ БЫ ПОГИБ? НАСМЕРТЬ?! Стайлз никогда не слышал, чтобы Скотт так орал. Скотт — самый спокойный парень, которого Стайлз встречал. Самый дружелюбный, понимающий, самый лучший друг, о котором можно мечтать. Который орет в трубку так, что Стайлз держит ее в вытянутой руке и прекрасно слышит каждое слово. Он выслушивает Скотта, изредка делая словесные вставки, не имеющие отношения к теме разговора. «Да, «Орегон» в последнее время варят дерьмово». «Какой размер груди у Эллисон? Никак не пойму». После «Прости, дружище, мне реально не до того, давай потом» Скотт надолго замолкает. И начинает извиняться. Спокойным тоном. Он говорит, что его контузило тоже — рассказом о том, что произошло. Стайлз вздыхает и отвечает, что сам в шоке. Скотт спрашивает, как он. Они, наконец, нормально говорят пару десятков минут. По исходу разговора Стайлзу становится немного легче. Следующие два дня он проводит, лежа на кровати, пытаясь слушать музыку, но тут же вырубая ее, разговаривая по телефону с представителями службы опеки, неожиданно озадачившейся его судьбой. Опекунство оформляют на Мелиссу МакКол. Стайлз ездит с ней и Скоттом в суд, Мелисса везет их в больницу, где Стайлзу в принудительном порядке накладывают на руку гипс и выписывают хренов папирус препаратов во всем многообразии, с зубовным скрежетом дозволив амбулаторное лечение. Мелисса объясняет, что что-то купит сама, а остальное должен будет обязательно купить Дерек. Потом она кормит их охренительным горячим обедом, и Скотт едет обратно к Бойду, выслеживать Итана, а Стайлз берет такси и возвращается к дому стаи. Два дня он проводит, не чувствуя никакой радости оттого, что жив. Не испытывая удовлетворения оттого, что убил Эниса. Не чувствуя своего тела. Иногда ему даже хочется, чтобы оно болело, чтобы раны саднили, потому что без этого радиоактивные тараканы начинают штурмовать зомбированный мозг Стайлза. Много мыслей. Много вопросов. Есть болезни, при которых иммунитет атакует клетки собственного организма — Стайлз думает, что что-то такое происходит с ним. Он сам сжирает себя. Он становится еще большим невротиком, чем когда-либо. Он пачками пьет обезболивающее. Даже пробует добавить прописанные антидепрессанты к своему «Аддероллу». От них реальность окончательно сворачивается, как прокисшее кипяченое молоко, и Стайлз перестает принимать их. С того первого дня, он ни разу не зашел к Дереку. Тот уже пришел в сознание, Стайлз знает, Айзек сто раз ему говорил. Дереку пока плохо, но он уже может говорить и даже двигаться. Стайлз старается о нем не думать. Как только начинает — вспоминает, как очнулся и думал, что Дерек мертв. По его вине. Эти мысли вгоняют его в такую панику, что он проливает кипяток мимо кружки. Стайлз заходит на третий день, решив, что все это уже смахивает на предательство с его стороны. Он, в конце концов, заслужил все пиздюли, которых Дерек выдаст. Он должен попросить прощения. Как-то объяснить все, что натворил. «Я знал, что делаю». «Ты не должен был вмешиваться». Придется выслушать порцию ора и выдержать рентген прожигающим взглядом. Он должен спросить, что значит «больно, Стайлз». Почему все вокруг идет так хорошо, а Стайлза словно придушили удавкой и вкатали в асфальт. Он заходит на третий день, и Дерек поднимается ему навстречу. Стайлз не успевает ничего сказать — Дерек подходит быстро и без остановки. Стайлз ждет удара. Дерек сгребает его в охапку. Стайлз упирается щекой в горячую колючую шею. — К-к-какого хрена? — Закрой рот. — Ладно. — Как ты себя чувствуешь? — Нет. Как ты себя чувствуешь? Где болит? Я подую. Уже можно открыть рот? — Стайлз неловко обнимает Дерека в ответ, похлопывая гипсом. Чувствует, как щеки и шею опаляет приливом крови, и прикусывает язык. Опять он трендит раньше, чем мозг формирует слова. Только вот удавка на шее расслабляется. Хейл, черт дери, обнял его — наверное, все еще не в себе. Стайлз боится дернуться. — В последний раз, — чеканит Дерек, сжимая его крепче. — Это было в последний раз. — Хорошо, окей, — Стайлз осторожно поглаживает его по спине, как злую собаку. — А что в последний раз? Дерек отталкивает его, оставляя Стайлза мерзнуть на неожиданно холодном воздухе, и несколько секунд смотрит на него так, как еще никогда не смотрел. Стайлз готов услышать что угодно. Он согласен на все, чтобы Дерек простил его. Простил за свои ожоги третьей степени, внутренние кровоизлияния, распоротую грудь, несколько дней агонии. Стайлз думает об этом, и понимает, что все, чем он сможет отделаться — уход из дома стаи. Можно прямо сейчас собрать рюкзак и попросить маргиналов под ближайшим мостом потесниться, потому что идти ему, блять, больше некуда. — Дерек, слушай, я знаю, тебе кажется, что у меня поехала крыша, и может быть, так и есть, — начинает Стайлз, нервно сглатывая, — но, чувак, я все спланировал. До мелочей. Все шло, как по маслу, и я бы справился. Я хотел тебя спасти. — Спасти, — Дерек приподнимает брови. Одна из них рассечена осколком стекла. И скула, и вся щека. Во время взрыва из входной двери выбило окно. Впервые в жизни Стайлз чувствует настолько страшную тяжесть стыда. Взгляд гирей тянет к полу. — Окей, я сам слышу, как это звучит. Дай мне полчаса. Я уйду отсюда. — Если ты пытаешься навешать мне лапши, будто действовал из лучших побуждений — не прокатит, Стайлз, — говорит Дерек. — Я по горло сыт твоими выебонами. Хочешь — сваливай, и тогда не попадайся мне на глаза. Не хочу знать, под какие еще топоры ты сунешь свою голову. Ради мести за отца, или чьего-то спасения, или из азарта, мне плевать. Я не смогу тебя уберечь. Я просил тебя оставаться на месте и дождаться, а ты ослушался. — Ослушаться можно приказа. Ты никогда ни о чем не просил. Ты только раздавал указания, — быстро парирует Стайлз. Ему вдруг хочется говорить. Он никогда не говорил всего этого, эти мысли распирали его голову изнутри. Его, наконец, прорывает. — Ты пойми, Дерек, мне не то чтобы не терпится поскорее сдохнуть. И месть — совершенно точно не мое. Я лишь пытаюсь не давать всяким уродам убивать дорогих мне людей. И я действительно полез к Энису, чтобы спасти твой зад, потому что он дорог мне, как… как нечто, понимаешь? Можно сказать, ты все, что у меня осталось, ты, Скотт, сломанные пальцы. Вы, мудаки, не слушали меня, а я знал, что Энис собирает стаю, я знал, что он что-то выдумает, найдет способ замочить тебя. И так и было. А ты, ты, как Бэтмен, как жертвенный Христос, прешь на него один, Дерек, да если бы я не ослушался, знаешь, где бы ты сейчас был, мать твою? Знаешь? Вот и я не знаю, потому что Энис мог откидывать части тела на ебическое расстояние, и еще в разные стороны. Да, я облажался, когда кидал шашку. Я не знал, что ты решишь встать под удар. Что тебе хватит дурости. — Тебя бы соскребали со всей округи. Я — выжил. — Чудом, ага. У меня хотя бы был план. Одним из вариантов его исхода была моя смерть, но это бы того стоило. А у тебя плана не было, ты просто бросился на амбразуру. Дерек опускает взгляд. Стайлз никогда не видел его настолько спокойным, уставшим, без его обычного выражения лица «дернись, и я доставлю тебя родне утрамбованным в термос». Стайлз злится. Хочет уйти, встряхнув все окна в доме хлопком двери, собрать свой рюкзак и свалить под какой-нибудь мост. Сидеть там, кутаясь в тонкую ткань промокшей под ливнем толстовки. Чтобы было холодно, ветрено, чтобы думать было не нужно. — Это инстинкт, — глухо говорит Дерек. — Какой, нахрен, инстинкт? Видя мясорубку, падать в нее? — Защищать тебя. Любой ценой. Стайлз отчетливо слышит удар, с которым невидимая бита бьет его по голове. Это, скорее, даже не из-за смысла слов. Это из-за интонации. В голосе Дерека звучит пугающая уязвимость. Стайлз никогда не слышал подобного. В этом голосе звучит почти... извинение. Стайлза прошибает дрожь. Злость снимает как рукой. — Меня, — повторяет он медленно. Долго молчит. — Значит… Энис не врал? Дерек поднимает на него тяжелый взгляд. — Не врал. И я думаю, на этом разговор можно закончить. — Нет, нельзя. — Я устал, Стайлз. Я ничего от тебя не требую. Ничего не поменялось. Занимайся своими делами. — Ничего, кроме того, что ты определил меня, как пару? Дереку хочется сказать: «Не я. Я никогда бы не выбрал тебя. Я бы скорее выбрал Джерарда Арджента. Это волк. Волк тащит меня к тебе», но это слишком бессовестное вранье. Хейл молча отходит к дивану и садится, упираясь локтями в колени и опуская голову. Боль сдавливает черепную коробку. Глазные яблоки словно пропитаны стрихнином. «Уйди, Стайлз, — думает Дерек, — дай мне прийти в себя, прежде чем ты въебешь мне еще раз». — Так нам теперь надо обменяться кольцами, или скрепить брачный договор кровью? Или французским поцелуем? — спрашивает Стайлз с нервным смешком. Все-таки въебал. Дерек не отвечает. — Или ты хотя бы подаришь мне что-нибудь? Цветы, сережки, машину, тест на беременность? СДВГ — это хреново. Дерек будет слушать еще десять секунд в знак сочувствия. Может быть, в аду это ему зачтется, как льгота. На одиннадцатой секунде он вышвырнет Стайлза из комнаты. Выволочет за волосы и кинет к лестнице, или впечатает в стену. Заткнет ему рот — идея кажется притягательной. Даже слишком. — Ты знаешь, может, это не так уж и плохо, что ты меня выбрал, — замечает Стайлз, покачиваясь с носков на пятки. Лицо у него бледное, но на скулах румянец. Дерек чувствует, как горит центрифуга в голове Стайлза, пока он пытается оформить миллион мыслей в человеческую речь. — Ты мне нравишься, Дерек. То есть, вроде бы, я об этом говорил. Или не говорил? Да, говорил, точно. Короче. Я… плох в таких вещах. Очень, очень плох. Я мало в чем хорош, Дерек, — Стайлз делает длинный вдох в полную грудь, будто ему не хватает кислорода. — Ладно. Я пока не буду собирать сумки. Я буду наверху. Э-э… если тебе надоест молчать, можем обсудить это. Ну, ты понимаешь. Обсудить вербально. Я не имею в виду ничего пошлого. Или, если хочешь, я уйду. Потому что и ослу понятно, что у нас с тобой ничего хорошего не получится, лучше даже не начинать. Стайлз слушает тишину с полминуты, кивает сам себе и уходит. У двери он останавливается, оглядывается, вновь набирая в грудь воздуха, но отворачивается обратно. Потом оглядывается снова и все-таки говорит: — Знаешь, наше общение протекало бы легче, если бы ты иногда отвечал. — Закрой за собой, — Дерек бросает на него спокойный взгляд. Стайлз хлопает дверью со всей мыслимой дури. Стеклопакеты дребезжат и успокаиваются. Дождь барабанит по ним, и барабанит по нервам Хейла. *** Осень пахнет дождем, сырым асфальтом и выхлопами машин. Стайлзу начинает казаться, что погода имеет разум. Она издевается над ним, меняясь в такт его состоянию. Это, конечно, мания величия, но Стайлз чувствует себя перекошенным громоотводом, в который херачат молнии. Скотт заходит в кухню, оставляя не просто влажные следы — лужи. Стайлз предлагает ему сухую одежду, но Скотт отмахивается — ему скоро уходить. Простудиться ему не грозит, так что лишняя осторожность ни к чему, а вот от кофе с шоколадом он бы не отказался. Стайлз сидит напротив, подпирая лоб рукой и слушая треск капель. Он рассказывает Скотту все. От начала до конца, пока голос не садится окончательно, и желание удавиться не становится сильнее необходимости выговориться. К концу истории МакКол перестает брать чашку и делать глотки. Он жует один и тот же кусок шоколадной плитки уже пять минут подряд. Стайлз дает ему время осмыслить масштаб проблемы. Пытается осмыслить его сам, но понимает, что нужды в этом нет. Проблемо-приемник у Стайлза с некоторых пор бездонный. Его психика не пропускает сквозь себя никакое дерьмо, сразу отправляет на обработку думающей части мозга. Возможно, дело в огромном количестве дыр в этой самой психике. — Ну и, — хрипло говорит Скотт, давится плавящимся шоколадом, кашляет, сосредотачивается и продолжает, — так… вы поговорили? — Прикалываешься? — Стайлз приподнимает брови. — Я просидел в своей комнате до вечера. Дерек не пришел. Нет, я его понимаю. Увидеть пару во мне — он теперь, наверно, думает покончить с собой. — Неправда, — морщится Скотт. — А ты бы что сделал на его месте? Скотт выгибает бровь. Несколько секунд они мрачно смотрят друг на друга. Скотт прыскает первым, и они оба ржут. — Мы были бы классной парой, — заключает Стайлз. — Лучшей в Бикон Хиллз, — уверенно кивает Скотт, и они стукаются кулаками. Потом он хмурится, почесывая подбородок. — А ты сам-то чего хочешь? Он всегда задает правильные вопросы. Помогая Стайлзу систематизировать хаос в голове. Стайлз понимает, что четко сформулированного ответа у него нет. — Понятия не имею. Три дня назад я собирался за него сдохнуть. Я сделал бы это снова. Так было не всегда, понимаешь? То есть… так не было еще неделю назад. А тогда, в подвале, когда я услышал его крик и понял, что его сейчас убьют… у меня, нахрен, сердце встало, — Стайлз сводит брови, вновь переживая тот момент. Хотелось забыть это, раз и навсегда. — Я готов был на все. Абсолютно на все. И еще. Мне больше не в кайф думать о Лидии. — А о нем — в кайф? — Скотт снова давится. Стайлз пододвигается и стучит его по спине. — Я не пробовал, — бормочет он. — Попробуй, — сипло советует Скотт, держась за горло. — Узнаешь, испытываешь ли ты к нему платонические чувства, или эротические. — Я скорее сожру свой ботинок, чем стану дрочить на Дерека, — признается Стайлз. И эти гребаные слова инициируют ветвь картинок в голове. Дерек, нависающий над ним, когда пьяный Стайлз держал его и не давал уйти. Его стиснутые зубы и поблескивающие зеленые глаза под нависающими бровями, изогнутыми под резковатым углом. Запах — древесина, лосьон для бритья, кожа и что-то, похожее на пламя костра. Дерек, поддерживающий его за спину — это был способ Стайлза ходить. Широкие плечи, кожаная куртка, ровный шаг. Стайлз понимает, что никогда не чувствовал себя в такой безопасности, как когда его рука лежала на плечах Дерека, и тот вел. На этот раз разговор со Скоттом никак не помогает. В голове все такой же бардак, а может, и еще больший. Стайлз выпивает пару таблеток «Аддеролла». Судя по показаниям о передозировке, у него уже пара часов как должны были начаться галлюцинации, гипотония, приступы потери памяти. Дождь лупит по стеклу, небо затянуто тучами, в доме почти темно. Все это никак не способствует ясности мысли. Стайлз пьет кофе и идет к лестнице. С одной стороны, ему хочется вернуться в кухню, набрать жменю разных таблеток, запить коньяком и лечь в ванну со льдом. Он написал бы записку, в которой просил бы похоронить его рядом с могилами родителей или развеять его прах над Индийским океаном. С другой стороны, он понимает, что никогда не сделает этого. Сколько бы дерьма ни падало Стайлзу на голову с неба, он всегда будет ждать, когда станет лучше. Пока, наконец, не станет. Пока все боги и дьяволы не уйдут в отставку лечить свои нервы. Стайлз соберет себя по кускам и перелистнет страницу. Так он думает. Хочет думать. Он роняет чашку прямо перед своей дверью. Его ведет в сторону, голова кружится, словно он прокатился на центрифуге, начинает отключаться. На пути к полу его уверенно подхватывают чужие руки. — Совсем ебанулся, столько транков за раз? Дерек и его голос — негромкий, низкий баритон. Скучный и монотонный, если бы вы спросили Стайлза пару недель назад. Обволакивающий и вызывающий какое-то стремное чувство, от которого волоски на руках встают дыбом, — если вы спросите Стайлза сейчас. — Это не транки, — бормочет Стайлз. Ему кажется, что мозги вытекают через уши и нос. Его ведет. Его определенно ведет куда-то не туда. — Это то, что удерживает меня от прыжка в окно. — Ты не прыгнул бы. — Да запросто. От скуки. Должен же кто-то в этом мире ставить рекорды Гиннеса. Дерек помогает ему встать, но продолжает держать. Стайлз мог бы стоять сам, но это требовало бы усилий, а в руках Хейла довольно удобно. Это банальный вопрос комфорта. Оптимизация. Ничего особенного. В коридоре почти полная темнота, пуловер Дерека пахнет деревом, застарелым вкусом ментоловых сигарет и еще чем-то приятным, возможно, солнцем. Дерек Хейл пахнет долбаным солнцем. — В бар ходил? — Стайлз слышит нервные нотки в своем голосе. — Напиваться с горя, что в личной жизни беда? А что меня не позвал? — Тебе нет восемнадцати. — Да ладно, пару дней назад я сидел в подвале с горой разлагающихся трупов. Я убил троих человек. А ты не сводишь меня в какой-то ссаный бар? — Уговорил. Стайлз закрывает глаза, обмякая. Теперь он стоит, прислонившись спиной к груди Хейла. Ему определенно удобно, и это определенно рационально с точки зрения экономии физической энергии. Хреновы транки — нельзя принимать столько за раз. Думать становится совершенно невыносимо. — Так и будем здесь стоять? — Нет. Пошли ко мне, постоим там. Сказав это, Стайлз остается неподвижен. Слушает дождь и тяжело вздыхает. — Хочешь, чтобы тебя носили на руках? — негромко спрашивает Дерек. Стайлз отчетливо ощущает ком, который материализуется в горле от звука его голоса. — «Носил», — отвечает Стайлз хрипловато. — С тобой это как-то комфортно. Располагаешь ты к ношению на руках. Хейл отступает в сторону. Стайлз едва не падает и даже успевает выкрикнуть «бля!», прежде чем снова оказывается в руках Дерека, на этот раз — лицом к нему. Стайлз пялится в прикрытые оливковые глаза. Чувства, вдруг обжегшие его в этот момент, далеки от платонических. Стайлз замирает, и ему стремно. Чувство, что бежать некуда — не от Дерека, а от осознания, что он, Стайлз, пропал. Потому что дело уже не в коме в горле. Дело в том, что у него встает. — Это какой-то пиздец, — почти шепотом говорит Стайлз, — я никогда не собирался зажиматься с тобой по углам. Богом клянусь. Никогда не думал о тебе с этой точки зрения. До сегодняшнего дня. — И как тебе мысли? — спокойно спрашивает Дерек. — Я же сказал — пиздец, — Стайлз приподнимает брови. — Мой мозг протестует. А нижний мозг настаивает. По его мнению, спасение жизни — это очень интимно, и нам пора переходить к более серьезным этапам. — Ты сейчас говоришь о своем члене в третьем лице. Стайлз не представляет, как выглядит, но догадывается, что его рожа цвета вареной свеклы. И начинает пиздеть вдвое активнее. Наверное, это из-за гребаных таблеток, или из-за бесконечного ливня, или из-за дурманящего, наркотического запаха Дерека Хейла — и вообще его присутствия в этом мире и непосредственно в сантиметрах от Стайлза, но происходящее кажется ему гребаным сюрреализмом. В котором можно позволить себе абсолютно все. Дерек смотрит на него. Дерек прерывает его на полуслове и затыкает, когда решает, что пора подавить его приступ неконтролируемого словесного поноса. Стайлзу ничего не остается, кроме как беспомощно замереть. Инстинкт самосохранения, реакция «бей, беги, замри» — в своей жизни Стайлз никогда еще не замирал. У губ Хейла вкус самого охуенного британского эля, который только можно было бы найти на полках магазинов Калифорнии. Стайлза словно выключают. Он зависает в чужих руках и не может включиться. Это шоковая терапия СДВГ. Дерек в пару шагов подводит его к стене и мягко прижимает к ней, то ли для опоры ослабленному Стайлзу, то ли чтобы предупредить попытки сопротивления. Стайлз расслабляется, хотя, скорее, теряет ориентацию в пространстве из-за медленных, ленивых движений чужих губ и языка. Сердце выравнивает ритм, пальцы обретают чувствительность и сжимаются на ткани на плече Хейла, а затем сами собой следуют по плечу к горячей шее и кромке отрастающих волос. Воздух выкачивается и из легких, и Стайлз под дулом браунинга не вспомнил бы, о чем говорил полминуты назад. — Ты, — Хейл отстраняется, прижимаясь лбом к его лбу, — пойдешь со мной… куда-нибудь? — На край света, ты имеешь в виду? Я не знаю, я не готов, — отвечает Стайлз. Ему кажется, что сейчас он захлебнется воздухом и умрет. Голос сел. Рукам неудобно на плечах Дерека. Все это просто пиздец как неудобно. И охуенно. — Ты хотел в бар, — глухо говорит Дерек. Стайлз ловит губами его теплое дыхание. — В бильярд играть умеешь? — Ты считаешь, это необходимо? — Что? — Делать тупые приглашения? Хотя ты уже засосал меня так, что из стадий начала отношений осталась только одна — о боже мой — потрахаться. — Да. — Кий создан для моих рук, — говорит Стайлз, — я обыграю тебя за двадцать секунд. — Ты проебешь. — Спорим? — На твою девственность. — Бля. Стайлз дергается и пытается уйти, сбежать отсюда нахрен, пока не хлопнулся в обморок из-за резкого оттока крови от головы, но Дерек не пускает. Он спокоен, устал, ему все еще плохо, но рука у него просто пиздец, какая тяжелая. Стайлзу остается только вариться в этой хватке еще с минуту, ждать, когда Дерек получит дозу того, что он там получает, закрыв глаза и почти засыпая. У перекошенной психики Стайлза в разгаре сезон рефлексии. Слишком быстро, слишком сумбурно, слишком много дерьма произошло за последние дни, чтобы нырять с головой в этот омут. Нужно свалить. Сказать, что он не собирается пересекать эту черту. Вот только ему вовсе не хочется сваливать. Сбегать, мыть рот с мылом и зарыться в землю со стыда. С каждой секундой ему все спокойнее. Он смотрит на длинные ресницы и рваный шрам на скуле Дерека. Гребаный шрам, один из сотни, которые оставил на Хейле Стайлз. И ему хочется перенести их все на себя, чтобы Дереку не было больно. — Пока ты лежал в отключке, мне казалось, что я в отключке тоже, — говорит Стайлз. — Это потому, что ты моя пара? — Связь односторонняя, ты человек. Только оборотень чувствует состояние пары. Стайлз приоткрывает глаза и видит, что Дерек смотрит на него. Они думают об одном и том же. — Я не стану признаваться тебе в любви, — предупреждает Стайлз, — нихуя. — Упаси бог, — отвечает Дерек. — Потому что ты, знаешь, мужик. У тебя щетина. И член. Особенно член, о боже. Дерек выгибает бровь. — Быстро ты к этому подобрался. Что ты там говорил про последнюю стадию начала отношений? Стайлз снова заливается краской, а Дерек глухо, хрипловато, как волк, смеется. Стайлз понимает, что впервые слышит это. От этого смеха у Стайлза немеют губы. — Тебе лучше заткнуться, — говорит он. Дерек смотрит на него, все еще насмешливо улыбаясь краем рта. — Ты, бля, красивый, — слышит Стайлз свой полушепот. Сбрендивший голос в голове приказывает ему накрыть этот ухмыляющийся рот губами. Стайлз решительно посылает голос нахер, сглатывает пинту слюны, отпихивает Хейла и идет к шкафу. Искать куртку и шнуровать кроссовки. *** Бар находится под землей, свет в нем приглушен, помещение пропитано запахами темного пива, дерева и кожаной обивки сидений. Посетителей немного: пара негромких компаний и три человека поодиночке, из тех, кто пытается сбежать от семьи и работы, замороченный до полусмерти и желающий только напиться и найти поверхность, на которой можно уснуть. Всем здесь насрать друг на друга, и это очень хорошо. Стайлз пока не готов делиться с общественностью признанием, что он добровольно — разрази его, бля, гром — пришел сюда вдвоем с Дереком Хейлом. Стайлз идет к победе, но безнадежно проигрывает, как только Дерек берет кий и перестает валять дурака. — Эй, у меня же гипс. Не видишь? Лидия бы поддалась, — осуждающе говорит Стайлз, когда Хейл проходит мимо, выбирая позицию, чтобы забить последний шар. — Лидию бы сюда не пустили, — Дерек наклоняется к столу, слегка щурится, ткань пуловера натягивается на напряженных мощных руках и норовит лопнуть. Стайлз ловит себя на том, что пялится, и в голове ни единой здравой мысли. Только ментоловый дым, которым пропах бар. — Ты меня пытаешься соблазнить? — спрашивает Стилински, чувствуя, что лоб взмок. — Что? — Дерек на миг поднимает взгляд. — А тебе так кажется? — Ну, знаешь, раньше мне не хотелось… Дерек пробивает по синему шару, и он закатывается в дальнюю лузу. Стайлз наблюдает, и не замечает, как Дерек подходит к нему и, убрав кий, ведет к их столу и угловому диванчику. — Чего тебе там не хотелось? — спрашивает он, обнимая за плечи. От него пахнет солнцем и одеколоном. Каким-то совершенно нормальным мужским одеколоном. Стайлз понимает, что Дерек пах им и раньше. Только раньше Стайлз не замечал, чтобы его собственное тело реагировало на этот запах, до сегодняшнего дня, до передоза транквилизаторов, до полной капитуляции здравого смысла. — Все это так, блять, неожиданно. Я пока не могу определиться, что мне с тобой хочется сделать. — Пофантазируй, — позволяет Дерек. — Для начала, привяжу к постели, — решает Стайлз. Они садятся рядом, Дерек берет свой стакан пива, притягивая Стайлза, усаживая его под бок. Последняя надежда урвать осколки личного пространства и глотнуть задымленного воздуха машет Стайлзу рукой. — Потому что ты хренов хищник, и тебя нельзя оставлять без привязи. Как ни оставишь — ты сбегаешь и ищешь приключений на свою жопу. — Видишь, у нас есть что-то общее. Привяжешь и свалишь? — Дерек смотрит с насмешкой. Стайлз отпивает из своего стакана. — Нет. Возможно, если ты продолжишь меня провоцировать, как мудак, я тебя изнасилую, — доверительно сообщает он, — самым беспощадным образом. Как в песне Кобейна, только взаправду и несколько раз подряд. Раньше мне этого не хотелось, а теперь вот хочется. — Кобейн пел «изнасилуй меня», так что нам придется поменяться ролями. Но веревки мне не понадобятся. Стайлз открывает рот, чтобы заговорить про «Нирвану», точнее, спросить, какие еще нормальные вещи знает об этом мире Дерек, — но дослушивает фразу до конца и так и замирает с открытым ртом. Дерек кладет ему на затылок ладонь, придвигается и целует. Не торопясь, словно дегустируя вино. Проводит языком по верхней губе, по кромке зубов, так, будто делает это в тысячный раз. Стайлз вцепляется в столешницу. Кровь отливает от мозга. Никто по-прежнему даже не смотрит в их сторону. Стайлз сопротивляется недолго, если его неубедительные попытки отползти на другой край дивана вообще можно считать сопротивлением. С ним что-то происходит, привычное мироустройство, как Атлантида, с грохотом уходит под воду, и Стайлз не уверен, что только оборотень чувствует связь с парой-человеком. Ему тоже сорвало башню, и если дело не в оборотнях, то тогда вообще хрен знает, в чем. Он тонет вместе со своей Атлантидой и вылавливает из воды реальность отдельными кадрами: его пальцы в волосах Дерека. Ногти скребут по шее. Привкус темного «KBS» у чужого рта. Тяжесть руки на спине, заставляющая непривычно, неловко прогибаться. Стайлз ловит себя на мысли, что ему нравится эта сила, временами доходящая до грубости. Так проще отключить мозги и совладать с совестью. Что он может сделать с этим чудовищем, в конце концов? Разве что пару раз спасти ему жизнь, чтобы потом вляпаться вот в такое дерьмо. Когда не подчиняется собственное тело. Когда разум, желания, все живет своими законами и тянет Стайлза за собой. — У меня, — нервно дышит Стайлз, чувствуя, как тяжело, словно Дерек — магнит, а он — кусок металла, создать хоть какую-то дистанцию, — сейчас случится инфаркт. В семнадцать, нахуй, лет. Так что дай мне подышать. Дерек прекрасно чувствует это. Ему не нужно прислушиваться: сердце Стайлза словно грохочет в его собственной груди. Карие глаза с расширенными зрачками моргают быстро, на щеках теплый румянец. Волк рычит и рвется к нему, толкая Дерека тяжелой лапой, держать его все тяжелее. Все, чего хочется Хейлу — забыться там, где ему самое место. Там, где Стайлз. Он отстраняется, в очередной раз отталкивая волка за свою спину. — Если я сейчас встану, то упаду, — сообщает Стайлз. — Это тянет на хобби? Дерек не без труда улыбается. — Я поймаю. — Ну а то, — Стайлз хмыкает. — Я тебя тоже поймаю. Я, конечно, не альфа, убивший альфу альф, но на что-то же способен, а? Дерек усмехается. Стайлз улыбается в ответ. Его сердце по-прежнему барабанит, но уже не так, как полминуты назад. Волк прислушивается, затаив дыхание. Дерек держит его позади. Волк вдыхает запах желания Стайлза. Запах его крови. Стайлз пахнет своими ранами, которые еще не затянулись. Зверь просится всего лишь зализать эти раны. Дерек прогоняет его глубже в свое подсознание, потому что знает, как резко он может клацнуть зубами над горлом. *** — Почему ты всегда одинок? Иногда нутро стягивает мерзким чувством, какое бывает, когда стоишь на самом краю крыши высотного здания и смотришь вниз. Дереку не нравится слово «страх». Он предпочитает «мерзкое чувство». Оно появляется каждый раз, когда какой-то человек становится ему близким. Это в некотором роде приговор. Пейдж, родители, Эрика, Кора. Каждое имя вырезано на обратной стороне кожи. Время от времени кто-то выливает на шрамы порцию серной кислоты, и чаще всего — он сам. Не бывает никаких стечений обстоятельств. Стечения обстоятельств — трусливая отговорка, которую называешь другим, если не хватает смелости признать собственную вину. Дерек, может, и не говорит этого вслух, но знает, что на нем ответственность за каждую пролитую каплю крови этих людей. — Потому что быть рядом со мной опасно. Стайлз во сне упорно лезет обнимать его. Дереку нужно уходить к стае, но он, недолго думая, остается. Позволяет Стайлзу улечься на свою грудь и приобнимает. Стайлз пахнет кровью и травмами. Для волка этот запах что красная тряпка для быка, и не ясно, жаждет ли он разорвать тех, кто причинил Стайлзу вред, или его самого. Дерек не хочет, но представляет его мертвым. И дуреет от этого. Закрывает глаза, но картинка не уходит. — Попал, — емко и коротко говорит Питер, внимательно глядя на него, когда они встречаются на кухне часов в шесть утра. — Уже давно. — Но теперь окончательно. Есть разница между «вытащу из передряги, если выдастся минутка» и «подставлю спину, когда в пятнадцати шагах долбанет взрыв, потому что я оборотень, а он человек, и похер, что я сдохну». Дерек не сердится. Сил нет. Он садится за стол, и Питер кладет руку ему на плечо. — Кажется, тебе нужно об этом поговорить. — С тобой? — Я все еще твой единственный старший родственник. Могу дать мудрый совет. Или по морде. Дерек отводит взгляд и смотрит в окно. Рассвет белый, без оттенков, солнце подсвечивает холодный туман изнутри. В этом тумане не видишь дальше собственного носа. Можно рассмотреть чье-то лицо, только находясь от него в сантиметрах. — Еще одна смерть доконает меня, — он с трудом верит, что говорит это. Действительно попал. Проводит рукой по лицу, словно в надежде смахнуть тяжелый осенний мрак, но ничего не происходит. — Стайлз вляпывается в дерьмо. Он просто… такой. Питер явно оценивает эту откровенность, и даже по собственной инициативе наливает ему кофе. Все это время молчит, подбирая слова. — Ты меня знаешь, Дерек, я не стал бы тебе врать, если бы считал, что его кто-нибудь кончит, — задумчиво произносит Питер. — Но мне кажется, в этот раз все будет хорошо. Стайлз умрет очень старым. Лет в девяносто пять. Подавившись болтовней и чаем с имбирем и лимоном. Я сомневался в нем, но, должен признать, он приятно меня удивил. И он точно не из тех, кто поджигает дома и приносит в жертву населения городов. Так что… просто отпусти себя, хотя бы раз в жизни. — Брал на том свете уроки у Мессинга? — хмыкает Дерек. — У Фрейда. Вижу зарождающееся чувство юмора. Мальчишка хорошо на тебя влияет, — умиленно говорит Питер. — Следи лучше за своим. Питер опускает взгляд и улыбается, отвратительно довольный жизнью. *** Осень исчерпывает себя, в бесконечных дождях, пробках на дорогах, дворниках, сметающих гниющие листья к обочинам тротуаров. Скотт и Бойд берут Итана на одной из автозаправок Рей-авеню. Дерек убивает его стаю, но самого Итана Скотт просит не трогать. Они предлагают Итану сдаться. Последний из близнецов соглашается, здраво рассудив, что у него есть шанс начать новую жизнь вместо того, чтобы закончить старую зарытым в ближайшую канаву. Питер с Айзеком и Скотт время от времени проверяют его. В доме стаи пусто — проблемы улеглись, все пытаются вспомнить, что такое нормальная жизнь. В доме только двое. Второй этаж сотрясается от звериного рыка. — Я держу тебя, — говорит Стайлз, обнимая Дерека за пояс. Он повторяет эту фразу в третий раз. Его ладони на горячей, как остывающая лава, спине Хейла. Стайлз осторожно, но сильно, ощутимо давит, гладит, успокаивает зверя. Его сердце бьется ровно. На это уходит вся его сила воли. Полнолуние не выводило Дерека из себя уже черт знает сколько времени, но его новый волк-терминатор пятисотого уровня иногда выбивается из-под контроля. В это полнолуние Стайлз додумался заговорить об Энисе. Небольшая перепалка, и Дерек вдруг вышел из комнаты, жмурясь, словно его слух прошило оглушающим ультразвуком. Надо было оставить его, но Стайлз, естественно, пошел следом, потряс за плечо, поволновался, пульс участился. И волк вырвался на волю. Под ногами осколки разбитой вазы. Глухое дыхание хрипит рыком на выдохах прямо возле шеи Стайлза. Он прижат спиной к двери, когти Хейла вырывают в ней дыры. Питер и Айзек поехали в квартиру в центре города. Скотт умотал к Эллисон сразу, как только Итан был отпущен. Бойд пропадает там, где обычно пропадает Бойд. Никто не спасет Стайлза. — Я. Тебя. Держу. Я никуда не денусь, даже если ты прекратишь месить из меня тесто. Ты же не хочешь очнуться с моей печенью в зубах, скотина? В наш с тобой ебаный медовый месяц. Зверь рычит. Стайлз охает. Его впечатывают затылком в дверь еще раз. Еще немного, и посыплются искры из глаз. Дерек вжимает его в дверь, тяжело дыша, сгорбившись, не давая шевельнуться, клыки вот-вот коснутся кожи над сонной артерией. — Только не ты, — понижает голос Стайлз, цедя сквозь стиснутые зубы. — Кто угодно, но не ты. Пусти, Дерек. Пожалуйста, мать твою, хватит. Мне больно. Он говорит, пробуя разные варианты, нащупывая подходящее «лекарство». И попадает в цель. Дерек перехватывает контроль и расслабляется, встряхивая головой, закрывая глаза и морщась, еле слышно ругаясь. Стайлз отталкивает его от себя, бормоча: «Вот это был пиздец. Всякое бывало, но сейчас был пиздец. В следующий раз надену рябиновый бронежилет. Посажу тебя на цепь, сука». Стайлз мог бы свалить, закрыться у себя, подальше от опасности, но за последние месяцы чувство самосохранения у него так и не появилось. Он нацепляет на лицо улыбку и подходит к опустошенному и еле стоящему на ногах Дереку, взваливает его руку на плечи. — Ладно, прости. Ты умница, — хвалит Стайлз, улыбаясь, и тащит его к кровати. — Ты у меня такой молодец. Хочешь «Боша», детка? Или «Чаппи»? — Попизди еще, — хрипло говорит Дерек. — И хамит мне кто? Мой несостоявшийся убийца. Охуенно. Так что, я твой новый полнолунный якорь? — Ты мое новое всё. Стайлз поднимает брови и затихает, раздумывая над этим признанием. Хейл ловит его взгляд и добавляет: — Заноза в заднице. Стайлз сваливает его на кровать и, потеряв ориентацию в пространстве, падает сверху. Дерек пытается не выдать усмешку. Стайлз и не думает слезать, но спрашивает, не отдавил ли ему чего. Коленом раздвигает его ноги и удобно устраивается между ними, опустив подбородок на грудь Хейла. Несколько минут проходят в тишине. Дерек даже надеется, что Стайлз заснет, потому что сам он не отказался бы вырубиться на пару часов, но не тут-то было. — Нет, серьезно. Будешь есть? Я там нахерачил пиццу из всего, что было в холодильнике. Не могу попробовать раньше тебя, вдруг отравлюсь. — Двигай, хозяюшка. — Пошел в жопу. — Сразу после обеда. Стайлз оттягивает его голову за волосы назад и кусает в шею. След почти мгновенно пропадает, и Стайлз провожает его невесомым касанием языка. Ему хотелось бы хоть раз оставить засос, который бы не сходил пару дней. Дереку к его кожаной куртке и зашкаливающему уровню брутальности очень бы пошло. В кухне открыто окно, так что весь кафель залит дождевой водой. Стайлз лезет в духовку за своей стряпней, а Дерек закрывает створки. Очаровательный семейный быт. Хоть в передачи для домохозяек интервью давай. Словно никто не пытался перегрызть кому-то горло десять минут назад. Стайлз знает, что Дерек заговорит об этом. Это лишь вопрос времени. Он разрезает пиццу, достает из холодильника колу, а боковым зрением наблюдает за Хейлом. Тот садится за стол, вид у него как никогда напряженный, немного потерянный. Он сцепляет руки замком, мажет по комнате невнимательным взглядом. Резко выдыхает. Три. Два. Один… — Стайлз, — зовет Дерек. — Да, детка? — Отъебись ты со своей «деткой». — Я тебя слушаю. Большой страшный вервольф. Манера Стайлза нарываться уже настолько привычна, что Дерек пропускает это мимо ушей. — Я чуть не убил тебя. Не хочешь об этом поговорить? — Нет убийства — нет разговора, — отрезает Стайлз. — Ты меня даже не оцарапал. Мало кальция жрешь. — Сегодня обошлось. Но, если ты не замечал, полнолуние наступает каждый месяц. Если бы не слишком тяжелый взгляд Дерека, Стайлз отшутился бы. С некоторых пор ему удается чувствовать малейшие оттенки настроения Дерека, как будто он какой-то гребаный психиатр. Он хорошо понимает, когда нужно пошутить, чтобы разрядить обстановку, а когда шуткой не отделаешься, и нужно дать что-то большее. Дерек смотрит на него, и Стайлз чувствует, как этот взгляд проникает в его голову сквозь зрачки. Сегодня шутки не хватит. — Я знал, на что иду, — Стайлз пожимает плечами. Голос звучит спокойно и уверенно. — Если ты меня грохнешь, такова судьба. Если меня грохнет кто-то еще — хрен с ним. Я готов. — Я не готов, — резко говорит Дерек. — Я хочу, чтобы ты правильно понимал ситуацию и не недооценивал опасность. Я не могу полностью себя контролировать рядом с тобой, и не могу знать, когда стрясется какое-нибудь дерьмо, чтобы оказаться рядом. Стайлз садится на стул напротив, слегка сутулясь, сжимает одной ладонью другую. Такие разговоры заставляют его нервничать. В себе он уверен, но подбирать слова для Дерека бывает тяжело. Стайлз не видит той опасности, которую постоянно чует волк, Стайлз хочет просто жить, наблюдать, как сходят последние шрамы, видеть Хейла каждое утро, день, вечер. Он надеется, что это взаимно, но Дерек не выглядит таким же спокойным. — Ну, с большим альфой-волком я в меньшей опасности, чем без него. — Я сам опасен для тебя. — Как насчет того, что мне насрать? — раздраженно спрашивает Стайлз. — Я похоронил отца и чуть не проебал тебя. Поверь, я знаю, что все серьезно. Серьезнее только Брюс Уиллис в «Городе грехов». Но я думал, мы знали, что легко не будет, Дерек, и шли на это не как на осознанную гибель, а как на… квест. Знаю, ты боишься меня потерять, потому что потерял уже многих. И я тоже боюсь. Ну так что правильнее — кинуть друг друга, типа для того, чтоб обезопасить, или приложить усилия и никого не потерять? Мы учтем прошлое, — добавляет Стайлз, успокаивая нервное сердцебиение, — и пошлем его нахуй. Это, мать твою, слишком идеально, — проносится у Хейла в голове. Настораживает, когда кто-то даром дает тебе то, о чем ты даже не пытаешься просить, потому что это слишком много. Он не посмел бы удерживать Стайлза, а Стайлз держит его. За какие заслуги бог мог послать ему это невозможное создание, и какую цену за него возьмет — Дерек не знает. Ему не хочется представлять. Он привстает, берет Стайлза за ворот футболки и притягивает к себе. Губы Стайлза сухие и обветренные. Отдают каким-то фруктовым йогуртом, съеденным на завтрак. Дерек не пускает его с минуту, не меньше. Пока чужая дрожь полностью не успокаивается. — Совсем мне крышу снес. Тронут хоть пальцем — на ремни порву, — говорит Дерек, приоткрывая глаза. — Вот это другое дело, — Стайлз стягивает его руку со своей шеи и сжимает. — Я сам кого хочешь порву. — Не сомневаюсь. Стайлз садится обратно на стул, расслабляется, чувствуя, что еще немного, и рожа треснет от улыбки. Он уже забыл это чувство полного контроля над ситуацией. Чувство уверенности в том, что тот, кто нужен, действительно никуда не денется. И не отпустит. Что-то, близкое к счастью. А может, это оно и есть. — Ты будешь есть мою пиццу? — спрашивает Стайлз, пододвигая к Дереку тарелку. — Я голодный. Но должен проверить на тебе ее съедобность. Дерек берет ломтик и откидывается на спинку стула. Пицца — с салями, майонезом и оливками — охрененная. Он даже отвлекается от разглядывания радужки Стайлза. — Съедобно, — великодушно кивает Хейл. — Это самая охуенная пицца в мире, — ухмыляется Стайлз, и откусывает здоровенный кусок. *** Кладбище неподалеку от морга «С. Спенсера» заросло лесом. С левой стороны, на небольшом холме, в «новой» части, то есть там, где закопаны самые свежие трупы, деревьев пока нет. Стэнли Сидней, шестидесятилетний сторож, недавно переехал в новую смотровую будку, построенную как раз с этой стороны. Солнца все равно ни черта не видно — погода в последние месяцы рехнулась — но здесь, ближе к оживленной трассе, он не чувствует себя таким же мертвецом, вылезшим из могилы. Вчера в баре Стэнли Сидней вылил остатки виски в свою жестяную флягу. Он всегда так делает, чтобы днем на работе можно было промочить горло. Он выходит из будки, прихрамывая на поврежденную на охоте ногу — паршивые волки ниоткуда свалились на этот город — и идет к знакомой могиле, над которой уже минут пятнадцать неподвижно стоит крепкий светловолосый парень. Этот пацан приходит сюда уже целую неделю. Каждый сраный день. Стоит над могилами шерифа Стилински и его жены — кажется, Клавдии — по полчаса, и уходит. Ногу Стэнли Сиднея действительно скоро придется ампутировать, но на память он не жалуется. Этот пацан — не сын Стилински. — Эй, парень, — зовет Стэнли, подходя ближе. — Не хочу отвлекать от скорби, но что-то ты сюда зачастил. Друг семьи, что ли? Пацан оборачивается. На секунду Стэнли чудится, будто у крепыша ярко-красные глаза, но это уж скорее глаза Стэнли заволокло кровавой пеленой. Попробуй не просыхать столько месяцев и выглядеть бодрячком. — Да, — отвечает парень, сунув руки в карманы, — я друг Стайлза. Одноклассник. — И как он там? — Стэнли останавливается у ограды, упирая руки в бока, переводит взгляд с унылых надгробий на лицо пацана. — Давно его здесь не видно. Я уж думал, повесился с горя. Парень усмехается. Хорошая шутка. Стэнли склабится тоже. — Я тоже удивляюсь, — соглашается одноклассник Стайлза. — Думаю, может, приду как-нибудь, а он здесь. На школу он забил, видимо, так что я давно хочу с ним увидеться. У меня ведь тоже погибла семья. Мой брат-близнец. Думал, мы со Стайлзом это обсудим. Наверное, он понял бы мое горе. Стэнли немного теряется от такой откровенности, и только пожимает плечами, кивая, мол, кто его знает, может и понял бы. Нехорошее предчувствие закрадывается Стэнли под воротник. Он охотник, он чует, когда рядом волк. Этот пацан кажется Стэнли подозрительным. — Ну, ты лучше позвони ему, а сюда полно приходить, тут и крышей можно того, двинуться, — говорит Стэнли, хлопая парня по плечу. — А вообще, Стайлзу сейчас и так хреново, ты его видал на похоронах? На нем живого места не было, как будто под поезд попал. В следующую секунду сторож смотрит в глаза, налитые кроваво-красным сиянием. Это не похоже на белую горячку. Изъеденные табаком легкие чеканят хриплые вдохи, сердце вдруг начинает стучать быстрее старых часов на руке. — Знаете, наверное, я его так и не дождусь, — тихо произносит парень, глядя прямо на Стэнли своими страшными глазами, — так что передайте ему небольшое послание, когда вас доставят в больницу. Передайте, что Дерек Хейл отнял у меня нечто важное. Мне придется отнять нечто важное у него. Если захотят найти меня, — губы парня растягиваются в кривой гримасе, — пусть ищут на чердаке собственного дома. Под кроватью. В соседнем штате или в Италии. Передайте им, что я буду везде. Сторож хочет заговорить, но неожиданно парень пропадает из виду. В следующее мгновение Стэнли чувствует, как что-то врезается ему в живот, пробивая жестяную флягу, и его комбинезон, надетый под старую охотничью куртку, намокает в проливающемся виски и горячей крови. Оседая на землю, Стэнли Сидней глядит по сторонам, пытаясь выяснить, куда ушел напавший на него человек, но на кладбище ни единой живой души. До трассы Стэнли хромает, оставляя кровавые следы. Его сажают в первую же остановившуюся машину и везут в больницу, где приятная женщина, доктор МакКол, выслушивает его, и не бросается звонить в ближайшую психушку. Она, кажется, верит ему. Стэнли умирает в половине четвертого утра. *** The end