Когда-то на нашем небе горели звёзды.

Москва. 19.... Год. Горит ярким пламенем далёкий Кремль. Алые, голубые, зелёные башни, отделаные сусальным золотом, блестят холодно в слабом свете январского солнца, и несутся по широкой автостраде машины. Время едва перевалило за 7, — на улицах только совсем молодые, спешащие на производство работники да пожилые леди с грузным багажом и тележками важно кучкуются у остановок в ожидании своих маршруток. Тихо переговариваются, качают коронами тёплых шапок и умолкают, пуская по ветру клубки прозрачного пара. Спешат изредка на занятия школьники, — те, кому не повезло иметь жильё в том районе, где ни одна школа в окрестностях ещё не имела своего места быть. Те же, чьи родители честным трудом на благо народа заслужили квартиру ближе к центру, ещё сладко тянулись в кроватях, пили тёплое молоко, сонно зевая за завтраком и нежились в объятиях скупого утреннего солнышка. Те, кто трудились на благо народа...Да, на таких людях держится мир! Словно оловяные шестерёнки они крутятся, бегут, несут прогресс советскому миру, советским людям, советскому благу, пыхтят и потеют, дарят тепло и свободу. Не место среди таких недобросовестным разгельдяям, вандалам, противникам, полоумным невеждам, предателям и быдлу простому! Кто же недоноски эти несчастные? Может, светился в них когда-то счастья благородный свет? Может, по ошибке заслали их погибать на самые отдалённые зоны? Мимо несутся семёрки, Жигули, и даже несколько прототипов новой лады. Старушки то и дело нетерпеливо выглядывают из-за угла, кутаются воротом меховых пальто, переступают с ноги на ногу. Январский мороз не щадит никого, — вот у трубы греется кошка, пёс ищет себе убежище на крыльце магазина. Всё ни по чём только мужчине в белой майке. Незаметный среди обычных людей он идёт по тротуару и медленным, размашистым шагом протаптывает хрустящие позвонки снежинок. В его толстых, узловатых пальцах тлеет бычок самокрутки, почти касаясь пакета с продуктами. Мужчина остановился, потёр ноющее досадно предплечье, посмотрел в небо. Сунул ладони в карманы штанов, вдохнул глубоко дым. Мимо продолжали сновать, кутаясь в свои одеяния люди с портфелями, — юноши, леди, дети и старики, и все они шли мимо мужчины, будто не замечая его. К остановке подошёл жёлтый автобус, наполнил брюхо толкающимися наперебой людьми, дыхнул сытой гарью и помчался дальше, за новой добычей. Только мужчина всё так же стоял, подставляя плечи ледяным каплям, глядя сквозь толстые стёкла очков на далёкий кремль. Никто не знал, кто там сейчас. Никто не знал, что будет завтра. Вздохнул печально, вновь взял пакеты и пошёл дальше, шаг за шагом роняя на грудь тяжёлую голову. Не замечал будто ледяных порывов ветра, зыбкого, сырого холода, серых, тяжёлых туч, плывущих по небу. Пройдёт два дня, и снег тяжёлым слоем скроет след больших, оборванных ботинок. Легасов остановился передохнуть. Предательски ноет растянутое на производстве предплечье, — мерзкой, жгучей болью, что судорогой идёт до самой шеи. Морщит нос академик, пальцами пытаясь размять грубую кожу, — не помогает. За верхушками коробков горит яркое зарево башен кремля, не скрытое облаками. Люди мимо идут, словно не замечая, а Валерий всё стоит, в надежде, что боль уймётся сама. Денег было чертовски мало, и каждый поход в магазин превращался в особую пытку, — купить всё, так чтобы хватило, донести так, чтобы остаться в живых. Ни то, ни другое обыкновенно не получилось. Легасов качнул головой, — подводит изношенное временем тело. Лодыжка, покрытая фиолетовой плевой мелких язв, больная рука...Даже пакеты до дома донести с трудом удаётся. Холод ледяной, холод убийственный для теплокровных жителей тёплой Москвы лёгкой прохладой щипал голые плечи, и ветер морозный, дующий с севера, казался просто чудным весенним ветерком. Что ни говори, а закаляет человека холод и голод. Закаляет навек. Игнорируя тянущий дискомфорт Легасов взял ручки пакетов, двинулся дальше. Мимо всё так же тянулись семёрки, девятки, лады и магазины...Только снег хрустит тихо под тяжёлым ботинком. Хрусь, хрусь... Кроме своих шагов Валерий слышал минимум десяток других. Большие и маленькие, близкие и далёкие, словно во сне, тяжёлые и лёгкие, словно пух. Ровные, и... Валерий прислушался. Кто-то рядом очевидно и очень знакомо хромал на левую ногу, шёл, вальяжно переставляя ступни, и в то же время уверенно и торопливо. Обернувшись украдкой академик не увидел никого, только старик стоял неподвижно у газетного ларька. Игра воображения, не более, но стоило Валерию обернуться, как перед ним возник высокий, статный мужчина в тёплом, чёрном пальто. Густые когда-то седые волосы бросали блеклую тень на взгляд его серых, холодных глаз, и были аккуратно зачёсаны до затылка. Пальцы сжимаются в кулаки, то вновь опадают расслабленно. Валерий, воспользовавшись моментом, вновь охотно опустил ношу и достал свой табак. Мужчина перед ним был обеспокоен, взволнован, — в ужасе просто, но терпелив и решителен. Достал зажигалку, подкурил уставшему товарищу. Моргнул Валерий, — и мираж занесло сизым туманом, растворился в дыму чудной, далёкий образ, только тепло чужого огня осталось рядом. Открыл учёный глаза и устремил взгляд на лик товарища Щербины, — ждал, когда и он растворится во снежной мгле. Показалось Валерию даже на миг, что министр действительно стоит рядом, — вот проницательный взгляд его серых глаз, вот лёгкая, печальная улыбка бледных губ, и Легасов дейстительно верил, покуда контур пулевого отверстия о самом центре широкого лба не растворился окончательно в пустоте. Их время кончилось, и не успел учёный почувствовать касание родной холодной руки, как такая чудесная галлюцинация канула пеплом во сизой мгле холодных ветров. Как жаль, что их время кончилось ещё три года назад.