Брат за брата

Тонкий солнечный луч — такой редкий в этих местах — неожиданно выскользнув через прореху в плотных низких тучах, грозящих уже с утра разразиться то ли мокрым снегом, то ли дождём, попал прямиком в лужу, брызнув яркими бликами во все стороны. Люси поспешно опустила штору, чтобы свет не разбудил дочку, но от окна не отошла, снова погрузившись в свои мысли. С момента тех страшных событий в лесном домике прошёл месяц. Вернее, три недели и шесть дней — на два больше, чем она прожила у Каны. Та заглянула в больницу тем же вечером, придирчиво осмотрела выделенную Люси палату, опасливо косясь на кроватку, в которой сладко посапывала малышка, и понимающе-иронично хмыкнула: — Что, слинял папаша-то? Люси не стала её разубеждать, что Нацу не имеет к ребёнку никакого отношения, чтобы не рассказывать всё остальное. Впрочем, Кана особо с расспросами и не лезла, зато огорошила новостью: после выписки они с дочкой будут жить у неё. — Нацу попросил за вами присмотреть, — поморщившись, неохотно призналась она. — Если я вас не сильно стесню, — пролепетала Люси, с горечью понимая, что идти ей некуда: у неё нет ни денег, ни документов, ни вещей, ни дома. Оставалась крохотная надежда на какой-нибудь благотворительный центр для женщин, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, но вряд ли подобные были в этом городишке, а в обычной ночлежке с новорождённым ребёнком находиться опасно. Иногда помощь оказывала церковь, правда, больше моральную — молитвы и душеспасительные беседы, в отличие от куска хлеба или теплых вещей, обходились совершенно бесплатно. О том, чтобы отдать дочь в приют — хотя бы временно, пока она не встанет на ноги — Люси не хотела даже думать. Так что появление Каны стало для неё настоящим спасением. На этом, однако, приятности не закончились. Во-первых, её не трогали. Никаких допросов с пристрастием, косых взглядов и трудностей с медицинской страховкой. Люси, растерянная после отъезда Нацу и целиком занятая дочерью, сначала не обратила на это внимания, но уже на следующий день испуганно вздрагивала на каждое открывание двери, ожидая этих самых расспросов. — Я им сказала, что твой бывший — конченый отморозок и сволочь, и ты от него сбежала, — объяснила Кана, заметив её настороженный взгляд на принёсшую обед медсестру. — Вот тут тебя, кстати, идущей по дороге, и подобрал Нацу, довёз до больницы — это он сам так просил сказать, в общем, типично по-мужски слился. Здесь не принято лезть в чужую жизнь, — помолчав, сухо добавила она. — Попросишь помощи — помогут, но на большее можешь не рассчитывать. — А вы? — ляпнула, не подумав, Люси. — Так ведь и меня попросили, — нисколько не обидевшись, весело фыркнула Кана. Люси ей не поверила, но свои мысли по этому поводу оставила при себе, понимая: не у неё одной есть тайны и багаж прошлого за спиной, о котором не хочется вспоминать. Вторым невероятно приятным сюрпризом стало то, что она получила назад свои вещи. Всё, начиная с собственной одежды и связанных для ребёнка пинеток и заканчивая кредиткой, на которой обнаружилась весьма крупная — в понимании Люси — сумма. Отказываться от денег она не стала: не в её положении вспоминать о какой-то мифической гордости, тем более что любые мысли о работе Кана пресекла сразу: «Пусть мелюзга подрастёт немного, а там видно будет». Спорить было бы глупо, и вопрос с работой отложился до не очень близких времён. Дверь, скрипнув, отворилась, впуская в комнату Кану. — Там к тебе… гость пожаловал, — со странной интонацией сказала она. — Впустить? — Кто? — встрепенулась Люси. Почти сразу после выписки она написала Анхен с просьбой переслать её вещи, но ответа пока так и не получила. Может, сердобольная бывшая соседка приехала сама? Но широкоплечая фигура в дверном проёме совершенно точно принадлежала другому человеку. — Привет. — Здравствуй. Так странно было видеть его — снова. Все чувства смешались, не давая толком собраться с мыслями: казалось, они расстались едва ли не вчера и вместе с тем так давно, что Люси почти не помнила его лица и теперь с непонятной для себя жадностью рассматривала, воскрешая в памяти, сравнивая. На первый взгляд Нацу совсем не изменился: те же растрёпанные волосы, тот же звериный прищур серо-зелёных глаз, любимый свитер грубой вязки, обветренные губы. И всё же что-то было не так, но что именно, она так и не смогла выхватить из общей картины. Кана незаметно вышла, оставив их одних, и неловкая пауза затянулась, грозя окончательно смутить её. Люси уже, наплевав на все законы гостеприимства, хотела попросить его уйти, но Нацу вдруг спросил, мотнув в сторону кроватки головой: — Как назвала? — Алисия. — Красивое имя, — кивнул Нацу. — Ну а… ты как? — Нормально. Ей действительно было «нормально», вернее, никак — ни хорошо, ни плохо, словно прошедшая через кошмар психика, сберегая внутренние ресурсы, ушла в спящий режим, позволяя более-менее эмоционально реагировать исключительно на дочь. Даже ночью Люси спала как убитая, вскидываясь лишь на детский плач. — Прости, что уехал тогда. У меня были… дела. — Я понимаю. Она и не ждала, что Нацу останется с ней: на что бы ни намекал Зереф, правильнее им было бы разойтись в разные стороны, чтобы не напоминать друг другу о прошлом. Люси лишь опасалась за его здоровье, потому что рана на голове могла оказаться серьёзной, а Нацу сбежал, не дав врачам осмотреть себя и оказать первую помощь. Чем он там собирался заняться, она старалась не думать: было одинаково страшно представить и как Нацу прячет тело брата, и как сдаётся полиции. Не за себя — Люси отчего-то была уверена, что он не выдаст её, взяв всю вину на себя, а это разве справедливо? Не то чтобы она жаждала общаться с представителями закона, но свидетельствовать в пользу Нацу и подтвердить, что Зереф просто не оставил им другого выхода, не отказалась бы. Однако за три недели никто так и не пришёл к ней. Да и Кана, собирающая, как сорока, сплетни и новости по всему городу, а потом пересказывающая их Люси, хотя та никого здесь не знала, ни о чём, касающегося братьев, не упоминала. Значить это могло только одно: Нацу надёжно спрятал тело, а сам покинул город. Что ж, не самый плохой вариант в их ситуации. Тогда зачем он вернулся? — Ты приехал навестить Кану? — спросила она, цепляясь за первую пришедшую на ум и, как ей показалось, вполне логичную мысль. — Нет. Тебя. Точнее, забрать вас с собой. — Куда? Зачем? Нацу впервые с момента появления посмотрел ей в глаза открыто, а не мельком, как нашкодивший ребёнок, всеми силами старающийся скрыть от взрослых свой проступок, и Люси наконец поняла, что с ним не так. Взгляд. В нём больше не было обжигающего равнодушия, больно ранящего презрения, яростной, вытравливающей душу ненависти. Сейчас он был тёплый, донельзя уставший и… Люси не могла подобрать нужное определение, только чувствовала, как от него стало и жарко, и неловко, и приятно. — Значит, то, что говорил Зереф… — Да. Сказано это было так, что она и не подумала усомниться. А Нацу, вдруг словно устыдившись своей откровенности, прошёлся по комнате, растерянно ероша волосы, и, остановившись у окна рядом с ней, заговорил — медленно, так очевидно взвешивая каждое слово, что Люси даже затаила дыхание, чтобы случайно не спугнуть чужое откровение. — Я не знаю, когда и как это случилось. Поначалу ведь люто тебя презирал и ненавидел, потому что… ну как можно любить такого?! Да ещё и детей от него рожать. Он же ненормальный! Всегда, сколько его помню, был со странностями. Мама говорила — что-то в родах пошло не так, вон он и стал таким… особенным. Вроде даже какие-то таблетки его пить заставляли, а он потом за домом совал два пальца в рот, чтобы выблевать их. Я как-то увидел, спросил — чисто из детского любопытства — что он делает. Зереф схватил меня за шею и пригрозил, что если я проболтаюсь об этом родителям, он меня убьёт, и я молчал. Ну про его жестокость ты уже знаешь. А ещё он врал. Постоянно, во всём, везде: дома, в школе, друзьям, соседям… Поэтому не знаю, верить ли тому, что он говорил о нашей семье. Я ничего такого не замечал. Но, может, я просто был слишком мал и не знал, куда смотреть. Не знаю… Нацу в очередной раз взъерошил волосы, потёр подбородок, будто таким образом давал себе время осмыслить то, что сказал, и настроиться на продолжение. Люси молчала — от неё сейчас только и требовалось, что слушать. Любые вопросы можно задать потом. — Так вот. Я когда о тебе в первый раз услышал, даже не поверил сначала. Полез в сеть, стал читать о женах всяких серийных убийц и маньяков. У меня волосы дыбом встали! Ну и думал, что ты такая же, как они. Ожидал увидеть очередную экзальтированную девицу — ах, ведь это так романтично — влюбиться в плохого парня! Твоё поведение списывал на шок и притворство, чтобы притупить мою бдительность и сбежать при первой возможности. До того дня, когда рассказал тебе о Зерефе. Я ждал, что ты начнёшь защищать его, говорить мне какие-нибудь гадости, ну не знаю, что ещё, а ты… просто плакала. У меня было чувство, будто собаку пнул, так паршиво от самого себя стало… Люси помнила этот момент, но воспоминания о нём и тёплые картинки их с Зерефом прошлого уже не жгли так остро, как раньше. Они поблекли, выцвели, словно оставленные на свету яркие ткани, выгорели от нанесённой боли и разочарования. — Я стал наблюдать за тобой — не специально, само собой выходило. И не заметил, что влюбился. Но я не собирался делать, как Зереф говорил, мне уже и на него, и на месть плевать было, думал, что, может, он наврал тебе, как обычно, и просто о нас забудет. Не приедет. Только когда открытую дверь увидел, понял, каким дураком был — ничего он не забудет. Зереф с самого начала собирался меня прикончить, не сразу, конечно, сначала помучить и поиграться, как кошка с мышкой. Надо было не сидеть ровно на заднице, а хватать тебя в охапку и уезжать куда-нибудь подальше отсюда — не стоило надеяться, что Зереф изменится, такие, как он, не меняются. Прости, что тебе пришлось пройти через всё это. Если бы я мог хоть что-то исправить… Закончить ему не дал тихий плач из кроватки. Люси бросилась к дочери, мгновенно забыв и о братьях, и о разговоре, и даже о странном заявлении своего гостя. Но тот сам о себе напомнил, когда она уже переодела и накормила малышку. — Она на тебя похожа, — выглядывая из-за плеча, негромко сказал он. — Да, — согласилась Люси. — Особенно овал лица и бровки. Улыбка, как у моей мамы, я помню. А вот носик не знаю чей. — Ну… пусть будет её собственный, — попытался пошутить Нацу и, когда Люси, робко улыбнувшись, посмотрела на него, уже серьёзно продолжил: — Я приехал за вами. Нас ждёт уютный домик на берегу моря. Маленький тихий городок, чистый песок на пляже, долгое тёплое лето, а по ночам через открытое окно слышно, как шумят волны. Вам с Алисией там будет хорошо. — Нацу… я… — От открывшейся перспективы захватило дух, но она не могла так просто сказать «да», потому что понимала, что Нацу будет ждать от неё взамен. — А если я никогда… — Это неважно, Люси. Вы моя семья и останетесь ею при любом раскладе. Её снова, как в мягкий ватный кокон, завернуло в нежность его взгляда. Растерянная, донельзя смущённая, Люси не придумала ничего лучше, как сбежать. — Надо сказать Кане, — пролепетала она и заметалась, не зная, как лучше поступить — оставить малышку в комнате или спуститься с ней вниз. — Давай подержу, — протянув руки, решил её сомнения Нацу. Люси, отдав ему дочь, мышкой выскользнула за дверь, но, вопреки своим словам, не пошла искать Кану, а прислонилась к стене, вслушиваясь в тихий, проникновенный голос Нацу. — Привет. Ну давай знакомиться, что ли? Прости, что так долго не приезжал — искал по-настоящему хорошее место. Вам там точно понравится. Можно будет замки из песка строить и змеев воздушных запускать. Не сейчас, конечно, а когда подрастёшь. Эй, ну ты чего? Расстроилась? Не плачь, время, знаешь, как быстро пролетит, и не заме… Ага, понятно, чего ты куксилась. А теперь улыбаешься, да? Обдула меня и смеёшься? И правильно. Смейся, девочка, смейся почаще, чтобы и твоя мама наконец тоже начала улыбаться. Пройдёт ещё не один месяц, прежде чем они перестанут просыпаться от ночных кошмаров и вздрагивать от неплотно закрытых дверей, заново научатся доверять и позволят себе обрести новое, по-настоящему дорогое счастье. Однажды это обязательно случится.