Брат за брата

— Кого бы ты хотел — мальчика или девочку? — Кого бы я хотел? Хм… дай-ка подумать… Он, словно специально, медлит с ответом, задумчиво постукивая указательным пальцем по губам, хмурится, кивает каким-то своим мыслям, заставляя её сильнее волноваться, до боли стискивая враз повлажневшие ладони: ей так важно услышать ответ! — Пожалуй… сына, — выдаёт наконец он. — Да, точно. Сына. Она растягивает губы в неуверенной улыбке, стараясь скрыть подступившее к горлу разочарование: это нормально! Все мужчины хотят сыновей. Это в их природе — желать продолжить свой род, так что не стоит обижаться. Но сердечко всё равно щемит и странно дёргает, а оплывающее в вафельном рожке мороженое неприятно горчит на языке. — Знаешь, почему? — лукаво улыбается он, стирая с её губы бледно-розовую молочную каплю. Она отчаянно мотает головой, изо всех сил пытаясь сдержать подступившие слёзы. — Потому что девочки очень похожи на своих мам. А зачем нужна копия, если у меня уже есть оригинал? Счастье накрывает её с головой, мягко, легко укутывая головокружительной нежностью, растекается во рту клубничной сладостью, звенит в ушах их общим смехом, брызжет из глаз солёными каплями, растворяя последние сомнения… — Развлечёмся, братишка? Зереф плотно обхватил её шею ладонью, заставив запрокинуть назад голову, второй рукой, подцепив кончиком ножа свитер, резко дёрнул его вверх. Острое лезвие чиркнуло по животу, оставив после себя мгновенно набухшую рубиновыми каплями царапину. Люси закричала, бестолково замахала руками, пытаясь оттолкнуть нож, не чувствуя, как хорошо наточенная сталь режет пальцы. — Больной ублюдок! Отпусти её! Давление на горло исчезло, давая возможность нормально вдохнуть. Она с трудом разлепила намокшие от слёз ресницы; едва различимое сквозь муть перед глазами странное тёмное пятно качнулось ближе и голосом Нацу повторило: — Отпусти, слышишь?! Это наши с тобой разборки, не вмешивай в них Люси! — Хорошо, — неожиданно легко согласился Зереф. — Прямо сейчас, да? Уверен, что она дойдёт до города? Молчание. — Тогда предлагай другой вариант. — Можем сами отвезти Люси, потом вернёмся, и делай со мной, что хочешь. — Уже лучше, — одобрительно протянул Зереф, — но слишком долго — пока туда, пока обратно… — Ты ждал пять лет, что тебе пара часов? — Любое терпение рано или поздно заканчивается. Ну? Ещё варианты? — Мы… — замялся на мгновение Нацу. — Давай мы просто разойдёмся. Забудем обо всём и будем жить каждый по себе. — А как же твоя клятва? — осуждающе хмыкнул Зереф. — Ты так истово обещал покарать — цитирую — «проклятого убийцу» и вдруг передумал? — Да. — Твоё право. Я же, в отличие от тебя, слово всегда держу. Девчонка мне больше не нужна, так что в расход пойдёт первой — ты же уступишь даме? Зереф поднялся, сжав до боли её плечо, потянул вверх, но Люси от ужаса не чувствовала ног, поэтому, привстав, снова упала на стул. Нацу, как на поводке, тут же дёрнулся к ним. — Сядь! — рявкнул Зереф. — Будешь хорошим мальчиком — она умрёт быстро и почти безболезненно, начнёшь выделываться — ей придётся помучиться. — Не надо, пожалуйста, умоляю… — с трудом проталкивая слова сквозь сжатое животным ужасом горло, зашептала Люси, вцепившись клещом в его руку. — Это же твой ребёнок. Твой сын. Ты же хотел сына… Зереф склонился над ней — она едва могла разглядеть его лицо сквозь плавающий перед глазами туман — и произнёс, выделяя каждое слово: — Я. Никого. Не хотел. А потом ударил её. Всё, что она успела, падая на пол, — это вдохнуть. А потом воздух враз закончился, и Люси могла только хрипеть, хватаясь за живот, не чувствуя ни катящихся по лицу слёз, ни отбитого бока, ни горевшей от удара щеки; внутри что-то с оглушающим звуком лопнуло, по ногам плеснуло горячим, низ живот свело судорогой, и она, не сдержавшись, застонала. — Не смей! Люси не знала, что её напугало больше, — крик Нацу или то, что открыв глаза, увидела нацеленный в лицо ботинок. Откуда только силы взялись? Она отшатнулась, почти упав на спину и больно приложившись поясницей о валяющийся сзади стул. Зереф сделал было шаг к ней, но Нацу, перепрыгнув через стол, бросился на него, и братья, вцепившись друг в друга, начали кататься по полу, рыча и скалясь, как дикие звери. Люси, опасаясь, как бы они не задели её в пылу драки, постаралась отползти подальше, почти к самой стене, и здесь её скрутила новая схватка. Переждав боль, она поискала глазами братьев, чтобы узнать, чем кончилась драка. Зереф убьёт её — в этом Люси уже нисколько не сомневалась, так что рассчитывать она могла только на Нацу. А тот сам сейчас нуждался в помощи. Он лежал на боку, спиной к ней, и Люси заметила что-то тёмное у него в волосах на затылке. Кровь. Зереф стоял над ним, довольно ухмыляясь разбитыми губами. — Наконец-то я тебя прикончу, гадёныш. — Сплюнув красную слюну, он пнул брата в живот. Нацу глухо застонал, согнувшись пополам. — А знаешь за что? За то, что ни у кого из нас — ни у кого, слышишь?! — ни у родителей, ни у меня нет серых глаз! — Зереф хрипло рассмеялся, откинув назад голову, и продолжил говорить, не меняя позы: — Зато они были у того художника, что приехал «полечить нервы на природе». Мать таскалась к нему почти каждый день, якобы он ей уроки рисования давал. Когда «уроки» уже было не скрыть да слухи пошли, художничек испарился. Мамаша клялась — моей жизнью, между прочим! — что ничего между ними не было, и отец ей даже поверил. А потом ты родился. А потом родился ты… — медленно, будто пробуя слова на вкус, повторил Зереф. — И всё испортил! — Он снова пнул Нацу, но тот больше не издал ни звука — то ли решив терпеть, то ли потеряв сознание. — Отец как свихнулся. Но тебя она трогать не давала, защищала, насколько могла, и эта скотина отыгрывалась на мне! Как же я тебя ненавижу… Он поднял с пола ружьё, и Люси в панике заозиралась вокруг: нужно чем-то его отвлечь! Возможно, за это время Нацу успеет прийти в себя и… ну… что-нибудь обязательно придумает, чтобы остановить брата. — Знаешь, я собирался дать тебе помучиться перед смертью. В красках представлял, как ты будешь скулить и корчиться, умоляя добить. А сейчас я хочу, чтобы ты просто сдох. Зереф, резко вскинув ружьё, выстрелил. Щелчок. Осечка. — Надо же, ты так и не избавился от этой рухляди? Дай угадаю. Очередные сопливые воспоминания? Это даже символично — пристрелить тебя из его подарка. Ну что, проверим, на сколько хватит твоей удачливости? Зереф передёрнул затвор и снова спустил курок. Щелчок. Осечка. «Два, — вдруг отчётливо вспомнила Люси. — Два раза. На третий ружьё выстрелило». — Зереф, остановись, он же твой брат, — с трудом совладав с онемевшими от страха губами, произнесла она. — Нацу не виноват в том, что делал с тобой отец, он сам был тогда ребёнком. Она ничего не могла больше сделать, только говорить, даже не надеясь достучаться до утонувшего во мраке собственной ненависти Зерефа. Что угодно, просто говорить. Ей даже показалось, что это сработало: Зереф застыл, будто прислушивался к её словам, но когда повернулся, поняла, что жестоко ошиблась. — Кажется, кто-то заскучал. — Тонкие губы, когда-то нежно целовавшие её, искривились в жестокой усмешке, придавшей лицу неприятно хищное выражение. — Не нужно испытывать моё терпение, крошка, поверь, тебе очень не понравится, если я примусь за тебя всерьёз. Поняла или объяснить более доходчиво? Ружьё недвусмысленно качнулось в её сторону. Люси замотала головой, болезненно скривившись от очередной схватки, но Зереф, решив то ли запугать её ещё сильнее, то ли просто поглумиться, а скорее, совместить то и другое, шагнул к ней, дурашливо изображая, что стреляет, и вдруг зашипел, покачнувшись. — Очухался, паршивец, — поморщившись, процедил он сквозь зубы. — Ну ничего, это ненадолго. Небрежно отбросив ружьё, Зереф, наклонившись, медленно вытащил воткнутый в ногу нож, шагнул, хромая, к брату — тот, видимо, потратив на эту слабую попытку вмешаться оставшиеся силы, снова лежал без движения, закрыв глаза, — перевернул его на спину и уселся сверху. Но Нацу не дал прирезать себя, как ягнёнка: неожиданно завозился, силясь сбросить с себя брата, перехватил его руки, пытаясь отвести в сторону направленный в лицо нож. И глядя на него, Люси отчётливо понимала: долго он не продержится. Взгляд беспомощно заметался по комнате и застыл, упершись в валяющееся на полу ружьё. По спине будто кипятком окатили. «Не думать, не думать, не думать!» — лихорадочно зашептала про себя она, медленно ложась на бок — по-другому у неё не получилось бы дотянуться до оружия. Но всё равно лишь вхолостую заскребла ногтями по полу: ружьё лежало дальше, чем казалось. Люси, всхлипнув, потянулась сильнее, стараясь не обращать внимание на прострелившую поясницу очередную вспышку боли, и смогла зацепить ремень кончиками пальцев. Тяжело упираясь в пол руками, села, осторожно подтянула к себе ружьё, внутренне обмирая от мысли, что Зереф может заметить её копошения, и тогда даже эта жалкая попытка спасти их всех провалится. Ружьё казалось неподъёмным, так и норовило выскользнуть из дрожащих рук. Люси не знала ни как правильно целиться, ни как держать его. Подняла повыше, чтобы приклад не упирался в живот, закрыла глаза и нажала на спусковой крючок — так, как делали в кино. Накрывшая дом гробовая тишина была страшнее грохота выстрела. Люси слышала какие-то странные звуки: глухой звук падения или удара, шорохи, кряхтение, тяжёлое дыхание, скрипы — но так и не открыла глаз, вцепившись онемевшими пальцами в тёплое дерево приклада, и когда кто-то несильно сжал её лодыжку, испуганно вскрикнула, зажав рот ладонью. — Это я, — прохрипел Нацу, мягко, но настойчиво забирая у неё ружьё. — Всё закончилось. — Ребёнок… — срываясь на стон, прошептала Люси. — Вы в безопасности, он вас больше не тронет, — поняв её беспокойство по-своему, зачастил Нацу. — Всё будет хорошо. Сейчас обработаю твою рану и… — Я рожаю. Наверное, в любое другое время смотреть, как меняются эмоции на его лице, было бы даже забавно, но не тогда, когда схватки набирали обороты. — Ты… прямо сейчас, да? — Он с ужасом уставился на её живот, заметно побледнел, заметив мокрый след на полу. — Надо… надо в больницу! Пойду заведу машину. И одеяла туда отнесу. Потерпи немного, ладно? — Я не поеду. — Что?.. Ты с ума сошла?! — Схватки очень сильные. А если машина опять заглохнет? Лучше остаться здесь, чем рожать на морозе посреди дороги. — Но я… я не знаю, что делать, — совсем растерялся Нацу. — Видел, конечно, как это происходит у животных… — Думаю, у людей примерно также, — попробовала подбодрить его и себя Люси. — Я смотрела фильм. И читала, пока на острове жила. Как-нибудь справимся. — Ладно, говори, что делать, — мгновенно собрался Нацу. Люси перечислила всё, что смогла вспомнить: нагреть воды, приготовить пелёнки, обработать нож или ножницы и пару шнурков, чтобы перевязать пуповину… Нацу внимательно слушал, кивая на каждый пункт и беззвучно шевеля губами, повторяя за ней, наверное, чтобы лучше запомнить. Услышав тихое «кажется, всё», решительно поднялся, готовый немедленно бежать исполнять поручения, но Люси его окликнула: — Прости, ты не мог бы… — Конечно. Не смотри пока, — без объяснений понял он её. Притащил из спальни покрывало, тщательно обмотал тело, но в доме не оставил, как предполагала Люси — забросил на плечо, широкими шагами двинулся к входной двери. — Это я его?.. — не выдержав, спросила она, когда Нацу коснулся дверной ручки. — Нет, — поспешно — слишком поспешно! — ответил он. — Это я. Люси не стала спорить и добиваться правды. Лишь согласно опустила веки, сосредотачиваясь на том, что было в данный момент действительно важно — её малыше. Она не позволила Нацу перенести себя в комнату — отчего-то кухня иррационально казалась ей удобнее, разрешила только подстелить под себя плед и стянуть мешающую и мокрую одежду. Старалась правильно дышать, в перерывах между схватками заполошно шепча: «Господи, пожалуйста-пожалуйста!» — и в какой-то момент по изменившимся ощущениям поняла: началось! — Нацу! Тот бухнулся на колени между её разведённых ног, откинул накрывающую их простыню, задушено прохрипел: — Вижу… Головка. Боль усилилась, перешла на какой-то новый, неведомый ранее уровень, стала качественно другой, росла, распирала и… вдруг всё кончилось. Люси, освобождённая, испуганная внезапной переменой, глубоко задышала, едва не пропустив чей-то тихий писк и удивлённо-растерянное: — Девочка… — Дай её мне. Мгновенно забылись и боль, и страх, и смерть, остался только тёплый комочек в руках, на котором, как на главной оси, замкнулась вся её вселенная. Дальнейшее Люси помнила с трудом. Как Нацу отрезал пуповину — тем самым огромным тесаком, обтирал малышку мокрым полотенцем, потому что не нашёл большой таз, чтобы искупать её, помогал им собираться, кутая в одеяла и пледы, дорога до больницы — всё происходило где-то на периферии, далеко, будто не с ней. Зато чётко отпечатались в памяти розовые пухлые губки, с жадностью набросившиеся на коснувшийся их сосок, короткие стрелочки угольно-чёрных ресничек, внимательный немигающий взгляд тёмных глаз и маленький кулачок, доверчиво сжимающий её палец. Короткий низкий звук сирены заставил её, вздрогнув, прийти в себя — они стояли у двухэтажного здания, раздвижные двери которого украшали красные кресты. Больница. Нацу уже был внутри, что-то взволнованно говорил женщине в бледно-зелёной медицинской униформе. Они вернулись к машине вдвоём, медсестра — или кто она там — катила перед собой кресло. Представившись Гертрудой, помогла Люси пересесть, не забыв укутать одним из одеял, и бодренько засеменила к дверям, безостановочно болтая. Только в холле Люси смогла вставить в её монолог пару фраз. — Простите… Нацу тоже нужна помощь… — Нацу? — переспросила Гертруда. — Кто это? — Парень, который меня привёз. У него рана на голове. — Странно, мне он ничего не сказал. — Гертруда остановила кресло у стойки информации. — Наверное, она не сильно его беспокоит или вам показалось. — Почему? — с тревогой спросила Люси, пытаясь рассмотреть за ней и мельтешащими туда-сюда людьми, что происходит на улице. — Он уехал. Посмотрите сами. Медсестра наконец шагнула в сторону, и Люси закусила губу, потерянно хлопая глазами. Машины Нацу перед входом не было.