Пути расходятся, пути пересекаются

      Воздух старого храма полон мёртвой пыли; Асока старается не вдыхать его и не обращать внимания на горстки костей, усеивающие пол. Её шаги гулко расходятся вдаль, встречают эхо, которое повторяет её имя нарастающим тембром, давя на монтралы и отвлекая. Ощущения твердят, что искомое близко, притупляются об уснувшую скорбь. Несмотря на болезненно покинутый орден, Асока проникается особым, свойственным подобным местам Силы трепетом, изучая стены, где ветвятся осыпающиеся рисунки давней истории дже'дайи. Через прорехи потолка сквозит тусклый свет лун, — из памяти Асоки, ослабшей от потери сна и десятков безрезультатных высадок, стёрлось название планеты — в котором храм кажется ещё более опустелым; Свет выветрился, померк с гибелью его адептов.       Галактика велика, говорила Кейден в благодарной печали прощания, и теперь Асока размывала её границы, скитаясь по захолустьям космоса, забиралась туда, где не могла учуять Империя. Перед Асокой, после восхождения Империи, идёт путь прогоркшей надежды, путь сломленных идеалов не-джедая. У Асоки остался долг, больше не гражданский, долг разбитого сердца и веры, что ей действительно дана сила всё изменить, пресечь корень зла и обрести покой.       Асока не нуждается в покое, а в действии.       Потому, после долгих размышлений и взвешивания равноценных последствий, Асока ввела первые, известные ей с посещения библиотеки Корусканта, координаты вглубь галактической сетки, разменяв встречу с повстанцами и Бейлом на собственное путешествие вне фронта грядущих боёв. Восстание на мирной Рааде стало одним из предисловий к следующей войне, в которую Асоку втянет добровольно-принудительно из простого факта: война вплелась в её суть, стала тем, что Асока умеет лучше всего, вновь настигнув в попытке скрыться от неё.       Всегда можно повернуть вспять неопределённый курс и вернуться обратно к зарождению освободительного движения, — подходящему ей ремеслу, — но сейчас...       Ажур росписи обрывается трещиной и тёмными мазками, ситхами, с кровавыми мечами, принёсшими начало одной из первых войн. Асока отворачивается, ощутив привкус разочарования.       Вечное противостояние двух сторон одной медали, про которое слагают легенды, а Асока, участвуя в нём, видела наяву как во всём захватывающем, безобразном великолепии, так и разрушительном исходе.       Асока устала быть частью механизма войны — Войны Клонов выпили её досуха, прожевали и выплюнули — и решила, что станет тем, кто войну остановит.       Сила — тайна бесконечная есть, являющаяся всем сущим, без границ возможностей в пространстве и времени, говорил магистр Йода на уроках юнлингов, и теперь Асока познавала тонкости её границ, скитаясь в поисках доказательств бесконечных, всемогущих возможностей и утерянного, верного пути, её пути, который всё исправит.       Её действие заключается в поиске заброшенных храмов джедаев, где заковано былое величие и знания в грани голокронов или ворохи бумаг.       Силой столкнув упавшие плиты, она входит в уцелевший зал, архив, пропитавшийся запахом тысячелетней бумаги. Смахивая с лица паутину, Асока морщится от удушливой сухости, проходит дальше, к стеллажам. В стеллажах хранится ветхость книг, в Асоке — ветхость её убеждений и души, как нечто связующее с забытым местом.       Раскрывая хрипящую створку, Асока знает, что её поиски завершатся именно здесь и сейчас, кончики пальцев, обводящие буквы устаревшего языка, покалывает предвкушением. Все не о том, о войнах или выдержках кодекса, которые полнятся пустотой слов; Асока откладывает их в сторону. В конце стопки, заметная только ищущему, покоится гравюра. Три выцветшие фигуры и их сохранённые временем стражи, белоснежные лот-волки, с краткой резьбой-пояснением: Междумирье — перекресток прошлого, настоящего, будущего. И координаты.       Асока нашла.       Её дыхание горчит, застревая под тяжестью осторожных, чтоб не спугнуть найденный шанс, слов неверия. Асока опускает гравюру в карман пончо и возвращается к кораблю.       Уже введя на бортовом компьютере координаты Лотала и осев пыльной грудой под гул гипердрайва, миганье счётчика топлива нулём, — показателем, что ею разыгран билет в один конец, — Асока думает о том, действительно нашла правильный путь или движется из-за окиси отчаяния и безысходности, впившейся когтями в маловероятную, манящую подсказку. Маленькое "хотелось" щиплет её прикрытые глаза: услышать бы ободряющее пиликанье Ар-Ту и шутливые советы Энакина, а не то, как окутывает дюрастальный вакуум, пустой и беззвучный, вновь предупреждающий — Асока одна. Насколько правильным станет её решение придётся выяснить одной. Слёзы сухи, терзают её горло вязким комком рвущихся наружу воспоминаний, которые надежно упрятаны. Асока защёлкивает их далеко, обещая, что, возможно, однажды вскроет. -       На Лотале ей становится не по себе. Застыв около подножия скалы-храма в окружении покоя целостности, единства всей планеты от флоры и фауны до чистого, сладковатого воздуха в ауре Силы, Асока поджимает губы, ползущие в ломаной усмешке — подобные храмы открываются двумя, учеником и учителем. У неё расколото подреберье, где мокнут шрамы, отметины лишивших её цельности потерь, и за Асокой никого и ничего, кроме безмолвных образов и кровавых следов прошлого.       Учитель говорил: "Ничто не станет преградой на твоём пути, если ты не будешь считать это преградой в своём разуме".       Что-то из литого металла, ещё не изъеденного ржавчиной, отдаётся в ней пульсом живой энергии, Асока протягивает руку вперёд, концентрируясь на монолитном сооружении, делает глубокий вдох. Ей больно, больно воссоздавать образ мастера рядом с ней, представлять, что он стоит плечом к плечу, всегда готовый помочь, решительный, тоже упрямо направляющий Силу. Больше несвязанный кодексом джедай, Асока смаргивает влагу с ресниц, позволяет знакомому теплу прожитых, бесконечно далёких эмоций окружить её.       Пребудь со мной, Энакин.       Мгновение; сквозь шуршание песка слышится стон сдвигаемого камня; Асока, оглянувшись, идёт восточнее открытого входа в храм, ведомая смутным предчувствием. Взявшийся из ниоткуда белоснежный лот-кот преследует её, мурлыча невнятные предостережения, и исчезает, когда Асока останавливается у разросшегося на храме рисунка. Асока подходит ближе, сглатывает вязнущую от волнения слюну, и, наконец, вспоминает то, что вырезано в её памяти и на камне тускнеющими, полными недосказанности красками. Ей хотелось бы это забыть, но она всё ещё отчётливо помнит.       Мортис. Отец, Дочь и Сын.       В камне прорезаны движущиеся элементы, ладони, ключ к тайне, понимает Асока и, коснувшись раскрытой женской ладони, вслушивается в подсказки Силы. Она слышит успокаивающее присутствие Дочери, чей голос затапливает разум Асоки, крупицу её жизненной силы и благословения, вскрик конвора вдали, и поворачивает нагревшийся камень. Вспышка; линии ползут, наливаются золотом, соединяясь в звёздную карту, сложенную из множества других — среди кривых затеряна её точка. Срываясь с места, лот-волки движутся по стене влево, Асока следует за ними, как за проводниками, доверяет воплощению Силы Лотала, надеясь, что и они доверят ей поиск настоящего пути.       Лотал пронизан потоками Силы, не так всепоглощающе как Мортис, потому ей спокойно, ведь цель впереди, где-то в мерцающем круге бегущих лот-волков. Решимость скрадывает неуверенность, Асока входит, услышав внутри сигнал: знакомый шелест крыльев.       Междумирье ждёт её.       Междумирье обступает Асоку сонмом голосов; кричащих и шепчущих, цедящих правду, каждый свою, сбивающих с ног. Отречься от них невозможно; бесплотные, они переплетаются в чёрные дыры, грозящие поглотить её. Выпутываясь из них, Асока бредёт вдаль разветвляющихся дорог на пение Морай, пока её не останавливают слова, которые совсем не хотелось слышать дважды, ставшие годы назад отправной точкой конца.       Каждый выбор на твоём пути привёл тебя к этому моменту.       Слова тянутся к ней шелковистыми нитями из портала, где не видно ничего, кроме колыхания завесы: чёрной настолько, что весь окружающий свет съедается. Асока подходит, не чувствуя опасений, только затухающий голос, лишённый обладателя. Она вспоминает, как упущенные возможности, те несчётные "если бы", настигли её на могиле пятьсот первого. "Если бы" окунают в пучину сожаления с горечью неоправданного недоверия и уязвлённой справедливости, отрицания, ломкой надежды. Если бы была возможность успеть предотвратить, если бы всё не было учтено в плане, если бы поверила, не дала свершится уничтожающей военной стратегии, ситхскому акту возмездия...       Из затянувшего подсознания Асоку выводят два голоса, отделённые от призрачного хора, оглушающе знакомые: Пло Кун и Энакин.       — В чём сильная сторона Асоки?       — Она бесстрашна.       Песнь Морай становится согласием, конвор парит над ободком выбранного портала, и ясность, куда Асоке нужно идти, затмевает мысль, что она поступает слабо, её эгоизм без определённой окраски: про неё говорили, что ей безрассудства не занимать, и, чтоб оставить всё дотлевать позади, нужна вся стойкость, безрассудство, бесстрашие. Решимость крепнет и Асока, бросив Морай благодарный взгляд-прощание, погружается в зияющую неизвестность.       Время исчезает, сократившись до затяжного падения вперёд; момент тянется долго, взбивая мысли густой массой... Всё обрывается, выталкивая в конечную точку. По инерции Асока делает несколько шагов, и, наконец, встаёт твердо, не оборачиваясь, зная, что дорога назад — выбор не для неё. Отрезая не зазвучавшие шепотки сомнений, портал закрывается за её спиной дверью, поддетой сквозняком, подтверждает, что свершённое необратимо.       Асока оглядывается, теряя нахлынувшую от перемещения дезориентацию и привыкая к болезненному свету после тьмы Междумирья: от яркого, знакомого вида, — пласты вулканического камня, омываемые лавой, — вползшего в ноздри пепла окатывает холодком смутной догадки, для какой цели её привели к Мустафару вновь.       Место, где Сидиус замышлял выдрессировать детей-ситхов.       С догадкой её облепляет зловонная паутина Силы, захлопывается ментальной ловушкой, готовая ощетинится Асока держит световые мечи под рукой. Она ненадолго погружается в себя, анализирует окружение в поисках проблеска жизни: отзывается хлюпанье магмы ядра планеты, бег небольших животных и, отвлекая от недр мрака, пульсация, сосредоточие энергии, ровное, не окрашенное в определённый тон, так близко...       Её цель.       Краткое содрогание выбрасывает её в реальность. Пласт земли, на котором Асока находилась, прильнул к опоре здания. Внутри отозвалась путеводная нить, она не раздумывает, обхватывая кусающий жаром металл и подтягиваясь вверх. Материал достаточно прочен, чтоб устоять напору магмы, потому Асока не рассчитывает на резку входа мечом, поднимается выше, ищет иной путь на фабрику. Удача не подводит её — узкое охладительное отверстие прикрыто обычной решёткой, Асока Силой стягивает её и широким прыжком оказывается внутри.       Кажется, что операция идёт чересчур гладко; безнаказанность сворачивается под её рёбрами тревожным клубком.       Ширина хода не даёт развернуться, Асока пробирается медленно, опираясь коленями и обожжёнными ладонями как можно тише, затаив дыхание от тяжести нефильтрованного воздуха. На каждом перекрёстке труб она обращается к Силе, ищет чужой отголосок, выбирая поворот. За не интересующими её решётками помещений — череда душных тренировочных залов, где изредка стрекотали дроиды и ворочались глазки камер слежения, единственных обитателей здания. Незаметности в операции на руку отсутствие живых форм, обмануть механических нянек, как привычных жестянок, Асоке проще; у неё строится более-менее обоснованный план, как выбраться из гиблого ситхского убежища, по мере приближения влекущего биения Силы.       Она бесшумно стекает в один из коридоров, выждав десять минут до наступления полной пустоты от уборщиков и убедившись в том, что дорога верная. Неожиданно, из дальнего угла слышится характерный стук механических шагов. Подобравшись к тени, Асока ждёт переговаривающихся дроидов, неизвестных шестиногих моделей, рассчитывая как тихо вывести их из строя, без светового меча, не оставив явных следов джедая.       — Мастер Сидиус отправил передачу, что прибудет в течении часа, нужно провести тренировку... — точный удар в сердечник обламывает речь дроида, рухнувшего обесточенной грудой железа на другого. Асока добивает его пинком в фоторецепторы.       И спешит, ощущая заскрёбшееся предчувствие, в сторону пункта управления и коммуникаций, откуда вышли дроиды. С начала ей было известно о причастности Сидиуса, теперь счёт её операции вёлся на секунды. Дверь защищена коробкой с кодом, которую Асока вскрывает щелчком ногтя и, подцепив нужный провод, прерывает её работу. Оказавшись у пульта управления, она замечает, что оборудование старо, незнакомо ей, и бегло изучает его, жалея о том, что с ней нет астромеханика — Ар-Ту разбирался во всевозможных видах электроники в два счёта. Десяток пробных кликов: освещение гаснет, приборы отключаются.       От стремительных шагов слетает капюшон пончо; Асока следует к тени форсюзера, ориентируясь на обострённые чувства и незримую, связующую нить. Невозможность предугадать смешивается с осязаемым, найденным вектором Асоки, манит, заглушает покинутое за порталом, цену её решения. Останавливаясь у отъехавшей после общего выключения двери, — нить натянулась, — Асока не знает, насколько будет тяжёл груз новой ответственности, но, готовая, входит в пасть темноты.       В темноте раздаётся шорох тихих шагов. У темноты мерцают золотом глаза и щуплый силуэт, подсвечиваемая алым аварийным освещением кожа с чернеющими линиями татуировок. Вокруг Сила кружится плотным потоком, обнимает услышанной Асокой пульсацией, нейтральная и без подоплёки, сплошь полутона. Узнавание прошивает вспышкой, выталкивает из-под затворов памяти и сжатых губ обличающий, полувопросительный вздох:       — Мол?       — Кто вы? — недетская настороженность обгладывает его шёпот до шелеста. Он ловко прячет страх, когда зрачки суживаются в подозрительном прищуре.       Взгляд мальчишки, оценивающий потенциал нападения, то, как ожесточена его поза, — вполоборота к Асоке, наполовину схваченный светом, бьющимся ложной сиреной и дымчатым из окна под потолком, — очерчивает выдрессированный в Моле инстинкт мнительности, усложняют их взаимодействие. В арсенале убеждения Асоки остаётся один ненасильственный метод — искренность.       Рубленая правда покидает её пересохшее горло:       — Никто, — коммандер без солдат, падаван без учителя, одна из немногих выживших, Асока исправляется, объясняя по наитию, — никто из тех, кто хочет причинить тебе вред. Я помогу тебе.       — Поможете? — удивляется Мол, раскрывает зажёгшуюся тягу к свободе, которую ещё не изломали, в шатком шаге к ней.       — Спасти тебя и себя, выбраться отсюда. Вдвоём мы сумеем, пока у нас есть время и возможность.       — Почему?       — Таков мой долг, — долг джедая, помощь нуждающимся, который въелся в подкорку; "и путь" беззвучно добавляет Асока.       История повторяется, иронизируя, переиначивает их роли; Асока думает, нет ли в её глазах того же тлеющего огня надежды, предлагая Молу свою ладонь. Предложение звучит твёрдо, хотя под ним крошится уйма сомнений, которые пока играют второстепенную роль:       — Пойдём со мной.       Мол колеблется, что и объяснимо, когда озвучена его рискованная мечта и предложена быть бескорыстно исполненной; его взгляд въедается в её в поисках... гарантий, читает Асока и позволяет язве исказить её губы: она среагировала бы так же.       — Надеюсь, ты умеешь верить в удачу, — услышав расходящийся над комнатой стук, Асока шепчет торопливо, отгоняя Энакина, который смеётся для неё в последний раз, прощаясь перед началом хаоса, — не могу гарантировать для себя успешный побег, и если он поймает нас, то...       — Я чувствую пустоту ненависти в твоей груди, — перебивает её Мол, вырвав правду лёгким касанием Силы, ступает к ней ближе, разжав кулаки. — Он тоже причинил тебе боль.       Их ладони коротко и сильно сжимаются, закрепляют незримые узы — её взвывшими болью ожогами, его шероховатостью бинта и недоверия. Попранная справедливость из смертей всего дорогого ей, менее тлетворная, чем едкая месть, так называет Асока свою пустоту, но не переубеждает Мола. Кивнув, Асока отпускает его и ведёт за собой, к свободе, переходя на бег.       Их путь спутывают обесточенный лифт и жар лишённых кондиционирования коридоров, облизывающий спину минутами, что уходят быстрее, чем Асока находит лестницу на верхний этаж. Выносливый молчаливый Мол следует за ней, не отставая, словно боится упустить призрачный шанс. Страха нет, ни капли характерного холодка в его сигнатуре; Асока питается этим спокойствием в сумраке, пролёт за пролётом, до того момента, как посадочная площадка распластывается перед ними полупустой платформой, скупо усеянной ящиками с продовольствием.       Грузовой транспортник заглушен у дальнего края, рядом с его рампой снуют два дроида. Жестом остановив Мола в прикрытии металлической коробки, Асока веско, держа коммандерский тон в узде, шепчет:       — Чтоб сбежать, нужно украсть тот корабль, чтоб украсть — обезвредить дроидов. Потому мы разделимся: я отвлеку, а ты проберёшься на корабль и подождёшь меня в рубке.       Без возражений и вопросов Мол соглашается, хмуро провожает её своим тяжёлым взглядом, проникающим сквозь недомолвки и полуправды, совсем не подходящим ребёнку, — Асока ощущает его между напряжённых лопаток, заходя с тыла к возникшему препятствию для их побега, и укрепляется в понимании, что действительно должна спасти его, не как джедай, а как просто Асока Тано, понимающий цену сочувствия полуджедай без прошлого и будущего.       Первый выходит из строя незаметной подсечкой коленных суставов, — пронёсшаяся сквозь него Асока действовала неожиданно и быстро, — но её переигрывает второй, дроид с шестью клещами, в одном из которых зажат заряженный бластер. Выстрел шорохом задевает край её пончо, Асока уклоняется раз за разом, следя за маленькой фигурой, пересекающей площадку. Достать меч под непрекращающейся, скоростной пальбой трудно, Асока ждёт удобного момента, но дроид теснит и теснит её к краю платформы, пока за ней не остаётся меньше метра и металлический клещ цепляет её руку, включающую шото.       Грязный хруст: сбоку обрушивается ящик, переламывает дроида пополам. Обломки подтаскивают Асоку, ослепшую от брызг технического масла, за собой — в шипящее лавовое море; она рывком высвобождает схваченное предплечье, обретает равновесие, взмывает обратным сальто, приземляясь у корабля.       Мол ждёт её на рампе, вытянув вперёд ладони в отталкивающем жесте, смотрит непонимающе, потрясённо на них, сжимая и разжимая пальцы, словно не верит, что они ему принадлежат.       Мол, очевидно, не знает о природе своих способностей.       — Ты использовал Силу, — полуспрашивает-полутверждает Асока, её зрение расплывчато, но ощущения не обманывали, когда всплеск энергии, чужой воли уничтожил едва не настигшую её угрозу, и, не растрачивая оставшееся время, втягивает Мола в корабль, ведёт в кабину, где оставляет оцепеневшего на месте второго пилота.       Пробежавшись по клавишам отлёта и направив неповоротливый транспортник в сернистую гущу атмосферы Мустафара, Асока произносит грохочущие, медленно покидающие её сердце слова:       — Я всё объясню и обучу тебя, если захочешь.       Сияющие глаза Мола ослепляют её, а тихое "Да", значимое и предрекающее, решение, принятое от боязни собственной мощи или иллюзии, что у него нет выбора, — Асока спросит его об этом однажды, — падает между ними, оглушая.       Объёмная, беспросветная чернота космоса окружает их, не касаясь зарождения новой надежды.       — Асока Тано, — вспоминает Асока его "Кто вы?", завершает бессловесный зрительный контакт-диалог, ощупывание чужих намерений, скрепляет оглашённый договор или приговор, — наши пути пересеклись, Мол.       Рычаг гипердвигателя поддаётся легко; кабину рассеивают голубоватые всполохи одновременно с тем, как из гиперпространства выныривает корабль — Асока улавливает холодную ярость в оболочке рухнувшего расчёта, сжав рулевую ось до боли в костяшках. Мустафар нехотя отпускает их. Корабль потряхивает рывками, — есть предположение, что один репульсор неисправен, — пока Асока корректирует курс, вводимые ею цифры смазываются перед взором неясными символами.       Джедайская выправка даёт о себе знать, адреналин схлынул, оставив зудящее волнение, которое Асока глушит потоком безответных вопросов: у неё нет плана, долгоиграющего и продуманного, как у Сидиуса, нет четкости в цели, кроме тонкой, путеводной нити Силы, есть чужой несостоявшийся ученик. Канет в неизвестности структур Междумирья, что она предотвратила, как повлияет исчезновение Мола на происходящее и грядущее, в итоге её вмешательства создалась параллель или закрылся цикл; Асоке тяжело полностью осознать абсурдность того, что она сделала.       Судьба ребёнка, податливого материала, несформированной личности с этого момента в её руках.       Её веки опускаются на долгий миг, усталость щемит каждую клеточку тела, но Асока берёт себя в руки. Насущным является ребёнок, чувствительный к Силе, которого она практически украла, которого предстоит надёжно спрятать, принять через призму предрассудков и обучить. Тщедушный вариант с Корускантом, — тот, который одобряла маленькая, шепчущая часть Асоки, что хотела вернуться домой, но Асока знала, липкой горечью, что уже нет, сейчас ещё нет, позади её дом лёг в руинах, впереди вовсе не он, без её настоящей семьи, — отмёлся сразу, как и маловероятный, даже опасный, вариант с возвращением на родину Мола, к ведьмам Датомира.       Прошлое останется в прошлом, решает Асока, поворачиваясь к беззвучно-согласному попутчику её обнулённого, ради блага будущего и общей цели, настоящего.       Их маршрут окончится у планеты Внешнего кольца, где Асока ориентировалась сносно, знание, подаренное Империей годом игры в прятки.       Мол расположился на кресле второго пилота, завороженно наблюдая за стеклом, и всё же остаётся собранным, с режущими гранями настороженности в расправленных плечах.       — Знакомое ощущение? — мягко, не переигрывая, чтоб не стать для Мола следующим лицемером, позвала его Асока, нарушив колючую тишину. — Нужно научиться скрывать себя от него, для безопасности, когда будем в бегах.       Мол коротко взглянул на неё, едва уловимо расслабившись, явно не привыкший к чьему-либо пониманию или не-одиночеству. Осознав трудности грядущих отношений, у Асоки сжимает сердце, впуская то сострадание, погибель и суть жизни джедая. Как бы давно она не сошла с их пути, оно осталось её существом и её принципами.       — Да, я узнал мастера Сидиуса.       — Он обучал тебя?       — Нет, обучал Т9-Д9, мастер только следил.       Встретив Мола живым воплощением инстинкта выживания, Асока не спрашивает дальше, иначе наверняка всплывёт жестокая реалия обучения ситхов-убийц, в её памяти чётко отпечатаны последствия — безумие Мола из её прошлого.       Маршрутизатор отображает пятнадцать стандартных часов до прибытия с обнулением топлива; Асока зовёт устало моргающего Мола, отводит в каюту и спускается к отсеку механизмов с найденным набором инструментов и жалким, совсем не её, желанием дольше избегать необходимого разговора. Разговоров, объяснений, когда её переполняют противоречия, неупорядоченный водоворот мыслей. -       Привычная работа даёт ментальный перерыв.       Жужжание системы жизнеобеспечения приглушается: нужно было сэкономить энергию для гиперпрыжка, не перегрузив двигатели. Отбросив ключ, Асока подтягивается на пол отсека и, задержав дыхание, — кислород стремительно сокращался, — спешит к жилому отсеку.       Об закрытую дверь её решимость спотыкается, выжатая досуха и едва сохраняющая равновесие Асока стучит чуть слышно, подбираясь изнутри. Знакомый риск заставлял двигаться вперёд, механически, сейчас схлынул, оставил после только мутную завесу будущего.       Панель отъезжает; Мол щурится в поблёкшем освещении, пропуская её в каюту.       — Сейчас станет холоднее, — предупреждает Асока, опустившись на край заправленного одеяла.       У неё нет тактики для общения с Молом; она присматривала за юнлингами, легко находила с ними общий язык, но в этот раз всё по-иному, в ситуации, в ней, в необычном юнлинге, закрывшем своё доверие глубоко, откуда трудно вынуть и сломать. Между ними мёрзлая пропасть, пустота, которую, поймав скованную напряжённость в его поджатых губах и отвернувшемся лице, Асока пробует растопить.       Асока рассказывает о Шили: об охоте на акулов, азарте и удовлетворении, когда насаживала зубы на нить головного убора; о шелесте просторов, затяжных песнях племени и танцев; обо всём, что помнила или узнала от магистра Шаак Ти. Крошки её детства в храме джедаев рисуют словами то, что не омрачено войной, собирая в рассказе весь не иссякший оптимизм, который разделяла раньше на двоих — себя и Энакина. Впервые слушая что-то без справочной сухости и пыток проверяющих дроидов, Мол внимает, по-детски поддавшись к ней, настороженность в его взгляде истончается до еле заметного блеска.       В челноке мустафарских поставщиков по аскетичному одна койка: они засыпают вдвоём, спина к спине. Сморённая разговором, проведшая без сна несколько дней, Асока прикрывает глаза, вслушивается в тонкое сопение Мола, и понимает — их доверие друг к другу оттаивает. Нельзя найти в чертах потерянного, как и она сама, одинокого мальчишки ситха-безумца. Они одиноки вдвоём, не в своём времени или не на своём месте, и теперь вдвоём учатся впускать другого вглубь, к душе. Становится не спокойнее, но так, что Асока погружается в сон, словно к её нагноившейся тревоге наконец приложили бакту.       Таков путь джедая, не иметь ни дома, ни власти, быть скитальцем, хранителем мира. Но Асока — не джедай. И у неё есть Мол. -       Зелень везде раскрашивали цветы — аккуратные лепестки оттенков жёлтого. Фоном шелестит беспокойное море в закате, резонируя гулом внутри, пока Асока, поглощённая воспоминаниями, изучает сочащийся срез, изредка оглядываясь на детей. Дети разбегаются в игре, что-то про космических пиратов, и Мол, всё ещё неловко чувствующий себя в их компании, следует за ними. Разговор о погоде и местных слухах увял; рядом с Асокой, на истёртой солёным ветром скамье, Ланта, немолодая толотианка, взявшая её официанткой в свою кантину и поверившая в "долгую историю", молча перебирает стебли, чтоб с утра развесить причудливые украшения из них на террасе кантины.       — Ваш мальчик тоже особенный? — спрашивает Ланта, явно стараясь не выдать свой интерес, но цепкость Асоки вылавливает его из будничного тона.       В горле рождается нервный, усталый вздох, который Асока давит, поворачиваясь к женщине, и переспрашивает:       — Особенный?       Их беседу прерывает восторженный смех с площадки; вокруг Мола плывут песчинки, складываясь в фигуру зверя, очертаниями напоминавшего акула, и охотницы с копьём. То, что Мол запомнил, кольнуло её щемяще, но предосторожность уколола не меньше — привлекать внимание демонстрацией Силы в любое, даже относительно спокойное время расцвета Республики не стоило. У обманутых ситхов и работорговцев всегда высоко ценились форсюзеры, как было известно Асоке по почти произошедшему несчастному случаю из своей истории.       Асока мнёт стебель, досадуя, что не просила его сдерживать себя лучше; Ланта отвлекает её, восстанавливая разговор, словно не видит ничего необычного.       — Из тех, что забирают джедаи, — поясняет Ланта, махнув узкой рукой в сторону космопорта, брезжащего вдали редкими огнями кораблей и шансами сбежать с затопленной, немноголюдной планеты. — Совсем недавно прилетали за девочкой. Тоже... Вела себя по странному, была замкнутая и тихая, чересчур, боязливо сдержанная. От таких веет чем-то необъяснимым. Магистр сказал, что лучше для них жить и обучаться в храме, хотя я не думаю...       Асока кивает; пружина тревоги слабнет, когда она понимает, что Ланта не настроена её осуждать.       — Знаете, в их возрасте необходима любовь, забота, — лукаво, словно раскрывает секрет, добавляет Ланта, показав плетение из цветов. — И её стоит дарить. Сорвите тех золотых ирисов, покажу как сделать такой же венок.       Листья осыпаются, пока Асока пытается свести их вместе, повторяя за Лантой. Ирис к ирису, не сложнее, чем собирать микросхемы с Ар-Ту, — через неловкие смешки с легендами Маары и монотонность, успокаивающую не хуже медитации, — Асока замыкает неровный круг, и, подняв голову, пересекается взглядом с Молом, жестом зовёт к себе.       Асока видит мягкое тепло и, кажется, счастье в улыбке Мола, стоит ей уложить венок на его рога — несмело уголки её губ поднимаются в ответ. В ней распускается осознание того, что их теперь двое, вдвоём растворятся, сбегут два попутчика путём для двоих: призрачного учителя и призрачного ученика.