Ловушка для следопыта

– Angel de amor, tu pasión no la comprendo. Si la comprendo, no la puedo expresar… Хавьер перебирал струны гитары с подчёркнутой лёгкостью и небрежностью. Ему прекрасно удавалось скрыть, что его пальцы дрожат. А вот дрожь в своём голосе ему скрыть не удавалось – но, поразмыслив хорошенько, он решил, что так даже лучше. Взволнованный голос прекрасно сочетался со словами песни, и хоть Хавьер знал, что Чарльз не понимает ни слова, он был уверен, что тот совершенно точно понимает его чувства. – Voy a esconder tu languid gemido Alla en la timba para poder descansar… Они вдвоём сидели возле охотничьего костра на краю лагеря, позади фургона, где спали девушки. Собственно, уже практически все легли спать, кроме разве что дозорных, которые всё равно были далеко в лесу и никак не могли помешать Хавьеру осуществить свой коварный план. – Yo no siento el que me hayas… – Хавьер потянул звук «а», одновременно поднимая голову, лёгким движением отбрасывая с глаз пряди волос, на секунду взглянул на Чарльза и тут же отвёл взгляд, тихим дрожащим голосом допев фразу: – querido… Пальцы пробежались по струнам, и Хавьер снова поднял голову, посмотрел в задумчивые карие глаза, и, не отрываясь от них, пропел, добавив в свой голос немного больше страсти и мольбы: – Yo no siento el que me hayas amado… Чарльз наклонился, чтобы помешать угли, костёр выбросил искры, которые отразились в его тёмных глазах. Он снова выпрямился, небрежно отбросив с лица длинные волосы, и Хавьер вновь ощутил жар в груди, который мучил его уже две недели. Он отвёл взгляд, опустил ресницы, чувствуя, как румянец загорается на его скулах. – Solo siento el que me hayas cambiado Por otro hombre mas inferior que yo*, – печально допел он и опустил гитару. Воцарилась тишина. Только дрова потрескивали в костре. – Очень красивая песня, – тихо сказал Чарльз. Хавьер и сам очень любил эту песню. Во-первых, она напоминала ему о далёкой родине, о полной луне, освещающей белые стены Мехико, и об аромате цветущих садов, наполняющих знойный воздух позднего весеннего вечера. А во-вторых, благодаря ей он много кого затащил в койку. Вслух он, разумеется, об этом не сказал. Только небрежно пожал плечами, умело пряча (на самом деле – показывая) – смущённую усмешку: – Она прекрасна, но я сегодня что-то не в голосе. Чарльз быстро взглянул на него, но ничего не сказал, снова повернулся к костру. Ладно, спровоцировать его на комплименты не получится. Но Хавьера это не смутило. Он положил гитару на землю и подсел поближе к Чарльзу. – Может, лучше ты споёшь для меня? – вкрадчиво спросил он. Чарльз обернулся, окинул его взглядом, и Хавьер, как всегда, не смог разгадать выражение его глаз. – Я не пою. – Разве? – Хавьер сделал вид, что ёрзает на траве, а на самом деле подвинулся чуть ближе. – У тебя красивый голос. – Спасибо. Но я знаю только индейские песни. Они… очень личные. И очень длинные, – Чарльз слегка улыбнулся, будто оправдываясь. – Их чаще поют для скорби, чем для веселья. – Вот оно что, – Хавьер придвинулся ещё ближе, так что ощущал тепло, исходившее от другого мужчины. – Но я знаю, что ты любишь музыку. Слышал, как ты играешь на гармонике. Мне понравилось. – Спасибо, – повторил Чарльз, глядя на него. Огонь золотил его кожу и отражался в глазах. Хавьер медленно улыбнулся, слегка наклоняясь к нему. Дело оставалось за малым: прошептать: «Я давно хотел узнать, на что ещё способны твои губы» и тут же поцеловать, быстро, пока жертва не успела опомниться, но не грубо, без лишнего нахальства. Первый поцелуй должен быть мягким, но сильным, как волна, набегающая на берег. Этот навык он отточил в совершенстве. И был совсем не готов к тому, что вместо горячих губ Чарльза ощутит ледяную воду, льющуюся за шиворот. – Аййй! – зашипел Хавьер, отпрянув в сторону. Над ним нависло угрюмое лицо Джона Марстона – уставшего, несчастного и вымокшего насквозь. – Привет, парни, – мрачно сказал Джон, бесцеремонно плюхаясь на землю между ними, так что Чарльз и Хавьер едва успели отодвинуться в разные стороны. – Джон, ты в курсе, что раздеваться нужно до того, как залезать в ванну, а не после? – спросил Хавьер, не в силах сдержать яд в голосе. – Заткнись, Эскуэлла! – огрызнулся Джон, протягивая руки к костру. Весенняя ночь была довольно-таки прохладной, и его мокрая куртка уже задубела от холода. – Это всё чёртов конь! Прежняя лошадь Джона погибла в заснеженных горах во время панического бегства из Блэкуотера, а новый конь, которого Джон назвал Старичком, был довольно нервным и пугливым. Дрожащим от холода голосом, то и дело прерываясь на ругательства, Джон рассказал, что ездил на разведку в Валентайн, на обратной дороге в сумерках свернул не туда и, чтобы найти дорогу, спустился к реке Дакота. В кустах на берегу Старичок наткнулся на змею, взвился на дыбы и сбросил бедного Джона прямо в воду. У самого берега было неглубоко, но вода была холодна, как лёд, и к тому времени, как Джон выбрался на берег, поймал коня и вернулся в лагерь, он успел промёрзнуть до костей. – Иди к себе в палатку, надень что-нибудь сухое, – предложил Чарльз. Джон только дёрнул плечами: – Нет уж. Не хочу попадаться на глаза Эбигейл. Хавьер усмехнулся, и Джон смерил его яростным взглядом: – Я просто не хочу, чтобы она перебудила весь лагерь своими воплями, ясно?! – О, конечно, – насмешливо отозвался Хавьер. Чарльз подавил вздох: – Вы сейчас сами перебудите весь лагерь. Сделаем так, – он поднялся на ноги. – Я повешу твою куртку сушиться у главного костра, и постараюсь не разбудить Эбигейл. А ты пока надень вот это, – он стянул с себя свою огромную серую кофту с капюшоном, оставшись в одном нательном комбинезоне, мягко облегающем его крепкие плечи. Хавьер потерял дар речи. От возмущения. Он тут весь вечер соловьём заливается, а Чарльз раздевается не для него, а для чёртова Джона? Стуча зубами, Джон неловко расстегнул тяжёлую мокрую куртку и протянул её Чарльзу, потом надел кофту и блаженно вздохнул: – Боже, спасибо! – Не за что. Спокойной ночи, – Чарльз ушёл, небрежно помахивая мокрой курткой. Джон накинул капюшон на голову, спрятал озябшие руки в большой карман на животе и снова вздохнул: – Чёрт… хороший он всё-таки парень. – Да, – выдавил Хавьер. Больше всего на свете ему хотелось схватить свою гитару и разбить её о дерево. Или о голову Джона. У него собственная палатка, ему не приходится ворочаться без сна рядом с беззаботно спящим «хорошим парнем» и бороться с желанием прижаться губами к тёплым губам, пахнущим диким табаком… *** Если бы две недели назад Хавьер знал, как ему придётся мучиться, он бы никогда не пошёл в тот салун в Валентайне. Но что ж ему было делать? Катастрофа в Блэкуотере, бегство сперва от законников, потом от метели, потом от волков… После такого ему просто необходимо было выпить. Так что едва дела стали идти чуть получше, он выбрался в Валентайн вместе с Чарльзом и Биллом, чтобы немного повеселиться. Довольно быстро они с Чарльзом оказались в салуне, где на них сразу обратили внимание две симпатичные девушки. Хавьер заказал им выпить и принялся обстоятельно подкатывать к скучающей рыжеволосой красотке с пышным бюстом. И очень быстро с досадой понял, что испытанный приём «взять с собой мрачного зажатого приятеля, чтобы казаться более привлекательным на его фоне» в этот раз ему совершенно не удался. Чарльз не моргнув глазом выпил три стопки виски (и совершенно не опьянел, зараза – что, впрочем, объяснимо при его комплекции) и очень уверенно держался со своей девушкой, изящной брюнеткой с миндалевидными глазами. Хавьер отпускал шутки, перемежал свою речь мурлыкающими испанскими словами, но рыженькая Анастейша отвечала равнодушными улыбками и ни разу даже не засмеялась в ответ. Чарльз же почти не разговаривал с брюнеткой, разве что прошептал ей пару слов на маленькое ушко, но она так и льнула к нему, то и дело шутливо пробегая пальчиками по его широченной груди или поглаживая по щеке. Да и Анастейша вскоре начала откровенно коситься на то, как Чарльз подносит к губам руку брюнетки и медленно целует пальцы, глядя девушке в глаза и одновременно обнимая за талию. Хавьер задрожал от ярости. Он должен был догадаться, что всё обернётся именно так: тихони – они самые горячие, уж ему ли не знать? К счастью, в этот момент появился Артур, и внимание девчонок ненадолго переключилось на него. Как обычно, Морган всё испортил, и обиженные грубой шуткой девушки удалились. И всё равно брюнетка, уходя, позволила Чарльзу немного подержать её за руку, так что Хавьер опять ощутил укол зависти. А дальше всё пошло ещё хуже: в салун ввалился пьяный Билл, устроил драку, в которой Чарльз получил бутылкой по голове, а местный громила Томми несколько раз приложил Хавьера лицом о столешницу. Потом весь городок сбежался посмотреть на то, как Артур выбивает всё дерьмо из вышеупомянутого громилы. А потом появился Джосайя Трелони с известием о том, что Шон жив и в плену, и Датч отправил Хавьера с Чарльзом выяснять обстановку. В первую же ночь, когда они разбили палатку на берегу реки, Чарльз остался снаружи, сторожить, а Хавьер выпил немного виски, чтобы успокоить саднящую боль в синяках, и провалился в сон. И во сне ему снова привиделся салун в Валентайне. Только не главный зал, с залитой виски барной стойкой и заляпанным грязными следами полом, а одна из комнаток наверху. Ему снилось, что он сидит на краю кровати, а Чарльз держит его за руку. Глядя ему в глаза, Чарльз поднёс его руку к своим губам и начал ласково целовать разбитые в драке пальцы. Его вторая рука скользнула Хавьеру на талию, поглаживая его сквозь одежду. Прикосновения были такими нежными и тёплыми, что Хавьера бросило в дрожь. Он протянул руку и стёр тонкую струйку крови на лбу Чарльза, там, куда его ударили бутылкой. Чарльз тихо вздохнул от этого ласкового прикосновения. Его пухлые губы обхватили костяшку указательного пальца Хавьера, нежно посасывая, слизывая языком запёкшуюся кровь. Второй рукой он уже начал откровенно гладить его сквозь брюки, так что Хавьер застонал, чувствуя, как усиливается дрожь, не желая ничего, кроме как прижаться к его губам. – Besame**, – выдохнул он, обхватывая Чарльза за шею. Тот выпустил его руку, взял его за плечи… и начал трясти так, что у Хавьера закружилась голова. – Хавьер, Хавьер, да проснись уже! – воскликнул Чарльз, встряхивая его. Хавьер резко сел, ударив Чарльза лбом в переносицу, тот откинулся назад, глухо застонав. – Что? – пробормотал Хавьер, озираясь по сторонам. Вокруг было темно, совсем рядом шумела река. – Ты говорил во сне, – отозвался Чарльз. Голос его звучал немного гнусаво, он всё ещё потирал ушибленный нос. – Я подумал, что тебе снится кошмар. – Что я говорил? – спросил Хавьер, чувствуя, что у него падает сердце. – Что-то похожее на «save me». – А-а-а, – протянул Хавьер. – Понятно. Мне опять снилось, как мы с Артуром спасали Джона от волков. Кажется, Чарльз поверил, во всяком случае, не стал больше ничего спрашивать. Он молча кивнул и вылез обратно из палатки. А Хавьер перевернулся на другой бок и уставился в темноту расширенными глазами. Сон взволновал его настолько сильно, что он не смог бы объяснить это алкоголем или неудачей с девушкой. В вопросах любви у Хавьера не было предрассудков. Ему одинаково нравились и женщины, и мужчины. Он знал, что в банде он не один такой: как-то раз они с Карен весьма приятно побеседовали за бутылкой вина о своих предпочтениях, и потом ещё не раз делились впечатлениями от очередной встречи. Он часто видел, как Хозия и Датч держались за руки или сидели обнявшись у костра, и помнил, как однажды очень пьяный Артур тихонько (на самом деле – довольно-таки громко) сказал ему: «Хозия и Датч, они раньше, ну это самое, но ты никому не говори, ладно?». Как выяснилось, сам Артур тоже ничего не имел против «этого самого». Никто бы не поверил Хавьеру, вздумай он рассказать, как суровый бандит, объявленный в розыск в десяти штатах, стонал и вздрагивал, изливаясь в его руку, как дрожали от нетерпения его губы, когда Хавьер прижимал его руки к кровати, не давая приподняться и поцеловать его – но Хавьер и не собирался никому рассказывать. Разве что Карен - она умеет хранить секреты. Словом, Хавьер решил, что не будет ничего плохого, если их с Чарльзом отношения перейдут из стадии «просто друзья» в стадию «не просто друзья». Но он вовсе не собирался предлагать ему это в открытую. В такое прозаичное время, среди грубости и безразличия, хочется поэзии и романтики. К тому же если он прямо скажет о своих желаниях, Чарльз может растеряться или даже разозлиться, а если он будет действовать неторопливо, кирпичик за кирпичиком разрушать стену, которой отгородился от всего мира его молчаливый друг, рано или поздно Чарльз оттает и ответит на его чувства. Вот только это ни хера не сработало. Уже две недели прошло с тех пор, как они вернули Шона. За это время Хавьер использовал весь свой арсенал долгих взглядов и лёгких прикосновений, но всё зря. Реальный Чарльз вёл себя далеко не так раскованно, как во сне, и упрямо не замечал – а может, делал вид, что не замечает – стараний Хавьера. Сегодня вечером пришлось пустить в ход своё самое испытанное оружие, тяжёлую артиллерию, и ему опять не повезло. Глядя вслед уходящему Чарльзу, Хавьер подумал, что быть романтиком – дьявольски сложная задача. *Одна из песен, которые Хавьер поёт в игре. Примерный перевод (очень непрофессиональный, простите): Ангел любви, твоей страсти мне не понять. Если даже пойму, не сумею выразить это. Я заглушу свой томный стон, Чтобы дать себе отдых. Я не жалею, что ты меня ценил. Я не жалею, что ты меня любил. Я жалею лишь, что ты мне изменил С человеком, который не так хорош, как я. **Besame - "поцелуй меня" (исп.)